Балаковская поэма

"Протопоп Аввакум". Художник Валерий Кузнецов



Издательство «Научная книга»

Саратов

2009


ББК 84(2Рос-Рус)6-4
3-33

Запяткин Е.В.
Балаковская поэма. Саратов: Издательство «Научная книга», 2009. - 110 с.

ISBN 978-5-9758-11-70-7

Над «Балаковской поэмой» автор  работал в 80-е годы прошлого века.  Её публикация состоялась на страницах районной газеты «Огни коммунизма» (редактор Юрий Михайлович Коваленко) в 1989 году.
В основе произведения лежит идея нерасторжимой связи прошлого, настоящего и будущего родного края. Евгений Запяткин изображает наиболее судьбоносные периоды истории балаковской земли, в лаконичной форме рассказывает о её выдающихся личностях, подвижниках и тружениках. В центре повествования стоит образ  Балакова, который в короткие сроки  из заштатного городка превратился в индустриальный  центр.
Немаловажная роль отводится личному восприятию свершившихся событий   и индивидуальной оценке современного мира.
Главы поэмы  тематически связаны с творчеством балаковского художника Валерия Дмитриевича Кузнецова, чьи  полотна вносят важные живописные штрихи в историю родного края.
«Балаковская поэма» – содержательная краеведческая работа, яркое художественное произведение и может быть применена в патриотическом, нравственном и культурно-эстетическом воспитании  подрастающего поколения.

Художник Валерий Кузнецов


ББК 84(2Рос-Рус)6-4
3-33


ISBN 978-5-9758-11-70-7                ® Е.В.Запяткин, 2009

На обложке иллюстрации картин Валерия Кузнецова  «Портрет художника Николая Шаруева» и  «В новом районе». Евгения Запяткина фотографировала Людмила Борисова.

Литературно-художественное
издание

Евгений Викторович Запяткин

Балаковская поэма

В собственной редакции
Корректор Е.Запяткин

Издательство «Научная книга»
410600, Саратов, ул. Московская, 35


Отпечатано в ООО «ИППОЛиТ-ХХI век»
г. Саратов, ул. Б.Казачья, 79/85
Тел.: (845-2) 59-06-69, 50-69-79
Тираж 500. Заказ № ….


ОГЛАВЛЕНИЕ

1. ВОСХОД
2. НА БУРЛАЦКОМ ПЕРЕХОДЕ
3. СЛОВО О ВОЛГЕ
4. ШЕСТНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК
5. ЯРМАРКА
6. ФЁДОР БЛИНОВ
7. КОСАРИ
8. БАЛЛАДА ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ
9. ИСКРЫ
10. ДОМ РОДНОЙ
11. УТРО
12. СЫН И МАТЬ
13. ЧАПАЕВ
14. ДЕРЕВЯННЫЕ ПИСЬМА
15. ЖЕНЩИНЫ В ЧЁРНОМ
16. ТАНКОВАЯ КОЛОННА
17. ПРОЩАЛЬНАЯ УЛЫБКА
18. СИРОТЫ
19. САНДАЛЕТЫ
20. ТРАНСПОРТ ДЛЯ ВСЕХ
21. СВЕТИТЬ ВСЕГДА!



Исторический путь – не тротуар Невского проспекта; он идёт целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри.
Н.Г.Чернышевский


1. ВОСХОД

Холод, он колючий, как стерня, -
Ночь прошла ознобно и бессонно.
Из-за волн выглядывает солнце:
Вижу, мол, что плохо без меня.

Чудо-день магически творя,
Растворяя мрачные покровы,
Вот оно встаёт – краснее крови,
Чтобы стать желтее октября.

Чтобы корень жизни не зачах,
Радовали глаз цветы и травы,
Чтоб не двум купаться в лучах славы –
Всем купаться в солнечных лучах!

Словно по заслугам, по лучам
Получать тепло и птичьи трели…
По утрам выводят на расстрелы –
Кто придумал график палачам?!

Петушиный крик, собачий брех –
Так последний раз смотреть на солнце,
Не сравнить с возможностью японца
Лицезреть светило раньше всех.

Солнце, как кровавое пятно,
Просочилось в облачную вату.
Вон луна худа и старовата –
Третьего светила не дано.

Тут бы в пору цензору вскричать:
«Эти строки слуха не ласкают –
Я такое солнце не пускаю
В светлую российскую  печать!»

Но сегодня дан зелёный свет
Гласности, чей голос мне приятен…
В прошлом нашем, кроме белых пятен, -
Пятна, у которых чёрный цвет.

А теперь что делать? – вот вопрос.
Мир перетрясают буря, натиск.
Граждане всех стран, соединяйтесь!
Мы и так измучились поврозь.

Управлять планетой – долг святой
Для живущих в мире всех народов.
Основной продукцией заводов
Надо сделать счастье с красотой!

Надо рьяно грызть наук гранит!
Землю не забыть, касаясь неба!
Нравственность отдать для ширпотреба!
Расширять духовный общепит!

Только лишь на это не насесть,
Словно на насест упрямый кочет.
Каждый ест пусть то, что он захочет,
А не то, что в моде нынче есть…

Но однажды выйти поутру
На перекладные синь и зелень,
Разом оглядеть родную землю,
Чтоб  приятно сделалось нутру.

Возле Волги дивные леса
Красками и звуками поманят.
Утренний косарь плывёт в тумане,
Будто бы сам Бог по небесам.

Капли пота падают с ресниц,
Сердце, как волна о берег, бьётся,
И не просто дышится – поётся
В разнопёром сонме певчих птиц!

В песню душу надо бы вложить,
Потому что рано или поздно
Птицы только там свивают гнёзда,
Где они без страха могут жить.

Ноту взять небесной вышины
И размножить эхом голос свежий,
Дабы мир поверил, что на стрежень
Выплывают Разина челны.

Складки знатока убрать со лба,
Как бы убирая паутину.
У пчелы работать поучиться,
А расти на славу – у гриба.

Навыков хозяйственных раз нет,
Не впадать в амбицию владыки.
От стыда, учась у земляники,
Низко наклоняться и краснеть.

Но не быть ползучим, как пырей,
Перед грозным ликом непогоды
И не звать себя царём природы –
Вред один от этих от царей.

Всю Россию в гуще синевы
Вдруг увидеть с берега крутого,
Где рукой подать до Балакова,
А волшебным взором – до Москвы.

За морями зреющих пшениц,
За грядой веков лежит столица.
У России всё же есть границы –
У любви к России нет границ.

За неё сквозь пыльные клубы
Выезжал на поле брани витязь.
Время нам велело ненавидеть –
Мы учились пламенно любить.

Всё: теплынь, прохладу и пургу;
Всяких: некрасивых и красивых.
Нас водила в бой любовь к России,
А не только ненависть к врагу.

Родина не строит райских врат,
Чтобы жить трудом, едва заехав,
И сады выращивать, как Чехов.
«Вся Россия, - он сказал, – наш сад».

А земля считается родной
Не из-за берёзы и рябины:
Кто-то ведь тоскует по чужбине,
Значит, нету связи коренной.

Светлое Отечество моё!
В пору нездоровья и лишений
Ты мне заменяешь все женьшени
И живую воду с мумиё.

Без тебя твой сын и слаб, и сир.
Дай ему свою степную волю
И хотя бы раз увидеть Волгу,
Чтоб понять навек: прекрасен мир!

Светлый лик трудяги-рыбака
Волжские рассветы оросили.
Волга есть история России,
А не просто русская река.

Будь ты даже в роли инпосла,
Ты её с заморского да с пыла
Спрашивай: не скольких потопила –
Скольких от погибели спасла…

Кланяюсь тебе, родная мать,
И тебе, родной отец, спасибо,
Что на главной улице России
Выпало мне жить да поживать!



