Новый Провинциал 1, часть 1 проза, окончание

Владимир СТУЛОВ

Юмористические рассказы


ВЕЧНОЦВЕТУЩАЯ

Этот цветок сразу же привлек внимание Виктора. Огромный бутон с нежно-лиловыми лепестками, казалось, светился и базарной сутолоке. Продавала его нарядная старушка в чистеньком белом платье и красочном платке. Она сидела тихо, чуть в стороне от остальных товарок, провожая сияющим взглядом обтекающих ее покупателей.
Когда Виктор подошел к старушке поближе, то понял, почему люди не задерживаются здесь, несмотря на ослепительную красоту цветка. Рядом с вазой лежал клочок бумаги, на котором химическим карандашом было нацарапано: "Роза вечноцветущая", и стояла цена из нескольких чисел.
"То, что надо", - решил Виктор. Дело в том, что он недавно женился и ему для Любаши ничего было не жалко.
 - Берегите ее, - напутствовала старушка, заворачивая розу в газету.
Любаша поначалу глаз не могла отвести от цветка. Но, узнав, сколько эта красота стоила Виктору, взвилась:
- Ты что, лучшего применения деньгам не нашел? Знаешь ведь, мне сапоги зимние нужны. Да ты посмотри, посмотри, олух несчастный, на свою вечноцветущую, во что она превратилась!
И верно: роза вдруг поникла, как будто ей стало тяжело держать столь ослепительный бутон, лепестки поблекли. Но Виктор уже не обращал внимания на цветок, он недоуменно уставился на жену.
Примирение было бурным, с взаимными клятвами и ласками. Молодоженам думалось, что впредь никакие житейские штормы уже не поколеблют их семейную жизнь. А роза опять сияла на столе, словно маяк, ведущий их по нелегкому пути. Она была прекрасна, как никогда!
Семейная жизнь - это постепенное узнавание друг друга. К сожалению, тут часто открываются не самые лучшие стороны характера любимого человека.
Обычно начиналось из-за мелочи. То Виктору покажется, что суп пересолен, то Любаше, что Виктор к ней недостаточно внимателен. После ссор неделями не разговаривали, хотя нередко и сами забывали, из-за чего вышел скандал.
Постепенно обиды накапливались, оставляя в сердцах горечь, и, словно вода сквозь пальцы, уходила любовь.
Во время размолвок молодоженов роза будто впитывала в себя всю злобу и молчаливую враждебность, исходящую от супругов. Она блекла, бутон обвисал, лепестки свертывались, и казалось, вот-вот вовсе опадут, прольются, как слезы из глаз.
Но стоило только появиться улыбке на молодых лицах, прозвучать словам примирения, как цветок тут же оживал, хорошел, сияние возвращалось к нему с прежней силой.
Однажды Виктор заметил, что вечноцветущая роза потеряла несколько лепестков. В этот день Любаша пришла домой очень поздно, а на вопрос, где была, дерзко ответила:
- У подруги, понимаешь, у под-ру-ги! Что же я теперь только рядом с тобой киснуть должна? Не хочу!
 - Не надо киснуть рядом со мной, - рассвирепел Виктор, -развлекайся с кем хочешь.
И, хлопнув дверью, ушел ночевать к приятелю. Когда он утром вернулся домой, Любаши не было. На журнальном столике, усыпанном лепестками розы, лежала записка: "Все, я больше не могу, ухожу!"
Виктор с сожалением посмотрел на высохший стебель цветка и вздохнул: "Вот тебе и вечноцветущая! Обманула старуха…"


ТРАВМА

Телефонный звонок растревожил сонную, унылую однообразность квартиры, вырвал меня из состояния тоскливой депрессии, в котором я находился в последнее время, как приговоренный к повешению. Голосок, звучащий из трубки, был нежный и озабоченный.
- Это - травматология?
- Что вы? Упаси, бог!
- Тогда какого черта вы трубку снимаете?
Женское возмущение озадачило, рассмешило и вернуло к жизни. Голосок, подобно солнечному лучу, пробился сквозь решетки темницы и осветил мое безрадостное существование. Жаль, что произошла ошибка, мне так захотелось вдруг стать этой самой "травматологией".
- Это - травматология?
- Нет. А что у вас случилось?
- А вам-то что? Какого черта вы лезете в чужие дела?
Видимо, бог услышал мои молитвы. Когда ошибки повторяются, это уже не случайность, а судьба. И я уже верил в магическую связь душ, в провидение, соединяющее мой номер с незнакомкой. И благодарил за это наш узел связи. И вновь, как чуда, ждал звонка.
- Это - травматология?
- Нет, но я очень рад слышать ваш голос.
- Наглец, негодяй... вот привязался!
 А действительно, что это я так разволновался, словно юноша перед первым свиданием? Что произошло? Женщина пытается дозвониться до больницы, может быть, у нее там близкий человек лежит, ушибленный жизнью, она волнуется, нервничает, а тут я... На что надеюсь?
- Это - травматология?
- Я уже начал подозревать, что да!
- Опять вы? Да что же такое делается?
Телефонная трубка на другом конце провода шмякнулась на аппарат, и обиженные гудки перечеркнули надежду на продолжение разговора. Неужели это все, не может же так продолжаться вечно? И я никогда больше не услышу этот таинственный, мелодичный, тревожащий душу голос. И тоска и уныние вновь поселятся в моей квартире.
- Это - травматология?
- Да! Да! Я смертельно ранен, травмирован вашим голосом в самое сердце! Только, ради бога, не бросайте трубку!..

