Год.. 37-й. Люблю. Прости за все. Прощай

Лесоповал… Конвой… Оскал собаки злобный.
Барак. Баланда…Тиф… и трупы на снегу.
А на крестах взамен фамилий – номер дробный.
Так шли на эшафот в тридцать седьмом году?

Донос завистника, и люди - манекены,
Сажали в черный ворон, ждавший за углом.
От пыток капли крови покрывали стены,
Когда пинали их лощеным сапогом.

Его забрали рано утром - на рассвете,
Прервав их сладкий, первой брачной ночи,сон.
И плакали от страха у соседей дети,
Когда НКВД в квартире “наводило шмон”.

За то, что не поверил он словам фальшивым,
За то, что чтил отца, не предал свою мать.
За то, что жизнь любил; за то, что был счастливым –
За это всё - его сослали  умирать.

И разлучили их без права переписки.
Лишь Веру и Любовь он ей оставил, уходя.
Летели месяцы, и ни одной записки.
И, как в бреду, она твердила: где найти тебя?

И та, с которой был обвенчан накануне,
Молила слезно Бога ночью об одном:
Чтоб тот, кто врал, глотая смачно слюни,
Ответил: где найти его казенный дом?

И вот она нашла не дом – пустырь безлюдный,
Куда свозили под охраной бревна по ночам.
И на рассвете, проглотив свой завтрак скудный,
Спешила на пустырь, молясь своим богам.

Дрожа, она искала дерева обрубок,
Еще хранивший теплоту его любимых рук.
Он имя вырубал и тридцать семь зарубок,
И на сосне от топора смолою плакал сук.

И каждый раз она бревно свое искала,
Прильнув к шершавому, холодному стволу.
И слезы по щекам текли, когда кору ласкала,
Ладони опустив в янтарную смолу.

А в глубине ствола лицо с улыбкой нежной
Смотрело на нее зеленым блеском глаз.
И ей он словно говорил: “Живи с Надеждой!
Сюда к тебе я буду приходить еще ни раз”.

И вот однажды, будто слабою рукою,
Он вырубил: “Люблю. Прости за все. Прощай”.
И имя он свое поставил под строкою
И криво, из последних сил, наскреб –
                Прошу не забывай!

Найдя бревно и прочитав, она без чувств упала
В объятия его прощальных и последних слов.
На пустыре метель свой похоронный марш играла,
Освобождая души от тяжелых кандалов.

И заключенные, что бревна привозили,
Стояли молча на коленях перед ней.
Их конвоиры трехэтажным матом крыли,
Чтобы машину разгрузили поскорей.

Когда ее замерзшую с бревна подняли,
И прочитали те предсмертные слова,
Прощаясь, ей за Верность руки целовали.
И,как набат церковный, бухала сова.

На том же кладбище ее похоронили,
В тайге, где милый ждал любимую свою.
И ей на крест не номер –
                щепку от сосны прибили-   
От той, где было нацарапано: ЛЮБЛЮ…