2. НА БУРЛАЦКОМ ПЕРЕХОДЕ

Поселению предшествовал указ
От державного лица императрицы.
Возвращаются в родное место птицы,
А вернуться человеку – самый раз.

Души падшие воспрянули в огне,
И воскликнули тогда старообрядцы:
«Грех засиживаться в этой Польше, братцы,
Коли ждут нас во родимой стороне!»

На чужбине – ностальгия или смерть.
Даже хлеб не тот, не та вода в колодце –
И в Россию потянулись добровольцы
И шагнули на саратовскую твердь.

И людей, мечтой о благе окрыля,
Пробуждая в мыслях дремлющую силу,
Расстилалась под ногами и просила
Первой вспашки плодородная земля.

Новизны ждала и волжская вода,
Словно женщина – младенческого крика.
И однажды чудодейственно возникла
На бурлацком переходе слобода.

Город будущий был пёстр, разноязык –
Принимался он то окать, а то акать.
И назвался он от русского «балакать»,
А возможно, от татарского «балык».

В Балаково стали плавать и ходить,
И у пристани пылил сапог и лапоть.
Ох, любил народ собраться, побалакать –
Все насущные вопросы обсудить.

Бедолаги из полян и из варяг –
Их веками научили жить убого.
- Слышь, родимый, говорят, что нету Бога?
- Мало ль что у нас в России говорят.

Есть ли, нет ли, ты, голубчик, сам решай.
Бог на небе, на земле у нас царица.
Слава ей, что ноне добрая пшеница…
- Так-то так, да чей он, этот урожай?

- Вишь, купец? Да вон, на сходнях, как орёл!
- Эк, какой, небось, башкирец аль татарин…
- А слыхал, вчерась проезжий пьяный барин
Стёпку-шорника до смерти запорол?

- Это что! А мне рассказывал Борис
(Тот, который возит воду на кобыле),
В поле ихнего помещика убили.
Кто да что – поди попробуй разберись.

Проверяли на подворьях топоры –
Так и рыщут от исправника бульдоги.
Дело тёмное… Пойдём попьём из Волги,
Что-то в горле пересохло от жары…

Раздаёт гроши купец из дальних мест,
Рожа красная – как только что из бани.
А наёмные работники-крестьяне
Вместо подписи в бумагах ставят крест.

И работник хлеб – детишкам, сам не ест.
До избы дойти едва хватает силы –
И не может на помещичьей России
Он ослабленной рукой поставить крест.

3. СЛОВО О ВОЛГЕ

Лишь река  освобождалась ото льда,
Души детские охватывал порыв.
Закаляла нас холодная вода,
И давал уроки мужества обрыв.

Брызги, радугу на миг образовав,
Разлетались, как разбитое стекло.
Солнца круг, как помидор, был розоват.
Много Волг с тех пор прекрасных утекло.

В славном мире есть лавровые края,
Но там скучно без берёз и без осин.
Любит, странница, ли кто тебя, как я?
Так люблю тебя я, видно, не один.

По воде волнистой шлёпает весло,
И, задумчиво покачиваясь, в ней
Отражаются зеркально и светло
Мириады электрических огней.

Я от крика удержаться не могу
И, счастливый, в воду свежую бегу.
Полпланеты – на откосом берегу!
Полпланеты – на пологом берегу!

Не приди, с анчарным посохом беда,
Нам и так на свете сладко не жилось.
 Губы смачивает пресная вода –
Волга выплакала все запасы слёз.

Много видела и горюшка, и зла,
Потому поверхность водная седа.
Только Волга слёзы в море унесла –
Море сделалось солёным навсегда.

Пусть недолгим будет бешеный мой век.
Даже если не избавлюсь от долгов,
Мне не надо никаких молочных рек
И не надо мне кисельных берегов.

Перед Волгой я не ведаю стыда,
Потому что наяву, а не во сне
Жизнь моя текла, как волжская вода
Может течь к морским просторам по весне.

Пусть и в мыслях сохранится глубь и ширь.
Мне плевать, что жить я вечно не могу,
Был бы после моей смерти вечный мир
И на левом, и на правом берегу!


4. ШЕСТНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК

От восхода  и до самого заката
Правый  берег свысока смотрел на брата.
Волга воды безутешные несла
Со слезинками российского села.

За журчащей Балаковкой, за речушкой,
Вперемешку то землянки, то лачужки.
Лучшей доли не увидишь изнутри
Сквозь натянутые бычьи пузыри.

Только в сказках неимущему – богатство.
Как лучина, жизнь торопится погаснуть.
Спят оборванные дети мёртвым сном
На полу, почти могильном, земляном.

Ещё стружки у завалинки от гроба –
Унесла  дочурку меньшую хвороба.
Мыши с вечера грызут пустой сусек.
Люто. Голодно. Шестнадцать человек.

Мать от устали поднять не может плечи:
«Ничего, потерпим – завтра будет легче!»
И не только завтра – через много дней
Будет в доме ещё хуже и бедней.

Черни хода не дают за огороды –
Там величества живут и благородья.
Здесь, под яблонькой, молодушка прядёт
И за  прялкой песню томную поёт:

«Вниз по матушке по Волге,
По широкой реке долгой,
Поднималася погода,
Погодушка немалая,
Немалая, волновая.
Ничего в волнах не видно,
Одна лодочка чернеет,
Только парусы белеют,
На гребцах шляпы чернеют,
Сам хозяин во наряде –
В чёрном бархатном кафтане.
Уж как взговорит хозяин:
«Нуте, грянемте, ребята,
Вниз по матушке по Волге!
Приворачивай, ребята,
Ко крутому бережочку!»

Ой, молодушка, не пой ты песен томных!
Посветлей бы что-нибудь для них, для тёмных.
Слышишь, площадь разнолюдьем голосит:
Кто продажей, кто покупкой – каждый сыт.

Под губернским покровительством Самары
Проводились балаковские базары,
Где огромные мешки из полотна
Раздувались от пшеничного зерна.

И рукой подать от хлебного амбара.
Но безумие – добраться до базара:
Жижа, ямы и каскады крепких слов.
Воз один, а тянут несколько волов.

Вспухли улицы от грязного нароста –
Не приносит барышей  благоустройство.
Так  давно уже привыкли на Руси –
Падать в грязь и не вылазить из грязи.

А на ярмарку спешили Гриши, Вани –
С неразогнутыми спинами крестьяне.
Набивали ассигнации в ларцы
С отвисающими брюхами купцы.

И лежали на прилавке, как на плахе,
Сапоги и полотняные рубахи.
Вот бы лапти бедолагам снять с ноги,
Да оставят без штанов те сапоги.

Проку мало пререкаться и браниться:
На шестнадцать человек – мешок пшеницы.
Да и в спины злой, язвительный смешок.
А купец уносит денежный мешок.




5. ЯРМАРКА

Добрыни нынче ходят без бород,
Усы и те как будто не в чести.
С утра на площадь вывалит народ
В забавах разных душу отвести.

И враз у навощённого столба,
Образовав нечаянный овал,
С бурчаньем встанет плотная толпа
Забавников, зевак и зазывал.

А там, на самом шпиле, сапоги.
От взгляда вверх навыкате глаза.
Полез один, но вскоре дал другим
Недюжинную силу показать.

Шагнул к столбу мужчина без усов.
От трёх попыток била кровь в виски.
И всё-таки, раздевшись до трусов,
С гвоздя на землю сбросил сапоги.

Канат тянуть отхлынула толпа,
И быстро стихли бодрые шаги,
А сапоги валялись у столба,
С иголки, между прочим, сапоги.