 
Александр Стрельченко

ИГРА СО СМЕРТЬЮ

Кто бы мог подумать, что эхо так усиливает боль. Господи, дай тишины!
Грине в этот момент казалось, что тишина обязательно принесет успокоение, утихнет боль, ослабнет жажда.
“Когда же наконец прекратится эта какофония, заткнутся автоматы, и заглохнет лай пулемета, обезумевшего, словно деревенский пес, почуявший волка?”
Сначала Гриня, невзирая на тяжесть ранения, старался следить за боем и даже пытался шутить, называя свое ранение несварением желудка. Обращаясь сам к себе, он шептал: “Да, Гриня, свинец переварить твой желудок не сумел, вот появятся сейчас “вертухи”, оттаранят тебя в какой-нибудь Ташкент, сделают тебе сечение товарища Кесаря, и удалят из брюха весь свинец”. Но состояние его очень быстро ухудшалось. Вскоре он начал заговариваться, а потом и вообще умолк, по всему телу разлилась невыносимая боль. Помощь с неба уже казалась несбыточной мечтой . А еще через некоторое время боль отодвинула на второй план невыносимая жажда. Гриня мысленно уже согласился стать пассажиром “Черного тюльпана”, но перед тем, как... один стакан воды, очень холодной воды, чтобы утопить этот пожар внутри себя и спокойно уйти в мир иной.
Боль, жажда и неверие в то, что к ним подоспеет вовремя помощь, сделали свое дело. Гриня, собрав последние силы, сжав в кулак всю свою волю, превозмогая боль, дотянулся до АКМа, бросил последний взгляд на чужое, вечно безоблачное небо, на последние лучи быстро скатывающегося за перевал солнца, вспомнил родную Одессу, детдомовское не очень уютное детство, и уже собрался покончить со своими мучениями.
Ее стройный стан, укутанный в белоснежный саван, застывшая в уродливом оскале улыбка и черная бездонная вечность ночи в глазах Гриню не только не испугали, а в первое мгновение обрадовали. Он с восторгом прошептал: “Если ты не мираж, то и тот свет не сказки?”
В следующую секунду его охватила легкая паника. Он стал лихорадочно вспоминать, какие за ним водились грешки, чтобы прикинуть, на что он может рассчитывать там... , в мире ином.
Она, прочитав его мысли, с придыханием, переходящим в жутковатое шипение, прошептала:
- Не переживай, дружок, пока не за тобой. Скоро, очень скоро пробьет твой час, и те, кому это положено, сосчитают все твои добродетели и определят твое будущее. Не забивай себе голову, наслаждайся жизнью, пока я буду заниматься твоими товарищами. Я надеюсь, ты не против того, чтобы они опередили тебя. Хотя что бы ты смог поделать - против нас с судьбой не пойдешь. Упивайся последними мгновениями жизни. Кстати, самоубийство не добавит в твою копилку добродетелей.
- Пошла ты, сучка, я плевать на тебя хотел, - злобно проворчал Гриня, - Чтобы ты всю жизнь так наслаждалась жизнью, как предлагаешь мне в эти последние мгновения. Зачем тебе ребята, скотина, вот он я ! Бери, стерва!
- Как ты груб, как невоспитан, тебя бы следовало наказать, но не судьба пока. Хотя безвременная кончина тех, кого ты любишь, вряд ли доставит тебе особое удовольствие. Посмотри на них и попрощайся!
Гриня посмотрел в сторону своих друзей: Тит пытался переставить одной рукой рожок, вторая висела безжизненной плетью, Курченя, смахивая заливающую глаза кровь, целился. Этот полесский паренек, над которым Гриня так часто подтрунивал, делал все не спеша и степенно, можно быть уверенным, что если кто-то зацепился сейчас за его мушку, то он уже покойник.
- Эх, Курченя-дружище, обернись, посмотри, кто у тебя за спиной! - говоря эти слова, Гриня, превозмогая себя, разрядил свой АКМ в ненавистный оскал смерти.
Раздался вопль , и на землю рухнул бородатый оборванец -дух.
Гриня прошептал, а может, подумал: “Привидится же кошмар, это всего-навсего Дух.
Но в это же мгновение перед ним опять возник зловещий оскал и раздалось бесстрастное шипение:
- Идиот, ты нарушил ход судьбы, ты расстроил мои планы, и ты горько об этом пожалеешь!
- Пошла ты, сучка, - с безразличием прошептал в ответ Гриня. - Я готов сдохнуть.
- Я это вижу, но уйду, как ты и просишь. Только помни, я вернусь! Я вернусь тогда, когда ты будешь пить жизнь большими глотками, бережно держа полную чашу, и тебе будет казаться, что жажды жизни не утолить никогда! Нынешняя твоя жажда в сравнении с той - легкий ветерок. Ты узнаешь страх смерти, ты поймешь, какая это боль - расставание с жизнью!
Мерзкое шипение и зловещий оскал желтого черепа были последним, что запомнил Гриня. Он уже не слышал, как появились в вечернем небе наши вертолеты, как, заливая Гриню своей кровью, Курченя слушал его сердце, как он вскочил и радостно закричал: “Живой”, и тут же безжизненно рухнул, перерезанный автоматной очередью, как в следующее мгновение, непонятно как оступившись, Тит сорвался в ущелье.
Очнулся Гриня в белоснежной палате. Глаза слепило мирное узбекское солнце, из другого окна палаты был виден кусок лозунга “... арод и партия е... ”, и лишь невыносимая жажда напоминала о недавнем прошлом.
В последующие годы встречу со смертью Гриня вспоминал с изрядной долей скептицизма, и если бы не гибель в тот вечер его самых лучших друзей, он бы с удовольствием посмеялся над бредом , привидевшемся в горячечном бреду. Посмеялся бы еще и потому. что жизнь на территориях, где располагалась страна, интересы которой они тогда защищали, изменилась настолько, что без всякой войны ежедневно, ежечасно, ежесекундно можно было столкнуться нос к носу с костлявой, особенно если ты занимаешься бизнесом или хотя бы вращаешься в кругах, близких к деньгам. Гриня и “занимался”, и “вращался”, и настолько успешно, что в последнее время стал практически неуязвим для конкурентов. Впрочем, свою неуязвимость Гриня объяснял не столько финансовой мощью, сколько способностью не наживать врагов. Он содержал армию телохранителей, но это была скорее дань моде, чем требования безопасности. Уж кто-кто, а он точно знал, что от пули не спасет никто и ничто. Именно поэтому у него всегда вызывали улыбку отточенные стандартные действия телохранителей и особенно дежурно- серьезный вид. На их физиономиях, как на плакатах, было написано, что где-то поблизости есть тело, набитое деньгами. Вот и сейчас в этом утреннем парке редкие прохожие подозрительно косились на Грининых телохранителей, которые проявляли излишнее рвение и буквально светились подозрительностью ко всему, что теоретически могло представлять угрозу. Конечно, Гриня эти два километра до офиса мог бы проехать с ветерком на машине, но он уже не мог и не хотел обходиться без этой ежедневной утренней прогулки. Каждое утро этот красавец парк напоминал ему, что кроме бизнеса есть и другая жизнь, настоящая, но увы... проходящая рядом. Жизнь, в которой есть место пению птиц, цветам , любви и той, которая еще нежится в это время в постели. В последнее время эта жизнь ему нравилась все больше и больше, бизнес стал отходить на второй план и отошел настолько далеко, что деловые звонки в нерабочее время стали его раздражать. Более того - Грине перестал нравится тот способ отдыха, который практиковали все более-менее зажиточные люди. Стандартный набор - острова в теплом море, дорогое вино, продажные женщины и холеные машины - больше удовольствия не доставлял.
Он начал вести здоровый образ жизни, утренняя зарядка стала обязательным ритуалом. Вино - только в случае крайней необходимости. Сигареты - с этим злом велась затяжная с переменным успехом война. Вот и сейчас, идя по парку, он уже два раза отгонял соблазн закурить , сначала убедил себя, что вдыхать свежесть утра гораздо приятнее, чем дым, а второй раз сослался на сидящих впереди на лавочке женщин, у одной из которых был настолько нездоровый вид, что это видно было издалека. Вторая же вообще укуталась в какой-то балахон, хотя, несмотря на утро, на улице было довольно-таки тепло.
Подойдя поближе, Гриня про себя отметил, что не ошибся, женщина действительно была больна. Неестественная бледность , нездоровый румянец и почти безжизненный взгляд являлись более чем достаточным свидетельством тяжелого недуга. Лица второй женщины все еще пока не было видно, но ее худобу не могла скрыть даже волнами сбегающая ткань балахона, что тоже явно не свидетельствовало о пышущем здоровье. Гриня даже подумал: “Узницы концлагеря, где их только довели до такого состояния? Может, необходима помощь? Надо спросить.”
Подойдя вплотную, он остановился и обратился к обладательнице нездорового румянца:
- Простите за беспокойство и назойливость, но мне показалось, что вам нужна помощь, и если это так, то я готов ее оказать деньгами, лекарствами , как вы посчитаете лучше. Помогу вам и вашей подруге.
Вторая женщина никак не отреагировала ни на остановку возле них молодого человека, ни на его спонсорское заявление, как сидела, уронив голову с накинутым капюшоном, так и осталась сидеть . “Наверное, дремлет, а может, уже умерла?”- этой последней мысли Гриня даже испугался. Еще больше его испугала реакция той женщины, к которой он обратился. Она внимательно на него посмотрела и дрожащим голосом спросила:
- Молодой человек, откуда вам известно, что я больна и какую подругу вы имеете в виду?
- Чтобы понять, что вы больны, достаточно на вас посмотреть, а вашей подругой посчитал вот эту женщину. Почему-то решил, что если вы сидите рядом на одной лавочке, то почему бы и не подруги?
- Простите, о какой женщине вы говорите? Здесь никого нет. Молодой человек, что вам угодно? Оставьте меня в покое!
“О господи, да они, кажется, еще и с приветом” - подумал про себя Гриня и машинально дотронулся до склоненной фигуры, и тут же отдернул руку, потому что не почувствовал прикосновения балахона.
“Неужели у меня поехала крыша?!” Он ощутил неподдельный ужас, и в это мгновение женщина в балахоне подняла голову.
Они узнали друг друга, словно та встреча была вчера.
Гриня с неуместным в данной ситуации удивлением воскликнул:
- Ты, ты не мираж, стерва?
Она ответила вопросом на вопрос:
- А ты все так же груб и невоспитан?
Больная женщина, задыхаясь от возмущения, закричала, обращаясь к стоящим невдалеке Грининым телохранителям:
- Помогите, ко мне пристает какой-то псих!
Телохранители мгновенно оказались рядом, мало ли - шефу нужна помощь.
Женщина, увидев рядом крепких ребят, отогнала испуг и возмущенно заявила:
- Я вижу его первый раз, ничего ему не сделала, а он меня ни за что ни про что стервой обозвал!
Гриня извиняюще пролепетал:
- Простите, но это не вас, это ее!
Та, в чью сторону он кивнул, укоризненно покачала головой и прошипела:
- Все так же груб и все так же глуп. Кроме тебя, меня никто не видит и не слышит.
Гриня это уже понял и без нее, когда посмотрел на удивленные лица своих охранников. Она же продолжала:
- Ты можешь со мной разговаривать мысленно и не орать на весь парк. Я, например, твои мысли читаю, и знаешь - одна из них меня очень позабавила, смешно даже стало, когда ты подумал, уж не умерла ли я.
- ???
- Ну, не так грубо, я, конечно, понимаю, что тебе не до смеха, но это чисто случайная встреча, я пришла за этой несчастной, и ты сам ввязался со мной в разговор. Ты же видел, я даже головы не поднимала, старалась быть неузнанной, так нет - ты стал дергать меня за саван. Видимо, так пожелала судьба, я здесь не причем.
- ???
- Если даже и запланирована, то этот план родился не в моей голове.
- ???
- Пусть в черепе, если тебе угодно, но все равно не в моем. Это проделки злодейки судьбы, заметь, твоей судьбы. Видимо, ты ей насолил чем -то. Хотя нет, это она хочет, чтобы я выполнила ее предначертание, но мне на ее плевать, я уже сказала, за тобой я приду, когда тебе будет очень хорошо. Кстати, как ты сейчас поживаешь? Готов ли так же легко расстаться с жизнью, как в прошлый раз? Можешь не отвечать, вижу, что не готов, но все равно еще не то, что я хочу. Можешь идти пока, а я займусь ею.
Гриня прорычал:
-Ты специально это делаешь, но мне все равно плевать. Женщина, это опять не вам. Извините, я ухожу, моя помощь вам уже не нужна.
- Отчего ты ей не поможешь, почему не расстроишь мои планы, как в прошлый раз?
- Потому что ты все равно сделаешь свое гнусное дело, так, как ты поступила с моими друзьями. Подлая, ты убила здоровых крепких парней, так неужели не справишься с женщиной, которая в таком состоянии, что и без тебя не сегодня-завтра умрет.
- Опять ты меня развеселил. Как же можно умереть, если при этом событии не присутствует смерть?
- Так же, как и жить в твоем присутствии, и заметь - неплохо жить
- Уж не хочешь ли ты сказать, что живешь по собственной воле, и ни я , ни твоя судьба к этому недоразумению отношения не имеем?
- Сама ты недоразумение, а моя жизнь - это реальный мир, созданный мной и подвластный лишь мне. А вообще-то я тебя считаю своим бзиком, похоже, у меня временами едет крыша. Пока, костлявая!
Гриня, удаляясь, слышал возмущения больной женщины, но, придавив терзавшие совесть сомнения, не стал ничего говорить о беде, нависшей над ней. Хотя в глубине души был уверен, что час этой несчастной пробил и смерть, сидящая рядом с ней - реальность, а не плод его больного воображения. Эта уверенность появилась у него только сейчас, и пока он до конца еще ее не осознал, но работать в этот день уже не смог.
Вечером Гриня был замкнут, на вопросы возлюбленной отвечал невпопад и в конце концов, чтобы избежать новых расспросов и не видеть ее недоуменного укоризненного взгляда, Гриня уединился в библиотеке. Все последующие дни проходили точно по такому же сценарию. В семье назревала буря, способная разнести в щепки очаг благополучия - то, что для Грини было самым дорогим, то, без чего он уже не мог представить своей жизни. Он больше не мог видеть страданий любимой, но, представив, что она переживет после его смерти, пришел к выводу о необходимости расставания. Решил - разлука оставляет надежду, а время лечит . И поэтому, когда она спросила в очередной раз:
- У тебя другая?
Гриня ответил :
- Да!
- Ты ее любишь?
Представив на мгновение желтый оскал, он выдавил с отвращением:
- Нет, не люблю!
Тон, которым это было сказано, девушка приняла на свой счет, а его ответ перевела для себя так: “Дура: неужели не ясно, конечно же, люблю”.
Расставание было холодным. Она отказалась от предложенных денег, от квартиры и ушла в дождливую ночь с той же невзрачной сумочкой, которая была у нее при их первой случайной встрече.
Гриня не стал ее удерживать, хотя сердце его обливалось кровью, но материально он все-таки любимую обеспечил. Серия многоходовых комбинаций - и девушка получила солидный куш, даже не подозревая, почему именно на нее свалились эти блага. Ее любимым высказыванием стало выражение: “Осень в любви, и вместо листьев под ноги сыплются деньги”. После этих слов у нее всегда наворачивались на глаза слезы.
Гриня последние недели тоже не жил, а существовал в каком-то кошмарном бреду. Обозленный на весь мир, он как неприкаянный день и ночь бродил по городу в поисках чего-то неуловимого, неосознанного. Он искал встречи с той, из-за которой расстался с любимой, он искал встречи со смертью.
И они встретились. Стоя на перекрестке, Гриня, словно развлекаясь, рассматривал пешеходов, которые ежились под тяжелым взглядом его красных от постоянной бессонницы глаз. Люди спешили быстрее проскочить мимо дорогой машины, мимо безумного свечения глаз на исхудавшем, давно не бритом, хмуром лице хозяина этой сверхшикарной иномарки. И вдруг взгляд приобрел осмысленность, на губах заиграла зловещая улыбка - Гриня увидел ее. Она шла чуть позади хорошенькой девушки, а за ними тащился пожилой мужчина, похотливым взглядом поедая красавицу в мини. Со стороны казалось, что этого гнусного типа так возбудила стройная женщина в длинном балахоне, но Гриня знал, что Костлявую тот не видит, и его взгляд обращен на девушку. Выйдя из машины, он двинулся им навстречу. Не доходя метров пять, остановился и мысленно: не очень любезно обратился к смерти то ли с просьбой, то ли с предложением:
- Чудовище, поговорить надо!
Та, не оборачиваясь, прошипела:
- Спешу-шу. Видишь девушку - это жертва маньяка. Я должна при этом присутствовать.
Ни слова не говоря, Гриня подскочил к мужику и одним ударом уложил его на асфальт, после этого прорычал:
- Теперь этот пес не скоро поднимется, так что можно спокойно побазарить, торопиться вроде бы уже некуда.
- Ты прав, пять минут я могу тебе выкроить. Что ты хотел у меня спросить? Или желаешь похвастаться тем, как тебе сейчас плохо живется? Да, должна признаться - сильный ход, лихо ты меня одурачил, а ведь был почти готов. Честно скажу, не ожидала, что ты пожертвуешь любовью ради жизни. Обычно у вас, людей, больше ценится, когда ради любви готовы броситься в мои объятия, кстати, мне это тоже очень нравится. Ну да ладно, не будем о приятном, давай поговорим о твоих проблемах, но сразу предупреждаю - если ты хочешь, чтобы я тебя утешила, то ничего не выйдет, правила игры остаются прежними.
- Ну тогда , сука, пошла вон!
- Да побегу, побегу, а то убийца уже завел разговор со своей жертвой, только меня там и не хватает.
У Грини отвисла челюсть, он посмотрел на лежащего мужика с недоумением и спросил:
- А это кто?
Смерть, словно пожав плечами, по крайней мере так показалось Грине, прошипела:
- Кто его знает, но стукнул ты его со знанием дела. Интересно, за что? А впрочем, какая разница, ты скоро будешь кидаться с кулаками не только на людей, но и на столбы. Как так жить, уж лучше умереть, а чтобы умереть - измени образ жизни, вернись к той, без которой не можешь жить. Ну ладно, я исчезаю.
- Я с тобой!
- На совсем я забрать тебя не могу, а спасти девушку тебе не удастся. Я специально затеяла с тобой эту болтовню, чтобы она ушла. Кстати, твоей девушке грозит опасность не меньшая. Подумай, может, стоит жить хотя бы ради ее спасения?
Тощая фигура в белом балахоне исчезла, словно ее никогда и не было. Раздался приближающийся вой милицейской сирены, видимо, кто-то позвонил и сообщил о произошедшем здесь. Гриня в два прыжка оказался в машине, резкий разворот против всяких правил - и машина рванулась в ту сторону, куда, как показалось Грине, ушла девушка. Не проехав и квартала, он увидел быстро собирающуюся в подворотне проходного двора толпу и лежащую девушку в уже знакомой голубой кофточке. Сбавив скорость, Гриня проехал дальше, он уже знал, что ни он, ни скорая, вой которой стал перекликаться с милицейской сиреной, здесь уже никому не помогут. Его знакомая свое дело знает толково. “Видимо, я - единственный прокол в ее практике”, - подумал Гриня и тут же вспомнил ее последние слова, сказанные сегодня. Внутри все похолодело. Еще больше Гриня испугался, когда вспомнил, что его любимая уже неделю отдыхает в Париже.
За эти несколько часов Гриня заставил крутиться вокруг себя весь мир, и уже к утру следующего дня у него была на руках виза и билет на самолет до Парижа. В два часа дня взятая им на прокат машина на огромной скорости, ведя за собой хвост полицейских машин, влетела на стоянку возле Диснейленда. Вбежав на территорию парка, Гриня уже знал, где ему надо искать свою любимую. От огромного здания из стекла и бетона неслись вопли людей, там что-то случилось.
“Только бы успеть, только успеть!” - шептал Гриня, снимая на бегу теплую куртку, которая, как показалась ему, обязательно должна в последний момент помешать.
То, что, подбежав, он увидел, повергло окружающих в шок. Огромная рухнувшая балка перекрыла проезд аттракционному поезду из нескольких вагонов, заполненных детьми и взрослыми. Поезд застрял на десятиметровой высоте, а вся конструкция из стекла и бетона медленно проседала, готовая в любой момент похоронить под своими обломками людей.
Мгновенно оценив ситуацию, Гриня понял, что если чуть-чуть повернуть балку, то она соскользнет, и поезд выскочит из обваливающегося здания. Теперь он молил бога, чтобы только успеть и чтобы его не убило падающими обломками раньше времени.
Поняв его намерения, толпа ахнула, женщины завизжали еще громче, а один пожилой мужчина с ухмылкой заметил: “На один труп будет больше”.
“Господи, дай мне несколько секунд, и я спасу ее!” - шептал Гриня, уже почти добравшись до цели. Последние метры - и в этот момент он услышал зловеще-шипящий, хорошо знакомый голос:
- Да, Григорий, никогда прежде тебе не хотелось так жить, как сейчас!
И тут же ощутил острую боль в сердце и холод смерти в груди.
- Нет, - закричал он диким голосом. - Я плюю на тебя, стерва, - и с еще большим упорством рванулся вперед.
Толпа зевак взревела, когда он невероятным усилием сдвинул огромную балку, и поезд выскочил из обрушивающегося здания, но тут же затихла, наблюдая за действиями героя, а он неспеша, чуть ли не в развалочку направился к выходу. И чем ближе подходил, тем больше замедлял ход. Наблюдаемое зрелище присутствующим среди толпы испанцам напомнило, по-видимому, корриду, а действия смельчака - браваду бесстрашного тореро, они восхищенно заулюлюкали. Не привыкшие к подобному развлечению представители других наций либо застыли в ужасе, либо орали: “Быстрее! Идиот!”, но таких были единицы. Впрочем, Гриня их все равно не слышал, он не спеша вышел из стеклянного здания, на несколько метров отошел от дверей, остановился, и в этот момент оно село, утонув в клубах пыли.
Толпа издала вздох облегчения, а Гриня, словно и не за его спиной только что рухнула многотонная масса, способная раздавить все, что окажется под ней, стоял и улыбался.
Когда к нему подбежали французские врачи и испуганно предложили помощь, он сказал:
- Ну что ж, стерва, видимо, судьба мне умереть на чужбине, но все равно я на тебя плюю! Я опять спас любимую наперекор ее судьбе и тебе! - и с улыбкой рухнул в руки врачей.
Из его спины чуть ниже левой лопатки торчал кусок арматуры. Не надо было быть специалистом, чтобы понять - медицинская помощь здесь бессильна. Но врачи все равно попытались выполнить свой долг и с удивлением констатировали, что этот человек умер не менее пяти минут назад, и неизвестно какая сила привела его сюда. А сила эта была любовью к девушке, которая расталкивала толпу, чтобы приблизиться к возлюбленному, погибшему, как он считал, спасая ее.
“Он ошибался, ее не было в том злополучном поезде, но все равно, как хотел жить!” - философски заметила женщина, закутанная в белый балахон. Впрочем, ее все равно никто не видел и не слышал, потому что она только что исправила свою единственную ошибку, породившую живого свидетеля ее неблагодарных трудов.

 Елена Громова


Брошенная женщина

Как-то, возвращаясь с дачного участка, сел я на лавку у подъезда  своего передохнуть, лифт уже третий день не работает, а там  Катюха сидит и ножкой на песке кренделя рисует.
–Привет соседка, что невесёлая?
–Да брошенная я  теперь женщина.
–Как же это случилось? Кто посмел тебя бросить?
–Отец.
–Хороший ведь у тебя отец.
–Был, - вздыхает Катюха, - пока ПК не появилась, а теперь совсем пропащий стал.
–Что это за ПК такая?
–Да понимаешь, это штука, такая как телевизор, только хуже. В телевизоре посмотришь  кино или хрюшу, и выключаешь спокойно. А в этой штуке от всякой всячины не оторваться. Вот папа и бросил нас ради неё. Раньше и поиграет со мной, и на улице погуляет, теперь только спрашивает: как дела, малыш? Я ему берусь рассказывать, что в садике Вадик и новенькая Сашенька спрятались в беседке и там целовались, а Светка, ну с которой он раньше водился, Маргарите Федоровне наябедала, отомстила, значит... Смотрю, а папа уже спит.
–Дак, устаёт на работе наверно?
–Нет. Потому что по ночам в Интернете шляется. И что я только не делала, и ботинки его прятала, а он представляешь, дядя Коля, босиком в свой Интернет ушел, и только утром мама сказала, вернулся, наверное, заблудился там что ли. Я ему сегодня на всякий случай карту в карман положила, ну где все дороги в метро нарисованы, может пораньше придёт.
–Не переживай ты так, Катюха, наиграется папа в этот ПК и снова с тобой гулять будет.
–Ты так думаешь дядя Коля?
–Ну конечно. Ты вон, какая умничка! А ПК что? Машина, да и только.
–Хорошо, тогда я подожду, женщина должна быть терпеливой.
–Вот и славно, а теперь помоги мне с авоськами, а я тебя клубникой угощу. Любишь клубнику то?
–Кто её не любит.




Мария Парфёнова


ЧЕСТНОЕ СОНЬКИНО


Настороженно смотрят чуть прищуренные глаза. Полощутся на ветру выбившиеся из тонкой косички пряди.
Держат, не отпускают рвущуюся из рук нить исцарапанные детские пальцы.
Воздушный змей – так просто и так сложно. Кажется – только отпусти, дай размотаться нити и полетит, понесется вверх освобожденной птицей красавец-змей, распластает по воздуху разноцветный хвост, позовет с собой: за облака, за радугу, за горизонт.
Но нет – бьется у самой земли занозистая крестовина, скребет по сухим, острым травинкам ветхая ткань, лежит на колючем рыжеватом песке длинный запылившийся хвост. Не летит змей, не зовет за собой восьмилетнюю Соньку.