6. ФЁДОР БЛИНОВ

Стояли в рост фабричные дымы
В Америке для белых и для чёрных,
Где доллары меняли на умы,
Куда со всех концов везли учёных.

Россию убаюкал тихий ход –
И это был весьма печальный фактор.
Проворней оказалась фирма «Холт»,
Построившая гусеничный трактор.

И праздновал победу Новый свет,
А дело было, в общем-то, не ново,
Ведь трактор до того за двадцать лет
Талантом создан Фёдора Блинова.

У русских зуд в крови – изобретать,
Надежды появился лишь бы лучик.
Как и её сыны, Россия-мать
Сама из одарённых самоучек.

В трудах она себя изобрела,
Облившись потом, кровью и слезами,
И вот взмахнула крыльями орла
И повела орлиными глазами…

В глуши бесперспективно волостной
Умелец вырос, ближних не стесняя.
Отец его – крестьянин крепостной,
А мать его – Россия крепостная.

Судьба могла умельца затереть
И посмеяться всласть над божьим даром.
Но выпало поплавать-попотеть
На волжских пароходах кочегаром.

Над сердцем деспотическая власть
У высшего из тысяч интереса –
И грела кровь кулибинская страсть
Механику Блинову с «Геркулеса».

Дивя и веселя честной народ –
Едва ль ему известны сил затраты, -
Прошёл по Балакову самоход,
Тот первый в мире гусеничный трактор.

Пред вами чудо века, господа!
Ну а купцы о чуде судят резко,
И царские чиновники туда:
Подумаешь, шумливая железка!

Царизм на всё привычно зол и лют:
А немцы как, а как американцы?..
Изобретать способен русский люд,
Но за него внедряют иностранцы.

Создатель ждёт признания от нас
И вовсе быть не хочет жертвой моды:
Он трудно тем живёт уже сейчас,
Чем будут жить все вместе через годы.

Спасибо Вам, Блинов, за нашу жизнь,
Взращённую трудом в колхозном мире.
За то, что агонировал фашизм
Под гусеницей Т-34.

За то, что плуг железного коня
Целинный слой планеты сделал пухом.
Спасибо Вам от всех и от меня,
Кто с детства цену знал ржаным краюхам.

И мы же класть боялись на весы
Тяжёлый груз просчётов и огрехов.
Но много ль накоптили колбасы
В чаду сельскохозяйственных успехов?

Восторг, пока в сторонке полежи,
Обрыдли и застои, и парады.
Мы миром всем распашем поле ржи
И с радостью посеем зёрна правды!

Пусть станет хоть бы бел накал страстей –
Народ шагает чистым после мойки.
Наделаем побольше запчастей,
Чтоб не заглохнул трактор перестройки!

Одёргивать нас нечего, трубя:
Американцы смотрят, мол… Мы сами,
Не обольщаясь, смотрим на себя
Прекрасными и мудрыми глазами.



7. КОСАРИ

Сумрак. Тень Александрийского столпа
Зачеркнула стародавнюю Россию.
А Россия со своим народом – сила.
Но народ – без предводителя. Толпа.

И толпа шла от одной к другой беде.
И мешали трудовым рукам оковы.
Вскоре Ленин написал о Балакове
Как о крупном рынке с спросом на людей.

Комом к горлу подступал двадцатый век,
Капиталом он позвякивал при этом.
На базаре продавали трудным летом
Не товар – себя пять тысяч человек.

Опечалены глаза у косарей –
Все надежды на луга и на откосы.
И, как сабли, поутру блестели косы
Над галдёжем пяти тысяч волгарей.

И казалось, старый строй пойдёт на слом,
И развеет ветер пепел от имений.
Но народ не научился брать уменьем,
И тем более – не взять ему числом.

Без согласья россиян устроен мир,
Без народа в нём придуманы законы.
Так в нужде томятся снизу миллионы,
Ибо сверху десять тысяч копят жир.

Не о том ли, что во мраке нет пути,
Поутру толпа огнём в печи гудела?!
А сквозь тюрьмы шли на помощь люди дела,
Чтоб народ от одиночества спасти.


8. БАЛЛАДА ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ

Есть квартирное одиночество:
Сам себе кашевар и уборщица.
Не услышишь живого голоса.
Бойся!

Точно выстрелы одиночные –
Шёпот, шорохи в тёмной ночи.
Так и жди нападения сзади.
Опасайся!

Дети, дача, машина – что дальше?
От случайной женитьбы страдаешь ты.
К чёрту всю благодать и зажиточность!
Ошибочно!

Не блюдя никакой регламент,
Одиночество подстерегает
На больничной кровати, на рейде.
В сердце!

Но смертельное из одиночеств –
Одиночество в доме отчем,
В светлых комнатах и в прихожей.
Боже!

Одиночество средь товарищей:
Дружба старая? Дружба старящая!
Не находишь ему разгадки.
Гадко!

Одиночество свыше дадено
В самой гнусной, паршивой стадии –
Так подспудно и так подпольно.
Больно!

Одиночество с гордой барышней
Комом в горле. Задыхаешься
С чувством горестным наедине.
Нет!

Одиночество на работе,
Очевидное, с подноготною –
И становишься нерадивым.
Противно!

От бессчётных шумов канцелярских
Одиночество исцеляет,
Но оно, исцеляя, погубит.
Глупо!

Одиночество ходит тенью,
Бьёт по солнечному сплетенью,
А предстанет чрезмерной дозой –
Слёзы!

Одиночество губит измором –
В бедном сердце сидит солитёром –
Тигром мечешься, воешь волком.
Одиноко!..

Но выходишь из круга порочного,
Как из камеры одиночной,
Открываешь глаза, и сразу –
Радостно!


9. ИСКРЫ

Царь читает депеши срочные.
Тюрьмы. Камеры одиночные.
Меры приняты. Недостаточно.
Стачки!

Никому никакого доверия!
День и ночь на ногах жандармерия.
До отказа набиты карцеры.
Агитация!

В Балакове ищейки в силе.
Арестован сапожник Миллер.
Арестован крестьянин Серов.
Кровь!

Властелины – князья или графы,
Отмените налоги и штрафы!
Дайте землю, прибавку к зарплате
Дайте!

Царь приказ рассылает по весям:
Расстрелять, уничтожить, повесить!
Вздуты ноздри бульдогов из сыска.
Искра!

Руки тянутся бронзоватые:
Дай бесплатное образование!
Искры, искры… Не за горами
Пламя!

Манифестами и газетами
Мутят воду эсеры с кадетами.
Только лишь предлагают идейки
Эсдеки.

Выжимают заводчики соки.
Кстати стачечный фонд и массовки.
День рабочий заметно усох –
Двенадцать часов…

Агитаторы и казначеи
Шли в народ из партийных ячеек.
Отделились рубли от зарплаты –
На «Правду».

Пробирались путями тернистыми
Пролетарии, коммунисты.
Деньги шли за границу, обратно –
«Правда».

Будьте вы хоть бы принцы наследные –
За границей жильё распоследнее.
Дом родимый с резного крыльца
Ждёт жильца.


10. ДОМ РОДНОЙ

Где бы ни скитался я,
Что бы ни стряслось со мной,
Позовёт меня земля,
На которой дом родной.

Может, это ерунда,
Что прошло немало лет?
Обрезают провода –
Никому не нужен свет.

Так и встанет в горле ком,
И в душе пойдёт разлад:
Никому не нужен дом,
Никому не нужен сад.

С тропки уберу траву:
Вот мой терем-теремок.
С окон все кресты сорву,
Молотом собью замок.

С тряпками в углу мешок
И верёвка для белья.
Ниже, что ли, потолок?
Или, может, выше я?

С щелями скрипучий пол.
Русская по центру печь.
Старенький сосновый стол,
Где учил «Родную речь».