Свист над пустырем. Поворачивает Сонька голову, плещется в распахнутых глазах страх. Мальчишки! На взлетающем к окраинам города холме – мальчишки. Свистят, топочут, улюлюкают - еще секунда и сорвутся с места.
Бежать! Бежать изо всех сил, нырнуть в сумрачные переулки, петляя, пронестись мимо ржавых мусорных баков и гулких дворов-колодцев, затаиться в подъезде – замолчать, замереть, задержать дыхание.
Но рвется вверх, режет пальцы грубая нить, поднялся, пляшет на длинном поводке змей.
Нет, нет, нет!!! Не сейчас!
Сонька хлюпает носом, торопливо сматывает в клубок суровую нитку, тянет змея к земле. Успеть, только бы успеть!
Но поздно. Мальчишки уже ринулись вниз - по сухому, поросшему колючим кустарником склону холма. Пылит, поднимает песчаные облачка дюжина мальчишеских ног, всё громче голоса, всё ближе опасность.
Сонька взвизгивает и летит прочь. Трепещет за спиной опустившийся почти до самой земли змей, расстегнулась, болтается на левой ноге старая сандалия, клокочет, булькает где-то внутри сбившееся дыхание.
– От кого сбежать пытаешься, дура?! – перерезает Соньке дорогу Хлыбрь.
Сонька замирает, безвольно опускает руки, прячет глаза. Не двигаться, не поднимать взгляда, не отвечать. Может, свезёт, может, отпустят.
Но нет – протягивает руку Хлыбрь, дергает Соньку за подбородок.
– Это почему ж такая красотка, – ухмыляется он щербатым ртом, - одна гуляет?
Молчит Сонька – только побелели костяшки на сжатых в кулачках пальцах, да быстрее забилась на виске тонкая голубая жилка.
– А какая у нас иглюсеська! – Сюсюкает Хлыбрь, дергает за ленты запутавшегося в колючем кусте воздушного змея. Подается змей, отзывается хрустом рвущейся ткани, повисает на ладони Хлыбря. – Ой, слома-а-ался… – притворно расстраивается Хлыбрь.
Обступившие его мальчишки дружно гогочут.
– А, может, у нас еще что-нибудь есть? – Хлыбрь нахально притягивает Соньку к себе, по-хозяйски шарит по карманам короткого сарафанчика, вытаскивает на свет надкусанный шоколадный пряник.
– На какой помойке подобрала?
Вихрастая орда не замедляет разразиться хохотом. Сонька шумно сглатывает и молчит.
– А здесь у нас что? – дергает Хлыбрь за маленький нагрудный кармашек. Отскакивает, катится по рыжему песку кроха-пуговка, повисает увядшим листом оборванная ткань.
Сонька вскидывает голову, хватается за кармашек, но поздно – маленькая черно-белая фотография уже в руках Хлыбря.
– Отдай, - сквозь слезы просит Сонька, – пожалуйста, отдай.
– А это у нась кто? Мамоська? – Хлыбрь смеется, перекидывает фотографию приятелям.
– Отдайте!!!
– Догони сперва! – бросает через плечо Хлыбрь и срывается с места.
Сонька бежит, кружит, спотыкается, падает - распахивает сухую землю голыми коленками и снова встает:
– Отдай! Отдай! Отдай! Отдай!
Хлыбрь хохочет, вьется юлой, поглядывает на приятелей – вот, мол, как с такими надо.
– Отдай! – Сонька подпрыгивает, хватается за край фотографии, тянет вниз. Хлыбрь хохочет и дергает черно-белый кусочек картона на себя.
Сонька замирает, смотрит на клочок картона в своей руке, переводит взгляд на обрывок в пальцах Хлыбря, бросает в небо резкий, высокий крик и бьет. Бьет больно, хлестко, отчаянно. Мелькают в воздухе сжатые кулачки, несется ввысь уже несдерживаемый плач - бледнеет, пятится Хлыбрь.
– Ты чё, ты чё?!!! – Уворачивается он от Сонькиных ударов.
– Аааааа!!! – не слышит его Сонька: полыхает в глазах ярость, превратились в машину тоненькие ручки, застыл на девчоночьем лица оскал волчонка.
– Да, н-ну её, – отскакивает к своим Хлыбрь, бросает на землю половинку фотографии, – ч-чокнутая!!!

Сбежали, растворились в переулке мальчишки, сидит на колючем песке Сонька – шмыгает носом, размазывает по сбитой коленке смешавшуюся с рыжей пылью кровь. Смотрит на Соньку с фотографии лицо – хмурое, неприветливое. Да только, что с него взять? Тётка она и есть – Тётка.
Тётка появилась в доме задолго до того, как туда переехали Сонька с дядей. А хоть и жила она там, почитай всю жизнь, никто ее иначе, как Тёткой не называл. «Вон, Тётка пошла» или «Гляди, у Тётки-то второй день свет не горит. Уехала что ль?». Тётка, Тётка, Тётка, Тётка…
Сонькин дядя Тётку не одобрял. Говорил, странная она. А только нравилась Соньке эта странность: затеет Тётка постирушку, белье на двор вывесит – значит, точно на речку бежать можно: не будет в тот день ни дождя, ни облачков обидчивых. А пройдет Тётка мимо скамейки, где соседки день-деньской сидят, всем кого заприметят, кости перемывают, глянет на них, нахмурится – и замолчат они, как одна. Посидят на лавочке еще полчаса, да и давай по домам разбредаться. Тихие все, молчаливые.
– Нехорошая она, - грозил пальцем Сонькин дядя, - не одобряю.
Впрочем, не одобрял он всех до одного жильцов, дворовых собак и кошек, номера припаркованных под окнами машин и даже цвет молочной цистерны, что ежедневно вкатывалась во двор, будя сонных жителей неизменно-надрывным «Ма-ла-ко-о!».
Единственным лекарством, спасавшим дядю от пессимистического взгляда на мир, был мутный, отдающий керосином самогон, что тайком нацеживала в дядин бидон бабулька из соседнего переулка.
– Они все, - прикладывался к погнутой железная кружке дядя, - сволочи. И дармоеды. Поняла?
Сонька кивала и пыталась дотянуться до подобранной на помойке перепелесой кошки Люськи. Люська выворачивалась, надменно задирала хвост и шла к двери – надрывно мявкать до тех пор, пока кто-нибудь не выпустит ее на лестницу.
– Все кошки, – звучно икал Сонькин дядя, - дуры. Чего ей, спрашивается, не хватает?
Сонька молчала и втайне завидовала Люське, которая могла уйти и не возвращаться до тех пор, пока в волшебном дядином бидоне не заканчивался всеми правдами и неправдами добытый самогон. В такие дни дядя добрел, часами рассматривал старые фотографии, рассказывал, как служил на границе с Монголией и жарил Соньке вкуснейшую яичницу с помидорами.
Но бабулька из переулка самогон гнала с исправностью королевского винодела, так что такие дни были редкостью. Вечерами Сонька громыхала старой, фантастически неудобной раскладушкой и поскорее укладывалась спать, а с утра, перехватив на кухне чашку испитого чаю, сбегала на улицу.
– К ней не ходи! – выглядывал из спальни, сонно грозился дядя.
И Сонька не ходила. Пока не звали.
Но Тётка как будто знала, когда Сонька будет подниматься по лестнице, будто ждала – резко распахивалась перед Сонькиным носом массивная железная дверь, возникала на пороге высокая, сухопарая Тёткина фигура.
– Заходи, - Тётка отступала вглубь квартиры, и Сонька повиновалась, покорно шла за ней. – Туда, - кивала в сторону кухни Тётка.
Сонька просачивалась между мойкой и стареньким холодильником и вопросительно смотрела на высокий стакан молока и круглую мисочку с овсяным печеньем.
– Ешь, - хмурилась Тётка.
Сонька взбиралась на высокий табурет, болтала ногами, грызла печенье и раздумывала над тем, отчего Тётка всегда такая хмурая, отчего никогда не улыбается, не шутит.
– Наверное, - неизменно приходила к одному и тому же выводу Сонька, - это потому, что ей никто подарков не дарит.
Тётке и в самом деле никто не дарил подарков, зато она, бывало, одаривала Соньку: то книжку про летающий домик принесет, то маковый бублик, то безделушку блестящую. Прятать бы Соньке подарки эти, да нет же – книжка такая, что в сторону не отложишь, бублик непременно дома съесть хочется, а уж заколку с камешками не надеть – вообще грех.
– Это что?! – выдирал заколку из Сонькиных волос дядя. – Это откуда? Откуда, я спрашиваю?!
– На свалке нашла, – оправдывалась Сонька и прятала взгляд.
– Врешь! Всё врешь!!! Это она, она тебе дала! Ууу, стервь!!! – дядя размахивался и швырял заколку о стену. Жалобно хрустнув, заколка раскалывалась надвое, засыпая пол дюжиной радужных камешков.
– Дома сидеть будешь! – резюмировал дядя. – Неделю!
И Сонька оставалась дома – бродила по комнатам, собирала из наполовину растерявшейся мозаики скучные картинки или сидела на балконе, просунув голову между витых, подпирающих перила прутьев.
Иногда Сонька видела Тётку. И снова удивлялась. Сегодня – одному, завтра – другому: словно заприметив Тётку, выравнивался прежде скособоченный заборчик палисадника, замолкал, поджимал хвост гавкучий и злопамятный пёс Янтарь, а уж если Тётка шла с рынка и в обеих руках несла по сумке, дверь подъезда, скрипнув, открывалась сама собой.
Но порой происходили и вовсе удивительные вещи.

Старушку Михалну Сонька заметила еще у ворот. Михална переступала медленно и чинно, обеими руками прижав к себе большущую картонную коробку. Заметили бабульку и приятели Хлыбря – засуетились, заметались по двору, откуда-то моток лески вытащили.
Остается до подъезда не больше десятка метров, осторожно шагает Михална, тащит свою ношу, оступиться боится. Да только бойся или нет – поблескивает натянутая поперек дорожки леска, ждет. И хочется Соньке вскочить, закричать, предупредить, да только смотрит на нее из кустов
Хлыбрь, кулак показывает. Страшно Соньке, боится она.
Шаг, другой, и падает старушка, летит наземь коробка, разносится по всему двору звон.
– Разбии-и-ила!!! – поднимается, тянет к себе коробку Михална.
– Что разбили? - выходит из подъезда Тётка.
– Подарок сыну разбила!!! Свадьба у него завтра - бокалы там! Стекло Богемское… – плачет, утирает слезы бабулька. – Полпенсии на них…
– Да не разбили вы ничего, - хмурится, недобро косится на кусты Тётка. – Сами посмотрите.
Распечатывает Михална коробку, а в ней бокалы – один к одному, целехонькие. Ойкает Сонька, чешет обгоревший нос, удивляется.

А потом Тётка уехала. Не успела Сонька с ней ни свидеться, ни попрощаться. Только отпрыгнула в сторону от грузовика со скарбом, да махнула рукой – мол, удачной дороги. И закончилось овсяное печенье и старые книжки, маковые бублики и веселые яркие побрякушки. Только и осталось у Соньки, что фотография. Да и то, маленькая, старая, не цветная. Да и Тётка на ней не одна, а с двумя дядьками. Хмурые эти дядьки, недовольные. Да только знает Сонька, что с ними делать. Раз – черный фломастер в руки, два – колпачок долой, три – заштриховать, зарисовать, замазюкать, четыре – и нет больше дядек, одна Тётка на фотографии: неулыбчивая, суровая, словно ледышка мартовская холодная.

Сидит на колючем песке Сонька, половинки фотографии составляет, носом шмыгает. Поглядит на фотографию, Тётку вспомнит, себя пожалеет. И лезут Соньке в голову мысли одна другой чернее, и берет ее зависть – вспоминает Сонька ребят дворовых: у всех отец с матерью есть, а у нее? Дядя один. Несправедливо как-то.
Хотя – это как посмотреть.
Фимка, вот, из седьмой квартиры говорит, без родителей лучше: никто пенку с молока есть не заставляет, и шапку, когда тепло, зазря не нахлобучивает.
Соглашается с Фимкой Сонька: и пенка молочная – та еще мерзость, и шапки Сонька ух, как не любит - а всё ж хочется, чтоб, как у людей.
– Давай, ты моей мамой будешь? – смотрит на фотографию Сонька. – Ну, пожа-а-алуйста! Я никому-никому не скажу! Честное Сонькино!
Молчит фотография, не отвечает.
– Ну, чего тебе, сложно что ли? – обижается Сонька. – Ты вон какая, вечно хмурая да недовольная ходишь, я ж тебе не выговариваю! И мамой быть не каждому, между прочим, предлагаю!
Вздрагивает Сонька, на фотографию таращится – а половинок-то разорванных словно и не было, лежит на разбитой коленке целёхонькая фотография. С Тёткой и двумя дядьками черным фломастером зарисованными. Да только не хмурится больше тётка: разошлась, исчезла морщинка на лбу, взгляд подобрел, да улыбка в глазах так и светится.

Идет Сонька домой, фотографию в ладошке сжимает, улыбается. Эх, рассказать бы кому, да нельзя: честное Сонькино дала, как ни крути – не вывернешься.
Проходит Сонька мимо забора соседского, глядит, ветка у яблони сломана – высохла вся, на чем держится - неизвестно.
– Жалко, - думает Сонька, - хорошие яблоки были, вкусные.
Не успела подумать, а ветка оп – и как не бывало на ней сухих листьев: сама над забором поднялась, среди зелени спряталась, а Соньке в благодарность – яблоко наливное в ладошку – прыг!
Заходит Сонька во двор, а у подъезда Хлыбрь с компанией.
– Ой, некстати-то как, - замирает у ворот Сонька.
Да только стоять там нужды никакой нет, сдуло Хлыбря как ветром и ораву его разбойничью заодно.
Проходит Сонька по двору, со старушками на лавочке раскланивается, в подъезд ныряет. Глядит: сидит на ступеньках Люська, которую никто целую неделю, почитай, не видел.
– Вернулась? – треплет Люську за ухо Сонька.
– Мрр, - соглашается Люська, вверх по ступенькам спешит.
Быстра Люська, да Сонька быстрее, взлетает она на этаж, останавливается. Выметена площадка – ни пылинки не видать, половичок вымыт, да аккуратно разложен, дверь на цепочку приоткрыта, а из квартиры – зажмуривается, не верит себе Сонька – разносится по всему подъезду запах вкуснее некуда: яичницу дядя жарит. С помидорами.










 

Юрий Смирнов

…С ТЕНЬЮ

Его не любили в офисе.
Да и за пределами, кажется, тоже.
Никто не слышал о его имени, прошлом, семье и адресе.

… сам он «имел человеческое здрасть» только с личной секретаршей Шефа Валерией Павловной, – оба беззвучно, взаимно уважительно здоровались, при его заходе и выходе из приёмной, а вечерами, когда офис пустел, выходили покурить и поглядеть в темнеющие окна.
И с хроменькой Тонькой из планово-расчётного, – за что и Тонька тяжко несла на своих худеньких плечиках часть общеколлективной неприязни, иногда мокла тушью и ресницами за перегородкой и монитором… но терпела.
На всех остальных четыре сотни сотрудников корпорации Вальтер смотрел подслеповато и сквозь. Или вообще не смотрел.
…Если при произношении его прозвища, вам представляется кто-то поджарый, с металлическим отблеском во взгляде, движениями и мимикой, напоминающим передёрг пистолетного ствола… - вы ошибётесь.
…Вальтер казался тих, не чёток в дикции, и отстранён.

Причём ничуть, ровно никак, не менялся и при Шефе.
В кресле напротив, или в тонированном лимузине, на заднем у окна, сидел, приваливался, как спал.
И между, -  они почти и не разговаривали.

Изредка, с полуусмешкой, невнятно произносилась фраза…
 Произносилась и долго висела, странно муча всякого стороннего, допущено-присутствующего.

…Изжить и подпортить ему пытались три миллиона восемьсот двадцать шесть тысяч двести тридцать семь раз.
И две трети именно в приёмной.
Он бледно усмехался, забирал пепельницу, присаживался на дальний диванчик у дверей, откидывался, прикрыв красноватые глаза, и ждал, роняя мимо пепел, оклика селектора из Кабинета.

…Ответил лишь в трёх случаях.
По количеству замов генерального.
Один раз тихо, но чётко вслух.
И число замов временно сократилось.
А неприязни, понятно, прибавилось.
…Над загадкой и историей их отношений с Шефом ползли гаденькие, полушёпотливые слухи и клубились самые дикие, противоречащие догадки.
…Говорили, что Вальтер служил с Шефом в карабахском спецназе.
…Говорили, что когда-то, за что-то и зачем-то Шеф выкупил Вальтера у ростовских шулеров.
…Говорили, что Вальтер - сын спившегося брата Шефа.
…Но Вальтер не воевал в Карабахе, принципиально и брезгливо игнорировал любые азартные игры, а семья Шефа ненавидела его сообща.

Совершенно точно, многими и многократно было проверено и удостоверено, что у Вальтера отсутствовали должность, счёт, акции и зафиксированные бухгалтерией и налоговыми какие либо дивиденды.
Нерегулярно он получал лишь нетолстые конверты непосредственно из рук кассира Толика.
Цедил «спасибо» и пихал во внутренний карман, не пересчитывая.

Толик уверял, что под расстегнутой верхней одеждой замечал ремень кобуры.
Некоторые верили. Особо Толику.
Неверящие аргументировано возражали, что у Вальтера серьёзная близорукость.

…Даже случайно (или неслучайно) оказавшиеся в Кабинете, в моменты присутствия там Вальтера, напряжённо и тщательно слышали (и слушали) тишину, да вынуждено вдыхали, перхали, кривя губы, дымную, густую, не сочетаемую смесь «парламента» с отечественным табачищем.
…Выходя обратно в приёмную, облегчённо выдохнув и прикрыв плотно дверь, им оставалось держать неопределённое выражение физиономий.

… Когда Шёф на День Защитника Отечества, долгожданно развязавшись в компании с ментовскими генералами и администрацией муниципалитета, отдал должный литраж и своей десятилетней выслуге в ГРУ, а затем, привычно-командно послав далеко, и по матерям, эскорт сопровождения, выкинув из кабины «личку», впечатался на ста сорока, в пустой по ночи, и по счастью, рейсовый автобус…
…Вальтер оказался единственным рядом…
Причём фантастически и как-то несправедливо целым, не считая несерьёзных порезов и ушибов… - а ведь и ремня то не пристёгивал…
…Но главное – трезвым и быстро соображающим.
И спокойно действующим.
….Спасенного не столько подушкой безопасности, сколько звонками, уколами и умелой перевязкой Вальтера, поимевшего пролом черепной коробки, переломы пяти ребёр и ног, разрывы селезёнки и лёгких, Шефа успели доставить в реанимацию «склифа».
И Вальтер, наконец-то, на месяцы пропал из приёмной офиса, переместившись на кушетку около палаты.
…Врачи и медсёстры сначала сердились, шептались и оглядывались, потом попривыкли и стали звать на пост попить «ночной, неразбавленный, медицинский чай».
Вальтер поднимался, шёл, выпивал не закусывая и не запивая, затем укрывал по возможности приснувшую смену, и возвращался на кушетку.
Где отключался, подложив правую руку под голову.
Вроде бы отключался.

…После непродолжительной комы Шефа, помпезных, хоровых, корпоративных молебнов в офисе, выписанных из Швейцарии препаратов и штифтов, и начала посещений, на период «дистанционного руководства», доверенным сотрудникам, с демонстративно застывшей печалью на лицах, приходилось спотыкаться о недорогую, но всегда чистую, вальтеровскую обувь.

По воскрешению-возвращению же Шефа в офис, а деловой деятельности «в режим», Вальтера логично и открыто возненавидели персонально начальник службы безопасности, вся охрана в целом, и супруга генерального.

Бедной Тоньке из расчётно-планового неоднократно палили «комп» и бросали в чашку пакость.
Однажды она, прихрамывая сильнее обычного, и больше не скрываясь, подошла к дальнему диванчику в приёмной.
…Вальтер встал, приобнял её за плечи, выслушал, прикурил и, сутулясь, медленно направился по лестнице и коридорам в столовую корпорации.
Впервые, наверное, за всю историю офиса, Шеф бежал за кем-то. Перескакивая плохо сросшимися ногами через ступеньки межэтажной лестницы.
Успел.
…а из приёмной, прям с дорогими швейцарскими костылями под мышкой, громко кричала Валерия Павловна…

Тоню отправили в долгий академический, с повышением оклада, а начальника расчётно-планового в загородный филиал. Через загородные же госпиталь и санаторий.

…ещё через полгода кортеж Шефа подорвали.
На территории и неудачно.
Взрывом снесло шлагбаум, наряд и КПП охраны, угол здания, и остатки общего, крепкого корпоративного духа.
…Сотрудники перестали делиться новостями и сплетнями, замы мнениями, а у кассира Толика, под окошком кассы тускло и внушительно запоблёскивала рукояткой полуавтоматическая «беретта».