Дедушкин ремень с войны.
Бабушкин худой платок.
Некому поведать сны.
Не с кем поиграть в лото.

Долго ли ещё, как знать,
Снимку на стене висеть,
Где меня моложе мать,
В возрасте моём отец?

Рано ты почила, мать,
Честно мне велела жить.
Ничего нельзя ломать.
Ничего нельзя крушить.


11. УТРО

И ведёт от дома от родного
В прошлое тернистая тропа…
Опустилась ночь на Балаково
Чёрной рясой сытого попа.

Город ожидал дневного света.
Полог темноты – не видно шва.
И пришла, как светоч, власть Советов,
Только вражья сила не ушла.

Хлебный дух и тот пропал в амбаре,
Хлебом кулачьё набило рты.
Заалел на зорьке в Красном Яре
Флаг над комитетом бедноты.

Кулаки ответили плевками
За подводы  отнятой муки.
Но не отобъёшься кулаками –
Обозлились насмерть кулаки.

И бандиты думали об этом
И однажды в дом ворвались, злы,
И руководителей комбеда
Связанными в поле увезли.

Кабы не ночная пустошь, кабы
Подоспели красные полки…
Только на луне сверкнули сабли,
И о сабли звякнули штыки.

Дрогнули, слились земля и небо,
И ушло сознание с баском:
«Вы у нас мешки отняли с хлебом,
Нате вам ещё – мешки с песком!»

Озеро от горя пало духом,
Отразилась в озере звезда.
Если уж земля не стала пухом,
Пухом будь, пожалуйста, вода.

Будьте очевидцами, деревья,
Зоркая луна и небеса.
Будьте вечны, русская деревня
И у Волги лесополоса.

Кто-то плыл сюда на лодке утлой,
Но уже ничем нельзя помочь.
Вот ты и пришло – спасибо, утро.
Слишком долго длилась эта ночь.

Солнце разлилось в степи полынной,
Ветер жар  над городом пронёс.
Михаил Иванович Калинин
Речь для балаковцев произнёс.

Вражьи тучи ринулись сгущаться –
Молнией Россию полоснуть.
Но Октябрь умеет защищаться,
Ибо стоит он чего-нибудь.

У людей труда светлели лики,
Каждый без словес  винтовку брал,
Чтоб в Поволжье выдохся Деникин
И не смог прорваться на Урал…

Чтоб земля не гибла от пожаров,
Чтоб безбедно жили млад и стар,
Наш Сергей Парменович Захаров
Защищал от белых Краснодар.

Витязей немало – что за диво! –
По рожденью с волжских берегов.
Шашка Балаковского комдива
Отсекала головы врагов.

Родина – вот наше охраненье
От жестоких смертей и пучин.
Получив смертельное раненье,
Ты мандат бессмертья получил.

А за рукопашные объятья
Ты листов не видел наградных.
Верили в тебя родные братья,
Верят миллионы не родных.

Пыл души за ними следом тратя,
Помнят современники мои:
В Балакове жили-были братья,
За Россию ведшие бои.


12. СЫН И МАТЬ

Всё началось с любви и мам –
Вас беззаветно помнят дети
И низко кланяются вам
На склоне лучшего столетья.

Нам строить планы и дома,
И космодромы для полёта.
Для наших рук и для ума
Есть постоянная работа.

И за станок, и за верстак
Встаёт на смену кто моложе.
Так было раньше, будет так –
Иначе просто быть не может.

Возможно, труд и невелик
На белом свете появиться,
Но как прекрасен первый крик,
Твой первый шаг по половице!

Тебе сполна отдаст судьба
Планеты нашей синь и зелень –
Всё то, что было до тебя
И что пришло с тобой на землю.

Дано не сразу понимать
Такую жизнь и даже сказки.
Одно желанье – видеть мать
И к ней тянуться из коляски.

Песочный замок сотворя,
Вести свою игру-программу,
Потом узнать из букваря
О том, что мама мыла раму.

Понять, что детство озорно,
Не замечать, что сны спокойны.
И про войну любить кино,
Но ненавидеть сами войны.

Ты не захочешь жить скорбя –
Придёт пора с другими снами.
И, забывая про себя,
Сперва подумаешь о маме.

И чуткая твоя душа
От вражьих стрел  закроет щели.
Война давно уже прошла,
Но угрожает возвращеньем!

Об этом помни и живи!
И сердце отдавай мученьям.
Навеки мать – объект любви
С антивоенным назначеньем!

Пусть не кричит «святая рать» –
Нас не о том ещё просили.
Да будьте славны, сын и мать,
У славной матери России!


13. ЧАПАЕВ

Построен этот дом в сыром овражке –
Стоял весной на рейде, как корабль.
Отец не мог себе простить промашки:
«Избу-то на пригорочек  пора б!»
В июльской духоте, проволгло-банной,
Бог кукиш слал к вечернему столу.
Супруги – на кровати деревянной,
А дети – под рогожей на полу.

В домашнем муравейнике шесть братьев
И их трудолюбивых три сестры –
Жильё им сил хватает разобрать и
Перенести до пасмурной поры.

Но даже в пятистенке жить рисково –
Попробуй есть и думать запрети.
От барщины уходят в Балаково.
Куда от крепостничества уйти?!

Искал безгорья дед Степан Гаврилов,
Ан нет, хоть в земли дальние ступай.
Не зря на лесосплаве говорил он:
«Ну что стоишь? Чепай, чепай, чепай!»

Бери – чепай, чепай – бери судьбину
И жизнь крои на свой и лад и вкус,
Не то царизм загонит всех в гробину
И не поможет даже Иисус.

Но хочет монолитного покоя,
Пугается оскаленных зубов
Училище церковно-приходское
По выпуску холопов и рабов.

Во имя божье всячески старайся,
Пред сумрачным распятьем бейся лбом!..
Один неугомонный мальчик Вася
Никак не соглашался стать рабом.

И даже если в грудь штыки упрутся,
Заволдырится кожа от плетей,
Борцу не покориться, не согнуться –
«Я вырасту и выйду из лаптей!»

Немало вас, кто мог кричать и клясться,
Всё ж не умея разогнуть горба.
И хватит ли тебе, борец, два класса?
Враги пообразованней тебя.

Они давненько знают в совершенстве
Суровую науку кабалы.
Тебя они погладят против шерсти,
Разделают вчистую, как балык.

Пусть даже в церкви кисти богомазов
Тебя разангелуют, окрыля,
Гостиничный владелец Белоглазов
За отрока даёт лишь три рубля.

На десять дней какой-то рубль паршивый,
Разложенный ещё на десять бед,
Хоть выплывай на Волгу и с расшивы
Ко дну спускайся ракам на обед.

Лежат-мурлычут баре на подушках:
То это им, то то им подавай.
А ты здесь целый день на побегушках –
Паркетик три, пылиночки сдувай.

Сеть сплетен поразвесистей паучьей,
Обидные насмешки за спиной…
Лопатин-плотник за зиму научит
Общению с берёзой и сосной.

Вот где она – чудесная работа!
Услада от древесных от пород.
И не с тебя снимает стружку кто-то,
А в первый раз совсем наоборот.

Симфония ножовки и рубанка,
Весёлые припевки топора!
Иван Гаврилыч Зудин с сердцем Данко
Выводит подмастерьев в мастера.

Но тянет в ил болотный жизнь мирская –
Не принесёшь ни пользы, ни вреда.
А здесь людей формует мастерская
Демократизма, братства и труда!

На будущее Зудин планы строит,
Грядущее из мыслей мастерит.
Он с клёкотом не только церковь кроет,
Но и державу в доску материт.

И спрашивает мастера Василий:
«Свобода – это что для жизни всей?» –
«А это если дело всё не в силе.
Не в слабости, а в равенстве людей.

Здесь можно подтвердить таким примером:
Не то что там какой-нибудь закон,
Идёшь ты рядом с важным охфицером
Как равный с равным, хоть и без погон».

Чапаев, сам считавшийся рабочим,
С рабочей молодёжью дружбу вёл,
Сидел в лесу с ребятами до ночи
Над сочиненьем вольниц и крамол.

Чапаев пел, растроганный массовкой,
О том, «кто был ничем», суровым ртом.
Поднявшаяся песня над Линёвкой –
Над Волгою поднимется потом!

Гнала в часовню думушка о хлебе,
О пустоте желудка и сумы
Никчёмных прихожан служить молебен
За здравье царской божеской семьи.

Стояли под навесом демократы,
А во главе – Кудашкин и Тучков.
Полиция тревожилась: солдаты
Не усмирят рабочих мужиков.

Церковный хор – слезливая капелла, –
Царю он многолетие запел…
Но тотчас похоронный гимн запела
Рабочая капелла из капелл!

И это было страшным потрясеньем,
Отравой монархическим псарям.
Трагическим кровавым воскресеньем
Закончилось доверие к царям.

Вгрызалась в революции начало
Жандармская беспомощная злость.
«Долой самодержавие!» – урчало.
«Да здравствует свобода!» – вдаль неслось.

На Дамбу знамя брызнуло кроваво,
И оглашенный двинулся народ
Гремящими плотами лесосплава,
Готовый на любой переворот.

Свинец нагаек в мышцы спин вонзали,
Толпу жандармы тщились разорвать.
Но силой знамя Красное не взяли –
Его не собирались отдавать.

Разболтанность подростков порицая,
Зелёных демонстрантов взяв в кольцо,
Не зря запоминали полицаи
Чапаева скуластое лицо!

Оно ещё покажется с усами –
С особым к вражьим выродкам чутьём.
И будут люди жить под небесами,
Как новосёлы, праведным житьём.

Жандармам костью в горле эти лица:
Сорокин, Аверьянов – тьфу на вас!
Учителя бежали за границу,
Где с Лениным налаживали связь.

В полицию рабочих затаскали
За смелые заборные листки.
И в доме у Чапаева искали
Счастливого грядущего ростки.

Гордясь своею крепкою породой,
Стремленьем к справедливости влеком,
Он стал для революции народной,
Как преданный солдат, большевиком.

Бросался он с проворностью индейца,
Зовя из сёл сермяжных мужиков,
На острые штуки белогвардейцев,
На чёрные обрезы кулаков.

И это пережить придётся горе,
И в горле продавить проклятый ком –
Убит бандитом младший брат Григорий,
Бесстрашный балаковский военком.

Комдивы все звуки жуткой жизни слышал,
И сердце на ходу меняло такт:
От тишины коротких передышек
До грохота психических атак!

О том молва людская сохранила
Истории, одну другой смелей.
И даже, говорят, его могила
Лежит среди уральских ковылей.

Горят его зарницы – не напрасно
Чапаев в битве голову сложил.
Как умер он, до сей поры не ясно.
Зато потомки помнят, как он жил!



14. ДЕРЕВЯННЫЕ ПИСЬМА

Курс минувшей жизни сочинялся.
Тридцать третий – цифра не проста.
Кто-то скажет: голод начинался,
Кто-то: завершилась жизнь Христа.

Вседержитель с фото партбилета
Рёк народам: «Я ваш меч и щит».
Но при свете дня не только это
На лице истории морщит.

Вбито трудовому человеку,
Как в черте истории ходить.
Угодить откажешься Генсеку –
Можешь в край медвежий угодить.

Жить повелевалось без идиллий,
Без ума любить весь этот свет,
Что за горсть зерна не посадили,
А за две – всего лишь десять лет.

Только быть послушным, быть полезным!
Всюду: от столицы до села –
Связывались с именем железным
Крупные и мелкие дела.

На отца народов положиться
Вразумлялось всем до одного.
С именем его и спать ложиться,
И проснуться с именем его.

Будто сплошь – субботники, метели
По-стахановски мели везде.
Только в эти трудные недели
Волгари забыли о вожде…

Волга  натрудилась до отвала,
Распустила на зиму речфлот
И на сотни вёрст зазимовала.
Караваны леса вмёрзли в лёд.

Свет не знал морозища такого!
Птичьи трупы падали с небес.
Как Христос, распят у Балакова
Спиленный под корень русский лес.

Панцирь льда пронзает дух сосновый,
Жаждет жертв грядущая весна.
Но зависят блага жизни новой
От спасенья каждого бревна.

У кого кобылка чуть живая,
От того не будет и толков.
Только вот повинность гужевая
Оскорбляет русских мужиков.

От таких трудяг не жди отказа,
Им такое дело по нутру.
- Мы и так поможем, без приказа!
Ну, веди к народному добру.

С вольной и могучей Волгой кровно
Связаны от веку мужики.
Чёрные общественные брёвна
Отрывали с мясом от реки!

Отдавали тысячи калорий,
Сутками могли не есть, не спать,
Будто бы остатки Лукоморья
Балаковцам выпало спасать.

В буме – завершить без проволочки –
Как-то не увиделось сперва,
Что на брёвнах крашеные строчки,
Выжженные разные слова.

И текли слова по брёвнам склизким
В мельтешенье подписей и дат.
«Вы меня не ждите!» - самым близким.
Всем на свете: «Я не виноват!»

Выбрав стопку лагерных девизов,
Выгодно использовал момент
Страшный мир убийц-рецидивистов,
Всякий уголовный элемент.

Может, вправду были кулаками,
Кто держал по нескольку коров.
Может, письма писаны руками,
На которых есть чужая кровь.

От нужды смекалистые зэки,
Перестав каких-то ждать чудес,
Превратили в узлы связи реки,
В письма и открытки – русский лес.

Люди исчезали по-английски,
Уходя в безмолвие без прав.
Слабенькое право переписки
Возвращал им только лесосплав.

Что же ты зажмурилась, Свобода,
Не желая видеть адский круг,
Где почти что каждый «враг народа»
Был на самом деле его друг?!

Что ж ты, Правосудье, не спросило
С тех, кто в беззаконии жесток?!..
Письма направлялись всей России,
А попали в волжский городок.

Выползли на берег караваны,
Сказочно сложились в штабеля.
Чудилось: землёй обетованной
Станет балаковская земля.

Только ждать до первых до проталин,
Только спад начнётся холодов,
Множество возникнет изб-читален,
Школ, кинотеатров, детсадов.

А на верхнем том лесоповале
Кто-то волком взвоет от тоски,
Что чужие письма разорвали,
Расчленив на доски и бруски…

Тех времён свидетели-старушки
Проклинают грохот городов.
Где вы, деревянные избушки
Из тридцатых памятных годов?

Разве кто по ним сейчас заплачет?!
Не такая гибла старина!
Но потомки щедро нам заплатят
За спасенье каждого бревна!


15. ЖЕНЩИНЫ В ЧЁРНОМ

Трезвый рассудок и сердце горячее –
Мир твоим мыслям и чувствам, творящая!
Вечный родитель.
Самая добрая, нежная, вещая,
Мать – это автор всего человечества,
Ангел – хранитель.

Рода людского земная владелица,
Словом она, как и радостью, делится,
Славится делом…
Это на площади мне не причудилось:
Смотрят на жизнь с материнским предчувствием
Девушки в белом.

Век этот – век орудийного рокота.
Будь безвозвратно, четырежды проклято,
Время, в котором,
Будто попавши под лаву Везувия,
Смотрят на смерть с материнским безумием
Женщины в чёрном.