«Вальтеровский» диванчик придвинулся чуть поближе к двери Кабинета.

…Из вне, финансовых интриг и конкурентных разборок, супруга Шефа подала на развод, вкупе с исковым заявлением о пересмотре совместного, долевого, имущественного владения.

…В Кабинете, и усилиями Валерии Павловны, перестал выветриваться запах коньяка.
Охрана мстительно не выпускала Вальтера из виду и внимания.
Но так и оставалось неизвестно и непонятно, где он ночевал, и откуда возвращался (и возвращался ли?) к проходной.

Ему предлагали огромную и бесстыжую взятку.

…Под новогодье выстрел снайпера прошил неширокое тело Вальтера на вылет.
Хотя конечно и очевидно, снайпер целился в Шефа.
Пока охрана, махая пистолетами и матерясь, прочёсывала и перекрывала квартал, Шеф уже гнал лимузин, не притормаживая на светофорах и обледенелых поворотах.

…Хоронить Вальтера на кладбище и устанавливать доску и крест Шеф отказался. Собственно никто и не настаивал.
Опустили в мёрзлую землю около конюшен и стрельбища.
Охрана и Шеф слажено дали залп.
Приехавшая, беременная Тоня и Валерия Павловна плакали.

…Заднее у окна в лимузине, и дальний диванчик у Кабинета теперь пусты.
И это чем-то справедливее, чем доска с именем и фотографией.

…Корпорация снова реорганизована.
Шеф поправился, в крепкой завязке и вторично женат.
Бритых бугаёв на проходной, сменили милые, спортивные девушки в форме и с наушниками.

…а вот курит вечерами в пустеющем офисе Валерия Павловна почему-то одна. Рядом с дальним диванчиком...

17 февраля 2006 г


 
Даниил Виноградов


Дорога

     Герка маленький, а дорога большая. Если ее переходить с одного края до другого, то будет двадцать геркиных шагов, а если по ней идти …  Ни один взрослый не знает, где дорога начинается и где заканчивается.
     День и ночь идут по ней машины, едут в разные стороны: кто туда, а кто оттуда. Едут наши, серые да черные, едут импортные, белые да красные. Герка знает, что если машина грязная – значит, наша, если чистая и красивая – иностранская. А дорога, наверно, начинается в том городе, откуда в поселок всегда приезжают начальники. В тот город дважды ездила Геркина мама, навещала в тюрьме Ваську, старшего брата.
     От Геркиного дома до дороги – два шага. Вышел на улицу, прошел колонку и за тощими липками – она. Хорошо, что колонка рядом. Другие с конца села с ведрами идут, а тут на тебе, пожалуйста, пей не хочу. Берет Герка два ведра и идет за водой. Если для супа да чая, то ничего, снесет, а вот для стирки уже хуже. Мамка много стирает, почти каждый день: семья большая, трое детей кроме Герки, да папка. Остальные в школу уйдут, учатся, а Герка носи. Его так в школу не берут, хоть 7 лет исполнилось: говорят, “отстает в развитии”. А какое тут развитие, если  то одно, то другое. Мамка на фабрике работает, папка пьет, братья учатся, а дома, на огороде кто работать будет?
Летом с утра–пораньше нанесешь в алюминиевую бочку на грядку литров сорок воды, дом уберешь, а к этому времени и поливать надо, вода нагрелась. Братовья с гулянок вернутся, уже не помощники, мамку вечером жди,  а отца, бывает, по неделям не видишь – вот сам все и делай.
Одно спасение – дорога. Убежишь к ней, ляжешь за кустами и смотришь до вечера на нее, родимую. Однажды солдатиков везли в машинах на войну. Грустные едут, понурые, а один, в последней машине, веселый, песню орет. В город соберут всех из таких же поселков и в Чечню посылают. А сюда уже третья похоронка приходит. Вон недавно библиотекарше тетке Нюрке Никаноровой пришла, а у нее и сын–то один был. Как в библиотеке с книжками стояла, так и упала на пол. Еле откачали.
Дорога, дорога…  Игрушек–то нет, чем еще в поселке заниматься?
Хотя одна была, да и ту дорога подарила. Маленький рыжий клоун. Сидел однажды Герка в кустах, а рядышком машина остановилась, хорошая. Вышли из машины люди размяться, и только тут Герка догадался, что это одна семья. Мужичок к магазину пошел, а мама с дочкой тут остались. Девочка маленькая, беленькая, а в косах голубые банты. Села на траву и в игрушки играет. Ни к кому Герка не подходил, а к ней подошел. Сел и смотрит. Вот тут ему девчонка игрушку и протянула. Растерялся Герка от такого счастья, посмотрел на девчоночью маму, а та головой кивает: бери, мол. Поиграла девчонка с ним, имя спросила. “Гера”, повторила по непривычному давно ему знакомое. А потом отец пришел, сели все и уехали. А клоун остался в мокрой от невиданного счастья руке Герки. Никогда он не плакал, не девчонка ведь, а тут стоял на дороге и слезы лил на обочину.
“Вот с ними бы уехать”, подумалось ему тогда.
Прятал, долго прятал Герка подарок маленькой девочки. Как уйдут все, достанет его из–за буфета и на полу играет. Федькой назвал. То город с Федькой строят из братниных учебников (все одно на полу валяются), то кошку приручают, то в путешествие по дальним странам в другие комнаты отправляются...
Убили Федьку. Пошел однажды Герка с Федькой на пару на улицу, а тут мальчишки из школы возвращаются. Как ни прятал его Герка в рукаве куртки, а все увидели. Давай, говорят, а то отметелим. Ну, попробуйте, отвечает Герка. Крепко Федьку держал, а все равно вырвали. Остался в серых от работы Геркиных руках только клочок рыжих Федькиных волос.
Убежит Герка от домашней грязи да ругани, ляжет в траву и смотрит на дорогу, по которой день и ночь идут машины, едут в разные стороны: кто туда, а кто оттуда. Едут наши, серые да черные, едут импортные, белые да красные. Остановится машина, выйдут люди, и пахнет на Герку чужой жизнью: то грязной да вонючей, как своя, то чистой и доброй, но все равно чужой.
   


 
 Сергей Пискарёв

Смерть автора


Сочинитель: Ragnaradi
De profundis clamat




Посвящается Дэну Симмонсу, открывателю Связующей Бездны.





Предисловие

Связующая Бездна соткана из квантового вещества, переплетённого с планковым пространством, планковым временем, и облегает пространство-время как оболочка стёганного одеяла облегает вату. Связующая Бездна – не мистика и не метафизика, она – следствие физических законов, плод развития Вселенной. Она сформировалась много веков спустя после того как пространство и время расставили пограничные вехи Вселенной. Связующая Бездна – порождение сотен тысяч разумных рас за миллиарды лет. Она единственная остаётся неизменной в эволюции Вселенной. Единственная точка соприкосновения рас, зарождающихся, растущих, расцветающих, увядающих и умирающих, разделённых миллионами лет во времени и миллионами световых лет в пространстве. Это сущность, наделённая разумом. Она сформировалась мыслью и чувством, произошла от разумных существ, многие из которых, в свою очередь, сотворены разумными существами.
И есть лишь один ключ к Связующей Бездне. Это глубокое сопереживание. Главное - эмпатия. Каждому, у кого чистое сердце и ясный ум, дано увидеть Бездну. На мгновение – но очень чётко и ясно. Связующая Бездна всегда облекает поверхность наших мыслей и чувств, её реальное присутствие – одна из первопричин возникновения у нас мифологии и религии, основа веры в экстрасенсорные способности, в бессмертие и переселение душ. Смерть окончательна. Душа, уникальная комбинация воспоминаний и личности, которую мы проносим через жизнь, умирает тоже. Остаётся только то, что мы оставили в памяти людей. И все воспоминания сохраняются в Связующей Бездне.
Поэты называют её Музой, но это не так. Муза – лишь ключ к бескрайним пространствам Связующей Бездны. Обычный человек тоже может увидеть Бездну в краткий миг между грёзой и реальностью, между сном и явью. Этот момент называется Время Чудес.

Связующая Бездна – это огромный палимпсест, в котором отпечаталась жизнь каждого человека от первого вздоха до последнего взгляда. В ней отпечатаются все события Вселенной от Большого Взрыва в начале до Жалкого Всхлипа в конце, все воспоминания их участников.
Здесь собрано несколько таких историй, несколько обрывочных воспоминаний.


Потомок Ван Хелсинга

В городе пропадали дети. Не в моём городе. Их находили в лесу совершенно обескровленных, с двумя ранками на шее. Говорили о вампирах, о ведьмах. Толпы охотников прочесали окрестные леса вдоль и поперёк, но ничего не нашли. Даже волков не было. Отцы пугали сыновей, матери покрепче закрывали двери, и все усердно молились. Меня разбудили утром в одну из сред 1916. Я не мог не приехать.
Разговоры с родителями, врачами, проповедниками. Архивы, морги, Ватикан.
Дети пропадали, уходя на пикник. Сначала по одному, потом по двое, по трое. И всегда в разных местах.
Я поднял старые документы. Потом очень старые документы. Провёл несколько ночей в лесу. В разных местах. Потом центральный архив. Новые люди. Улыбки. Недоумения. Сопонимания. Не было здесь ничего никогда. Никаких крестоносцев. Никаких сектантов. Даже змей.
Обычный лес. Руины сторожки на поляне. Добротная каменная сторожка. Никто не знает чья. И что она здесь охраняет. Кострища. Мусор. Деревья. Кусты. Снова деревья. Обычный лес. Птички поют.
Я поставил палатку. Поужинал. Вспомнил себя маленького. И лёг спать. Проснулся около четырёх утра. Меня разбудил свет, который доносился со стороны сторожки. Именно доносился. Я услышал его.
Там сидел старик. И говорил с детьми. Рассказывал о старых и очень старых временах. Его слова излучали свет.
Я подошёл поближе. Подсел к огню. Вокруг сидели дети в одеждах разных времён. Мёртвые дети. А старик был слеп. Много лет слеп. И в белых одеждах. Я не понимал его слов. Или его языка. Но зато я прекрасно понимал, о чём он говорит. Смысл плавно и легко укладывался в моём мозгу… Две тени возникли за моей спиной. Две фигуры в чёрном. «Кто вы?» И они заговорили. Их слова опалили моё сознание. Я не мог говорить. Только слушать. А может быть, была всего одна тень, тем более что говорили они по очереди. А их слова отдавали медью.
– Существа из другого мира…
– Исследователи…
– Для кого-то демоны…
– Для кого-то ангелы…
– Ваша планета нас забавляет.
– Вы прячете свои души в хрупкой оболочке.
– Ткни пальцем и рассыплется.
– Эти дети уйдут с нами…
– Они сами так решили.
– Слушать рассказы Поэта…
– Играть друг с другом…
– Ничего не делать…
– Не ходить в школу…
– У них не будет никакой нужды…
– Никаких забот…
– Никаких страданий.
– Только радость…
– Только то, что им самим в радость.
– Ты тоже можешь пойти…
– Пойти с нами.
– Увидеть своих друзей…
– И родителей.
– Кто уже давно умер.
– Ты можешь сам выбрать себе эпоху и место…
– Где пробудешь остаток вечности.
– Мы уйдём отсюда завтра.
– И тогда у тебя уже не будет права выбирать.
– Между удовольствием и страданием.
– Мы сделаем это за тебя.
– И за всех остальных.