Сын, охрани свою мать от стенания,
Выйди навстречу несчастью заранее,
В полдень и в полночь,
С силой чапаевца, с волей корчагинца.
Просьба, когда безответна, кончается
Криком «На помощь!»

Женщин глаза не случайно заплаканы.
За материнское счастье заплачено
Пролитой кровью.
Но ухмыляются звероподобные!
К ним даже ненависть наша подорвана
Общей любовью.

Люди чужие, по святости совести
Мы переносим болезненней собственных
Горести ваши.
Только враги видят нас неугодными.
Будьте разумными – станьте бесплодными,
Матери вражьи!

Прошлых пожаров беснуются отблески.
Бранное поле – не место для поиска
Чести и славы.
Слишком тревожно нам ходится, дышится.
Сколько веков, а по-прежнему слышится
Плач Ярославны!


16. ТАНКОВАЯ КОЛОННА

Красной Шапочке, Бабушке, Волку
Не возникнуть – моли не моли.
Дети в Дом пионеров на ёлку
Без особых нарядов пришли.

Всё худые серьёзные лица,
Всё суровый настрой голосов.
Не выходит никак веселиться –
На фронтах убивают отцов.

Непривычная грусть хоровода,
Недостаток огней, неуют.
В первый день сорок третьего года
Дети дружно у ёлки поют:
«О детстве счастливом, что дали нам,
Весёлая песня звени.
Спасибо товарищу Сталину
За наши счастливые дни!»

И с младенчества знают счастливцы,
Видя только во сне леденец,
Что не спит даже ночью в столице
Всенародного счастья кузнец.

Он и выкует меч из орала,
И орало опять – из меча.
Фриц боится железа Урала
И даёт от него стрекача.

Всё для фронта и всё для победы!
Не грусти без отца, карапуз!
Вождь фиксирует детские беды,
И себе он мотает на ус.

Всё он в жизни своими глазами
Даже беркута видит острей.
Он привык умываться слезами,
Что застыли в глазах матерей.

У поклонной солдатки-москвички,
У скорбящей волжанки-вдовы.
Как не помнить о вас, тыловички,
Легендарные женщины вы!

И Матрёны некрасовской стойкость,
И чапаевской Анки задор –
Вы в себе воплощаете столько,
Что ваш мир не раскрыт до сих пор.

При рябиновом свете коптилки
Тем, кто будет бросаться в бои,
Вы вложили на праздник в посылки
И отправили души свои.

Среди варежек, масла, варений
Фронтовик обнаружит любой
Недозволенных много вложений –
Это Веру, Надежду, Любовь.

Для решающей грозной атаки
И на волжском степном берегу
Хватит средств на колонну из танков,
Ибо жить тоже хватит врагу!

Чтоб плитой опуститься надгробной
На паучью фашистскую мразь.
Волга чтоб не была полнокровной
И die Wolga не стала для нас.

Чтоб не смели ожить Барбароссы,
Чтобы третьему рейху капут!
И текут добровольные взносы,
Словно вешние воды текут.

Кровных денег не жалко на танки,
Пусть ты в рваную робу одет.
А за помощь, товарищ Вязанкин,
Сталин вам посылает привет.

Он вам шлёт из Москвы в Балаково
Благодарности личной слова.
Волжский город, как брата родного,
Не обходит вниманьем Москва.

Но войну не отложишь на после.
Кто спасает страну, тот герой.
Бьёт врага «Балаковский колхозник» -
Сокрушающий  танковый строй!

По веленью сыновнего долга
Путь фашистским войскам прегради!
Пулемётною лентою Волга
У Европы висит на груди.

«Балаковский колхозник» засеет
Поле брани телами врагов.
Обгоревшие избы заселит,
Кто лишался родных берегов.

День наступит: фашистских останков
Омертвело остынут угли.
Там осыплются с гусениц танков
Комья высохшей волжской земли.

Ликованье всеобщее будет,
От веселья глаза заблестят.
С башен танков советские люди
О победе весь мир известят.

А пока дни лишь грезятся эти,
Ликованья и радости нет.
Балаковские грустные дети
С зимней ёлки идут без конфет.

Отпечатался в думе дорожной
Не гранит пионерских дворцов.
Без конфет – это вытерпеть можно.
Как по жизни идти без отцов?!



17. ПРОЩАЛЬНАЯ УЛЫБКА

Жару  сменяли холода,
Но вроде было всё неплохо.
Жизнь не стоит: прошли года,
А может быть, прошла эпоха?

Листва не раз меняла цвет:
То изумруд, то золотистость.
И сердце эти двадцать лет
В особом ритме колотилось.

Несут тебя твои мечты
Туда, где быть дано хорошим.
И как прекрасно знать, что ты
Шагаешь в будущее с прошлым!

Прекрасно чувствовать, что ты
В часы отлётов и отплытий
Хранишь подробные черты
Давно свершившихся событий!..

Возьмёшь набитый ранец свой,
Прикрепишь звёздочку на лацкан.
Ты материнскою рукой
Умыт, причёсан и приласкан.

Но за проступков попурри
Её слова как град затрещин:
«Не хулигань, и не кури,
И не воруй чужие вещи!»

И вспоминается про то,
Как, отдавая всю зарплату,
Купила зимние пальто,
Чтоб без обиды, мне и брату.

Она стояла у плиты,
Когда отец принёс мимозы.
Наш стол украсили цветы.
Но почему-то были слёзы.

Приелась каша и уха,
И что-то делать надо было.
Она поймала петуха,
А не смогла – не зарубила.

На время папа приезжал,
И мама провожала папу.
Фуфайка, старенькая шаль
Её не старили ни капли…

Забавный фильм, приятный быт,
Лихую страсть, плохую повесть –
Я многое могу забыть,
Но город детства буду помнить.

И в поле нежный трепет льна,
И эти мутные озёра,
И этот домик в три окна,
И этот садик без забора.

Пятиэтажные дома.
Огни завода «Серп и молот».
Июльским вечером с холма
Казался мне огромным город.

Но годы спешные прошли,
Как будто сказочные действа.
Я незаметно стал большим –
И небольшим стал город детства.

И мысль о тлене холодна.
Из проходящих видит всякий,
Что этот домик в три окна
Совсем никчёмен без хозяйки.

Мне верных чувств не занимать,
Но некому слать телеграмму.
Когда я слышу слово «мать»,
Я как живую вижу маму.

Она при помощи отца –
В пальто осеннем и в косынке –
В последний раз сошла с крыльца
И замерла на фотоснимке.

Мне ярче огненных комет
С незабываемого лика
Путь освещала двадцать лет
Её прощальная улыбка.

Осознавая, что я – сын,
Решал извечные вопросы.
Не охладев за двадцать зим,
Копя тепло все двадцать вёсен.

И будь я с крыльями орла,
Без мамы мне бы не леталось.
Я знаю: мама умерла,
Но всё же, всё же… жить осталась.

Она и вздохом не соврёт,
И не посмотрит безучастно,
И загадает наперёд
Твоё негаданное счастье.

И в трудный час она с тобой,
Она с тобой в большом и малом.
Когда испытываешь боль,
То непременно кличешь маму.

Никто не будет вновь, а мать
К тебе из тьмы могильной выйдет.
И сможешь ты таким же стать,
Каким она хотела видеть.

Ты не останешься один
Вплоть до глубокого старенья.
Да будут славны мать и сын –
Её  бессмертное творенье!


18. СИРОТЫ

Незаметная в истории страничка –
Это наше появление на свет.
От войны нас отделила перемычка,
Возводимая народом девять лет.

Наши грёзы улетали прямо в небо
Роем пчёл за первым спутником Земли.
А страна кормила нас целинным хлебом –
Мы довольными и крепкими росли.

Без зигзагов и преград пути дитяти.
Неосознанность счастливого житья.
Но приблизился конец пятидесятых –
Чуть заметное начало наших «я».

И касались нас земные беды мало,
Обдавала чувств родительских струя.
«Пусть всегда, – мы хором пели, – будет мама!
Пусть всегда, – мы надрывались, – буду я!»

Не хватало, может быть, небесной манны…
Разве кто-нибудь тогда представить мог,
Что у нас, у сорванцов, не будет мамы
И никто не будет маменькин сынок?!

А когда пронзала сердце боль утраты,
Беспризорная крутила кутерьма,
По-отечески нас брали интернаты,
Обувая, одевая и кормя.

Мы к цирюльнику-завхозу шли на стрижку,
Как солдаты в показательных войсках,
В одинаковых вельветовых штанишках,
В  одинаковых рубашках и носках.

Воспитательница в беленьком халате
Обещала жизнь нам приторней халвы,
И сопели ей в ответ в одной палате
Два десятка интернатской пацанвы.

Мы всегда встречали старших или старых,
Спины в истовом почтении горбя.
Хоть ходили в широченных шароварах,
Не ломали запорожцев из себя.

Мы на сборах ловко били в барабаны,
Повторяли, что учёба – наша цель,
Но в углах вели рассказы после бани,
Как смотрели на девчат в дверную щель.

Мы ваялись из достоинств и пороков,
То кривей коряги, то прямей иглы.
Хорошо, что наши беганья с уроков
Стать любимым видом спорта не смогли.

Как хотелось нам домашних щей с наваром,
Шоколада, газированной воды!
Мы, безденежные, шлялись по базарам
И глазами ели сочные плоды.

И смотрели мы, наверно, бестолково
На урюком отягчённые весы.
И несчастье приносила нам подкова
Уворованной копчёной колбасы.

Добрый Пётр Алексеевич Потапов
По-отцовски нам проветривал мозги.
Мы клялись ему с перронов или трапов
На поклон прийти из жизненной пурги.

Вот и выросли «птенцы гнезда Петрова»,
Стали жить благоустроенней в сто крат.
Но для нас уже не будет лучше крова,
Чем родной и незабвенный интернат.

Хорошо от государственной заботы
Бедным малым, но, не помня дней былых,
По базарам бродят новые сироты
От родителей умерших и живых.

Вот вам, пьющие родители! А дети
Пусть без вас растут приличными людьми!
Всё течёт, как ручеёк, на этом свете,
Но меняться не желает, чёрт возьми!

Слышишь, Родина, наш щит и наша слава,
Научи своих сынов разумно жить!
Ну а Родину родительского права
Никому не предоставлено лишить.



19. САНДАЛЕТЫ

Меня будил настырный лучик,
Ждала молочная еда,
А следом бабушкино: «Внучек,
Поди, пожалуйста, сюда!»

Я приближался неуклюже
С извечным отзывом «Сейчас!»
И, головой кивая, слушал
Нехитрый бабушкин наказ:

За пять минут убраться в хлеве,
Домашним птицам дать зерна
И в магазин слетать за хлебом,
Потом быть вольным дотемна.

Со вздохами в разгаре лета
Пускала бабушка за двор:
«Ан прохудились сандалеты.
Что скажут люди? Стыд-позор!»

А люди мне в глаза смотрели
Иль шли спокойно впереди.
Для них я был таким пострелом,
Каких вокруг хоть пруд пруди.

Цыганка матерно и звонко
Вовсю молола языком,
Ведя за шкирку цыганёнка,
А он, сердечный, босиком.

Я, размышляя, морщил губки
И мог немедленно решить,
Что были б ноги, без обувки
Вполне на свете можно жить.

Но очень скоро и забавно
Пришла нежданная пора:
Явились в спальню с дедом бабка
И разбудили в пять утра.

Они помедлили немного.
Дед потрепал волос копну.
Потом задрать велели ногу –
Верёвкой смерили ступню.

И дед сказал: «Спи, поросёнок!» –
И чмокнул весело в чело.
Они ушли, а я спросонок
Так и не понял ничего.

И через миг закрылись сени.
Ведь надо же! Представить лень,
Что было просто воскресенье,
А значит, был базарный день.

Они пришли почти к обеду,
Внесли пахучий каравай.
И бабка тут сказала деду:
«Ну что, родимый, доставай!»

Я на мгновенье замер в шоке,
Готов кричать на целый свет,
Как показались из кошёлки
Носки прекрасных сандалет.

Сверкала и хрустела кожа –
Как раз на зависть всем друзьям…
Я без привычки – осторожно
Бежал между бугров и ям.

Шла заодно к ногам притирка
В безумном беге по траве –
Так, что плясала бескозырка
На обалделой голове!

С особым смыслом и серьёзно,
Но всё же как бы между дел
Я говорил: «Смотри, Серёжка!»
И он смотрел, смотрел, смотрел.

И подзывал сестрицу Свету
Сказать с завидным блеском глаз:
«Ему купили сандалеты…»
И я устраивал показ.

И поправлял застёжку пальцем,
Чтоб смысл особый соблюсти.
Чего уж там, пошли купаться!
Как было радостно идти!

Я пел по-бременски куплеты,
От счастья просто дуралей.
Серёжка молвил: «Сандалеты,
Наверно, стоят пять рублей?»

«Не знаю, может быть, дороже, –
Я говорил, как Геку Чук,–
Они, смотри, из чистой кожи,
Подошва – чистый каучук!»

Серёжка клял свои ботинки –
Ему, мол, в них нехорошо.
И уступал он мне тропинки,
А сам сквозь град репейный шёл.

Я расцветал, как незабудка,
От рвенья друга услужить,
Себя отметя, что с обувкой
На этом свете лучше жить.

Мой друг уже купался, я же
С утра желал движенья вод.
Слонялся, ржал, визжал на пляже
Не замечавший нас народ.

Я был в полёте каждой жилкой,
Хотя лишён, понятно, крыл.
А сандалеты бескозыркой
С особой нежностью накрыл.

И, оттолкнувшись посильнее,
Я прыгнул в воду животом
И в ней торчал до посиненья,
Всю прелесть жизни видя в том.

Я счастлив был по той причине,
Что вот уже почти пять лет
С Серёжкой мы неразлучимы,
Как будто пара сандалет.

Мы вышли, полные веселья,
Из взбаламученной воды
И у вещей по-царски сели,
Собой и всем, что есть, горды.

Так хорошо бывает в цирке,
Когда кругом и смех, и свет…
С песка я поднял бескозырку
И не увидел сандалет.

Ползла букашка по песочку,
Туман налазил на глаза,
И возле ног, поставив точку,
Упала крупная слеза.

Меж пальцев чувствуя песчинки
И ощущая в горле ком,
Я шёл обратно по тропинке,
Как цыганёнок, босиком.

Больней мне не было от ссадин –
В душе моей царил разлад.
Ну а Серёжка плёлся сзади,
Как будто в чём-то виноват.

И причитала бабка сухо
О том, что этого ждала,
Что мать моя – земля ей пухом –
Уж очень рано умерла.

Другие бы задали порку,
Такой устроили бы стресс!..
Но дед у бабки взял пятёрку
И с мокрых глаз моих исчез.

На редкость праздничным, под мухой
К вечерней дойке прибыл дед.
Я взял с большим стыдом и мукой
Вторую пару сандалет.

Эх, сандалеты! Сандалеты
Я расцеловывал тайком,
Но всё оставшееся лето
Ходил купаться босиком.



20. ТРАНСПОРТ ДЛЯ ВСЕХ

Донёсся из степи гудок прощальный –
Туда его увёл железный путь.
Безлюдна остановка на Вокзальной,
А мне бы постоять хоть с кем-нибудь.