Слова снова вернулись ко мне. «А что мне сказать их родителям?»

– Они сами узнают.
– Когда придёт их время.
– Они будут рады.
– Лучшей доли нет.

Блеснул первый рассветный луч. Скоро станет совсем светло.

– Решай.
– Времени мало.
– Всё или возможное Ничто.

Один из них протянул мне руку. Я вспомнил родителей, друзей, всех, кого уже нет рядом…

– Выбор сделан.


Анестезия

Это была самая прекрасная история любви. Была – потому что была. Прекрасная – потому что Она была прекрасна.
Когда он вбежал ко мне, стал размахивать руками, я подумал, что случилось нечто сверхъестественное. Я довольно редко видел его столь возбуждённым, что мог наперёд сказать, какая история последует, но в этот раз я не угадал.
– Наконец-то! Я встретил ту, с кем проведу остаток жизни. Единственную и неповторимую.
Это произошло год назад. Она пришла в его контору. С мороза, раскрасневшаяся. Курьерская доставка. Или рекламная кампания. Потом он снова увидел её где-то. А потом ещё несколько раз. Встретились. И не раз. Стали ходить в кино, есть вместе. Появились общие знакомые и друзья.
Давно я не видел его таким счастливым, взволнованным, да и вообще давно не видел. Он не мог усидеть на месте. «Она» не сходила у него с языка. И всё прекрасно. И он из тех людей, кому можно позавидовать. Часть его радости передалась и мне. Долго потом я не мог успокоиться и взяться за повседневную работу.
Он ушел чуть после полудня. «Она ждёт… я обещал не опоздать».  Странное дело: она никогда не опаздывала. Он ушёл, а я подумал: есть же среди нас счастливые люди, которые в конце Пути могут сказать: «Да, я знаю, что такое счастье. Да, я знаю, что такое радость».
И я был рад за него, за таких как он и за себя, потому что могу радоваться вместе с ними.
А через год они расстались. Не буду говорить, почему, но очарование прошло. А звали её Анастасия.


Сон

Летняя ночь. Жарко. Темно. Автобус. Пустые улицы. Сижу. Молчу. Какое-то маргинальное состояние. Напротив сидит человек. Смотрит на меня как-то странно. Или это у меня паранойя? Выжидает. Просит. Пугает. Смотрит. «Поговори со мной». Да отстань ты. Своих проблем хватает. Не до тебя. Замолчал. Едем дальше. Фонари. Пустые улицы. Люди. Но их мало. Какие-то тени. Пустые глазницы окон. Колокольный звон. Завтра пятница. А может быть и среда.
Автобус выехал за город. Тихо. Очень тихо. Колокольный звон. Поля. Бескрайние поля. Мельница. Напротив сидит человек. Замер. Молчит. Дремлет. Или думает о своём. Тихо. Очень тихо. Молчишь? Улыбается. А мне страшно. Поговори со мной.


Не может быть?

– Скажи-ка, дядя, ведь не даром…
– Да уж конечно не даром.
– Да ладно тебе, это же Лермонтов. Или Пушкин. Они жили на Земле ещё тогда, когда люди даже подумать не могли о полётах в космос, о колониях на других планетах. Они вели смешные войны со смешными тысячами солдат.
Луна.
8368 год от создания колонии.

– Да, а теперь в войнах участвуют миллионы. И меньше всего повезло таким как мы, пехотинцам. А ты в мечтах целый день. Просто делай свою работу и молись уйти отсюда живым. А на Земле теперь живёт горстка богачей, которые могут себе это позволить. И мы сражаемся за то, чтобы наши внуки и правнуки смогли там жить. Если у нас будут дети. Если пришельцы не нарушат Договор и не разнесут планету ко всем чертям. Откуда они вообще взялись.
– Мы сами искали внеземные разумы. Да ты отвлекись. Посмотри на этот Космос.
– Да. Выхлопная труба Вселенной.
– Да зачем ты так. Это же Вечность смотрит на тебя. Во все времена здесь всё так и было. Здесь даже времени нет. И эти звёзды, и Луна, и Марс, и Земля, и…
– На Земле теперь живут жалкие недоноски. Денежные мешки.
– Но ведь там есть и госпитали.
–Да, я знаю. Но если бы только госпитали. Наше так называемое правительство. Зачем оно, если в Республике хаос. И разные богатенькие лентяи. А рядом с ними раненые умирают от кровотечений и выпадения мозга. Или гниют заживо. Пришельцы мало кого оставляют в живых, а эти свиньи не хотят спасти и этих счастливчиков. Им дешевле клонировать нового бойца. Они могут только о себе думать, только свои жизни продлевать. Живут лет по триста, а рядом умирают тридцатилетние.

Привал окончен!
Строиться!

– Допивай свою лабуду. Второй раз не позовут. А кружку кинь на эту сраную планету.
– Да, пусть они загадают желание.
– Это же вольфрам. Пусть она пробьёт башку одному из наших министров.

Англия. 1886 от Р.Х.

– Опять нашли что-то в угольной шахте.
– Этими старыми костями уже никого не удивишь
– Нет, это что-то новое. Стальная кружка в куске угля. Она лежала там чёртову кучу лет.

Курск. Лето 1943.

– Ещё одна звезда упала.
– Загадай выйти живым.
– Смотри, она зашибла кого-то из фрицев.
– Это знак. Небо за нас! Вперёд!


Пятница

Река. Берег реки. Ночной костёр. Люди. Весело. Пьян;. Гитара. Люди бегают туда-сюда. Сидят. Разговаривают. Шутки и смех. Прыжки в воду. Шумно и весело…
Темно. Остров. Дом на сваях. Лодка. Тихо. Икона в углу. Старая мать у печки. Старик отец. Гусли. Переливы. Тихо. Спокойно…
Город. Статуя на холме. Счастливый принц. Ласточка в его ногах. Спят. Тихо. Умиротворяюще…
Сельское кладбище. Скрип крестов. Могилы. Надгробья. Одинокий монах у часовни. Присел у могилы. Думает. Слушает. Скрип крестов. Шорох травы. Сыплется земля. Стучат чётки. Pater Noster…
Громкий крик. Ещё. Ещё…
Стайка перепуганных птиц. Шум деревьев…
Мироточит икона в углу. Старый отец. Мать у печки. Спят…
Статуя на холме. Ласточка в ногах…
Часовня на кладбище. Руки сильнее сжимают чётки. Скрип крестов. Шёпот надгробий. Pater Noster…
Костёр на берегу реки. Палатка. Красное пятно на траве…
Тихо. Очень тихо. Очень. Pater Noster.


Один (песнь вечности)

Это было очень давно. А может быть и недавно. Все, кто мог помнить, уже давно умерли, и поэтому трудно сказать, когда. Зато известно, с кем, а это самое главное.
Представьте себе горный перевал. На вершинах не тают никогда ледяные шапки. Здесь в пещерах живут Сыны Имира. Раз в год они спускаются, чтобы вершить суд. Но не о них речь, и не об этих горах…
У подножия других гор плещется озеро. В этом озере живут Дети Воды. Живут весело и беззаботно. Раз в год они выходят из озера и загорают при свете луны. Смертному нельзя их видеть. Но если очень хочется – только один раз. В жизни. Но, опять же, не о них речь. И о другом озере…
Долгая дорога в горах. Длинная и бесконечная. Скольких людей несла она на себе. Сколькие не кончили её из-за разбойников. Но на этой дороге нет разбойников. Эта дорога мирно несёт путников на себе и доносит до прохлады озёрной воды у подножия гор.
Каждый день в полдень с гор спускается человек в чёрной шляпе и чёрном плаще. Он садится на белом камне у озера и смотрит вдаль. С заходом солнца он уходит. Никто не знает, кто он, откуда и сколько ему лет. Говорят, что это старый колдун. Он слишком много зла сделал людям, а теперь мучается и не может умереть. К нему боялись подходить.
В селении у озера жил один парень. Сын кузнеца. Странный он был. Мечтательный и серьёзный. Однажды он ушёл в горы и не пришёл назад. У него не было друзей, поэтому никто не вспоминал о нём. Только родители, да девушка одна.
Прошли годы. Много лет. А может даже столетий. Время не щадит ничего. И память особенно. Деревня выросла и стала городом, потому что неподалёку нашли нефть. Прогресс портит людей, испортил и этих.
Но горы остались прежними. И озеро. И дорога. Длинная дорога в горах. Долгая и бесконечная. И две фигуры вместо одной спускались каждый день по этой дороге и сидели на камне у озера. Сидели не роняя ни слова. Они не думали о тех людях из деревни, которые готовы продать весь мир за кучку цветных бумажек, которые они называют деньгами. Они вообще не думали о людях.
И вообще, думали ли они?

Это всё выдумано от начала и до конца.
Но знай, что именно так всё и было.