Не быть таким задумчивым и сирым,
Пока, от лёгкой жизни дребезжа,
Придёт за одиноким пассажиром
Автобус с надписью «До гаража».

А может быть, напрасно я надеюсь,
Ведь, пролетая мимо, головой
Мне не кивнёт восторженный владелец
Ухоженной машины легковой.

Не нарушай дорожных правил строгих –
До места доберёшься без помех.
И всё же скучен транспорт для немногих,
Приятней транспорт, сделанный для всех.

Поднимемся с вещами со скамеек.
Комфорт иль теснота? – терзает нас.
За вход ко всем мы платим пять копеек,
Уход от всех дороже в двадцать раз.

В комфорте едешь только четверть часа,
Без груды чемоданов и корзин.
Но скучно слушать речи про запчасти,
Проколы, техосмотр и бензин.

В автобусе звучат другие речи –
Сатирику внимать их остроте.
Друг к другу по-соседски жмутся плечи,
Привычные к народной тесноте.

- У нас открылась чудная столовка,
Но стоит слишком дорого жратва…
- А  у шахтёров снова забастовка,
Никак не успокоится братва…

- В больницу мне, да нет свободных коек,
Я к главврачу поеду на приём…
- А Сталин был злодей и параноик,
Мы знать не знали этого при нём…

- Мы выбрали Петрова в бригадиры,
Не пьёт, не курит, парень мировой…
- Сейчас  предприниматели-проныры
Деньгу гребут лопатой – ой-ой-ой!

- Разводятся мои-то без причины.
И хрен бы с ней, да малое дитя…
- Куды ты в рёбра давишь, дурачина?!
- Кто дурачина, бабка?! Тьфу на тя!..

- А мой-то муженёк такой затворник,
В кино не в силах вытащить с зимы…
- Болтают, сахар выбросят во вторник,
Так ты пораньше очередь займи…

- Я тут с тобой, Семёныч, не согласна:
Живём не для того, чтоб есть и пить…
У нас есть молоко, крупа и масло.
Чего ещё вам надо? Можно жить!..

- Возьми с работы литров сто бензина,
А я тебе достану балыка…
- У винного, слыхали, магазина
До смерти затоптали старика…

Ох, эти разговоры, разговоры!..
Как часового, сняли с уст печать.
Теперь уже нельзя забиться в норы
И в тряпочку по-прежнему молчать.

Ещё не поистратилась силёнка,
Отпущенная веком на народ.
Свобода слов и дел, как шестерёнка,
Истории поддерживает ход.

И вновь куранты пробили, а то бы
Продлился о молчании декрет.
Забитый наш общественный автобус
Несло по бездорожью много лет.

Хихикал в пыльный шлейф заморский зритель,
Однако лез с победой поздравлять.
Бессменный и усидчивый водитель
Был пьяным от желанья управлять.

Ещё плотней вокруг него сплотилась
Хмельная пассажирская орда.
На транспорте разбитом докатились
До горестной стоянки на года.

Застой в крови и в жизни общей вреден,
И кто-то шёл вперёд искать тропу.
Кричали из толпы: «Когда поедем?» –
«Планируем!» – ответный крик в толпу.

Над силами общественного фронта
Другой главнокомандующий встал…
А после капитального ремонта
Блестит от ржи очищенная сталь!

История начнётся вновь с абзаца
И в этот раз пребудет без прорех.
Вот только бы поменьше было «зайцев»
В дешёвом этом транспорте для всех!

Водителю и нам хватило б силы
К желанному добраться рубежу!..
А спросят: «Ты выходишь у «России»?»,
Отвечу: «Я в Россию выхожу!»

В Россию Ивановых и Петровых,
Несущих на себе багаж эпох.
В Россию граждан нравственно здоровых,
Кто сам себе всегда судья и бог.

Поклон бьют миллионы не иконам –
В сознанье их идёт переворот.
Да будет вечно автором законным
И цензором истории народ!


21. СВЕТИТЬ ВСЕГДА!

Вонзились с целью умереть
Лучи нам в очи,
Как спицы, вяжущие сеть
Для ловли ночи.

Всегда ночь в роли палача –
Свет не спасётся.
Погасла ели бы свеча,
А ведь солнце!

В шатре кромешной темноты
Живётся сонно.
Но если землю любишь ты,
Люби и солнце!

Сгорают в нём за годом год
Столетий глыбы.
Очередной его заход –
Не значит гибель.

Как это статус-кво назвать,
Каким гражданством,
Чтоб ежедневно умирать
И возрождаться?!

И в окружающей среде,
Творцу согласно,
Светить всегда, светить везде,
Чтоб было ясно!

Не ты ль начало всех начал
И жизни пекарь?
Ты приходи ко мне на чай –
Не шляйся в пекло.

С тобой разгоним грусть-тоску,
Устроим пренья.
Вот только мало сахарку
И нет варенья.

Но разговаривать на кой
На эту тему?
Я, по сравнению с тобой,
Сплошная темень.

Я даже слабый свет луны
Не источаю.
Запьём мы русские блины
Грузинским чаем.

Навряд ли что ещё нам Бог
Пошлёт к обеду.
Ну что, светило? Делай вдох –
Начнём беседу.

Не торопись после блина
Затеять споры.
Сначала выслушай сполна
Мои укоры.

Жди от тебя ожоги кож
И облученье.
Вот ты печёшь и всё печёшь,
А где печенье?

Гляди, откажутся почёт
Играть горнисты.
Пора тебе на хозрасчёт,
Ведь прогоришь ты!

Ждут от тебя, как новый век,
По средним нормам
Пять миллиардов человек
Согрев с прокормом.

И двести тысяч в городке
На Волге мутной,
Где нам бездействовать в тоске
Нет ни минуты.

Без торжества на Волгу выдь
И без оваций.
Скорей начнёшь белугой выть,
Чем любоваться.

Да разве волжская краса
Могла остаться?!
Порезана, как колбаса,
Ножами станций.

Погибнет вовсе красота –
Мир не спасётся.
Кому тогда нужны места
Под этим солнцем?

Ну что, светило, скажешь ты?
Скажи бесстрастно.
Тебе всё видно с высоты
И всё подвластно.

Светило сделало глоток.
Само не радо:
- Не говорить теперь, браток,
А делать надо.

Хоть не имею я диплом
Энергоспеца,
Но ярким светом и теплом
Всех обеспечу!

За тыщи лет сказать, браток,
Не смог бы кто-то,
Что днём не вышло хоть разок
Я на работу.

Не покладая я лучей
Тружусь, не ноя,
До появления людей
И после Ноя.

И в подсудимые, браток,
Я угодило.
Судья-природа вечный срок
Мне присудила.

Здесь криминал не отыскать,
Хоть будь чекистом.
Меня, брат, не в чем упрекать –
Хожу я чистым.

Сесть не престало мне, поверь,
Не в свои сани.
А как вам быть, как жить теперь –
Решайте сами!..

Пустило стылый чай в расход,
Когда хватилось, –
Ушло светило на заход
И закатилось.

Уязвлена моя душа
Страданьем стала.
Один вполсилы я дышал,
Как ковш металла.

Осталось несколько идей
Из многих сотен:
Глаголом жечь сердца людей,
Как будто солнцем.

Звучать для тех, кто сыт уже,
И для голодных,
Как колокол, во дни торжеств
И бед народных.

Оставить в целости вон ту
И синь, и зелень.
Спасти земную красоту,
А значит, землю.

И глинозём, и чернозём –
Всё в нашей силе.
А если Волгу мы спасём –
Спасём Россию!

Чтоб занимали мы, друзья,
В век скоротечный
Пять миллиардов мест не зря
Под солнцем вечным.


Балаково
1982-1988, 2009