Конец, или Начало (записка в бутылке)

Море было спокойно. Очень спокойно. Слишком спокойно. Гладкое как бильярдный стол. Ничто не предвещало беды. Да и была ли беда? Или наоборот, беда закончилась?
Капитан проклинал всё на свете вот уже целую неделю. Труднее всего осознавать свою беспомощность. Врач бездействовал. Сидел у себя в каюте и читал. А матросы веселились кто как мог. Прыгали в воду. Плавали. Гуляли по доске. Расстреливали шляпы за неимением птиц. Но потом и им наскучило такое времяпрепровождение. Захотелось ветра, солёных брызг, даже шторма.
Прошла неделя. За ней другая. Ничего не менялось. Вечерами собирались и рассказывали леденящие душу истории. О привидениях, кладбищах, духах и ветре. О далёких землях и ветре. Говорили, что уже закончился отсчёт дней, а мы не знаем этого потому что отрезаны от мира и новостей. Говорили, что прекратилось всякое движение времени. Конец света. Ветер иссяк навсегда. В общем, много философов появилось среди команды за это время. Стоящий корабль – чем не бочка Диомеда.
Пытались вызывать ветры и течения. Прыгали по палубе, кричали, что-то пили и пели. Но вышла только головная боль и нагоняй от капитана. Стали молиться. Во всех обнаружилась вдруг большая набожность и прилежность в обрядах. Однако из всех не оказалось и двух, принадлежащих к одной и той же религии. Во избежание разногласий попытки прекратили.
На тридцатый день на горизонте замаячило что-то чёрное. Народ возликовал, думая, что это долгожданная «Земля!». Может быть, кто знает, корабль, сам того не зная, давно уже движется сам по себе, без ветра и волн. А может быть, это суша движется ему навстречу. День ото дня эта «суша» всё более приближалась, обретая очертания и вид острова. Этот остров был совершенно гол, ни деревца, ни кустика. И даже не скалист, а вообще как-то странно выглядел.
Он подплывает всё ближе, открывает свой необъятный рот и проглатывает нас вместе с судном. Левиафан. Мне рассказывали о таких в детстве. В воскресной школе.
В глотке сыро, темно и неприятно. Хорошо ещё, что он не размолол нас всех своими зубами. Зато в брюхе живёт в здравии целый народ. Его составили все ранее проглоченные. Живут в мире и дружбе, под правлением пресвитера Иоанна. Неизвестное светило освещает всё это.
Пишу это письмо в предупреждение всем. Не бойтесь левиафанов. Как знать, может быть из зев и есть врата Рая земного.


Вчера

Запись 1834

Под утро комната огласилась криком нового человека. Жалобным, надсадным, но, скорее всего, просто испуганным. Обмыли и завернули. Доктор устало присел на край кровати. Сороковой за сегодня. Ничего, скоро закончится его смена, и он сможет отдохнуть. В новостях говорят о новой опасности. Марсиане строят на Танатосе ракетные базы. Якобы для защиты. От кого им защищаться? Мы не нашли других форм жизни в галактике, значит от нас? Но у нас даже и армии толком нет, не то что звёздного флота. Марсиане только и делают, что изобретают новое оружие и защитные костюмы. Их даже в Академию не пускают, потому что они высмеивают всё, что нельзя использовать в войне.
Запись 3411в

Марс объявил войну. Это по крайней мере нечестно, они многим нам обязаны. Так и грелись бы до сих пор у костра. Так и умирали бы от рака.
Все города встревожены. Самые смелые идут в ополчение. Но куда им против легионов Марса. Я видел их города. Одни прямые линии. Дисциплина. За малейшую провинность карают ужасно. У нас мало истребителей. Спешно строят новые, модернизируют старые. Другие садятся на Voyager’ы и летят отсюда подальше. Может быть удастся добраться до пригодной планеты. А если и нет – они смогут синтезировать всё что угодно практически из вакуума. Они могут летать вечно по космосу и не заботиться ни о чём.
Запись 8472
Бортовой журнал Voyager 316

Танатос сошёл с орбиты. Он вошёл в поле притяжения Фаэтона. Планете конец. Все кто хотел и мог уже улетели. Последние сидят в этом корабле. Топлива мало. Системы синтеза не работают, солнечный парус повреждён. Попробуем сесть на Землю, если удастся уйти от огня. Там вполне пригодные условия, правда будет немного жарко. Другие её игнорировали из-за близости к Марсу. Но гибель Фаэтона сметёт жизнь и с Марса тоже. Эти дураки ни в чём не смыслят кроме войны. И долететь дотуда они вовремя тоже не смогут.
Если прорвёмся – это будет начало новой эпохи. В лаборатории есть образцы ДНК. Мы восстановим наших животных.
Да поможет нам великий Космос.


Расплата

Вопрос:
Почему писатели уходят на покой?
Почему они сжигают свои книги?

Он сидел за столом в кабинете и что-то писал. Письмо, а может быть и что-то посерьёзней. Устало откинулся в кресле, и взгляд его упал на открытое окно. Там стоял человек. Два человека. Один в чёрной сутане, а другой в костюме и со скальпелем в руке. Они о чём-то беседовали, указывая на окно. Потом они ушли. Почему-то они показались ему достойными опасения. Конечно, о многом можно подумать, когда люди у тебя за спиной тычут в тебя скальпелем. А хотя, не надо забивать голову, завтра встреча с прессой. Трудно быть известным, постоянно следить за собой, встречаться с почитателями своего таланта…
Прошло ещё несколько дней. Как-то вечером он снова увидел этого монаха. У себя в кабинете. Он стоял у книжного стеллажа. И растворился в воздухе. На другой день пришёл посетитель. Опять этот монах. Нет, он определённо его преследует. Но черты лица как будто знакомы…
– Знали бы Вы, мистер Макгил, как трудно было найти Вас. А ещё труднее добраться. Вы меня, наверное не помните, но поверьте, я Вас помню оч-чень хорошо.
– Ближе к делу. У меня нет времени на пустые разговоры. Что тебе нужно от меня?
– Мой разговор совсем не пустой, мистер Макгил. Вы писатель, но Вы выбрали совсем не то направление. В Вашей библиотеке есть гораздо лучшие образцы для подражания. И я пришёл сюда, чтобы поговорить об этом.
– Как ты попал в мой кабинет вчера? Почему ты меня преследуешь?
– Дома. Стены. Да не в этом суть. Не это главное. Но если Вас интересует… (он несколько раз провёл рукой сквозь настольную лампу) …святость имеет свои преимущества. Стены – не самая большая проблема в моей…жизни. Вот Вы – это действительно проблема. Мало того, что Вы закрыли меня в монастыре даже не спросив. Но ещё и…
– Что Вы имеете в виду? Я н-не совсем понимаю, какое я имею ко всему этому отношение. И вообще, кто Вы?
– Меня зовут Френсис. Брат Френсис. Отец де Карло просил найти Вас и передать кое что. (он положил на стол стилет с рукояткой в виде распятия) Сказал, что Вы поймёте.
– Но как такое может быть!..
– Вы убили меня, Гордон Макгил, убили просто зверски. Моими же руками. Я до сих пор это чувствую. Вы сидите в своём доме, пьёте кофе, обнимаете жену. И ни о чём не подозреваете. И ни о ком не думаете. Зачем Вы дали мне жизнь? Закрыть в монастыре – это было, без сомнения, лучшее решение. Но зачем Вы дали мне жизнь? Чтобы отнять? Вам повезло, что я монах, а то убил бы Вас. Думайте, о чём пишете, мистер Макгил. И вообще, думайте. У меня апокалипсис уже был, но у Вас он ещё впереди. Молись, смертный…
И он ушёл, поклонившись.
У дверей он снова обернулся:
– Вы убили всех нас с такой лёгкостью… Но вдруг в этот самый момент кто-то убивает Вас… А теперь… всего наилучшего.
И дверь закрылась.
Писателя пробил пот. Ещё бы.
Зазвоним телефон. Ещё один посетитель.
– Нет. Никого не надо.
– Но он говорит, что это срочно. Говорит, Вы его знаете. Его зовут Финн. Майкл Финн…

Ответ:
Их мучают угрызения совести.


Другой (песнь вечности)

Парк был безлюден и пуст. Он прошёл по аллеям и присел на скамейке. Было тихо. Потом где-то заголосил колокол. Опустилась ночь и окутала всё своим покрывалом. А он всё сидел. Подул ветер. Всколыхнулась листва. С дерева упал жёлудь. А он сидел. Пошёл дождь. Холодные струи стекали по усам. А он сидел. Потом встал и пошёл.
Так было несколько дней. И так было несколько лет. И так было несколько жизней.

Х   Х   Х

«Когда я был маленьким, я любил гулять под дождём», - сказал отец мягким ласковым голосом, стряхнул с зонтика звонкие капли, потрепал сына по макушке и прошёл в свой кабинет.
А вот сын не любил дождь. Дождь вселял в него тоску и злость. И ещё он очень мокрый. Он мечтал, что, когда вырастет, он отменит, уничтожит дожди и вообще осадки. Но он вырос и понял, что это не под силу никому. И он стал ненавидеть дождь ещё больше, и весёлая барабанная дробь доводила его иногда до безумия. Он вообще много что не любил. И многих не любил. Он был красив и горд. И его друзья были такими же. Или он был таким же как они. Он смеялся над всем, что ему не нравилось, над тем, что не мог понять. Он бросил учёбу, потому что не мог терпеть требовательных взглядов учителей. Он не стал работать, потому что считал это ниже себя. Всё время проводим в шумных компаниях, которые радостно встречали своего лидера. Он отверг любовь одной девушки, которая любила его, сама не зная почему, потому что её улыбка казалась ему надменной.
Он всё гулял и гулял и однажды умер. Такие часто умирают молодыми.
И теперь он один…
И идёт дождь…


Завтра уже нет

Прошло сорок дней. Сорок дней с начала. И с конца тоже. Конец старого и начало нового. Но не будет начала.
Бункер дрожит от взрывов. Все люди подняты по тревоге, а у меня сломаны ноги и рука. Я знаю, что умру. Какая-то иноземная зараза. Сорок дней назад… хорошая дата. Знаменательная. Сорок дней назад старая Земля умерла. Сегодня у неё поминки. На поверхность упали потоки плазмы. Я слышал про свинцовый ветер под Курском, но даже это было ещё ничего. Они налетели как вихрь, как огненный дождь. Как лавина в горах, стоило только чихнуть. И мы чихнули. Послали эти чёртовы сигналы и сидим ждём. Готовиться ко всему надо было.
Милан. Вашингтон. Тибет. Сахара. Колонии на Марсе разбиты. Почему?! Мы же им ничего не сделали, даже если бы захотели, не смогли бы. Планету взяли в кольцо блокады. Неизвестно, откуда они. Может быть, космические татары. Они здесь, и нам деться некуда. Космическая бомбардировка закончилась, идёт борьба за поверхность. У нас ничего нет. Всего сорок дней. Таких потерь не было за всю историю планеты.
Бункер сотрясается от взрывов. Я слышу шаги… я слышу дыхание смерти… вот она – в чёрном скафандре…


Обречённый

Он любил Учителя больше всех. И не боялся за Него. Знал, что нужно было для пользы дела. Знал, кто на самом деле есть его, их, наш Учитель. И любил Того, кто Он есть.
Ему доверили денежный ящик. Он был один из ближайших. И когда Спаситель увидел человека на дереве, куда тот залез из-за своего маленького роста, Он уже знал, что это тот самый. Тот, который не пожалеет ничего, который поверит бесповоротно, который пойдёт до конца.
Он ходил всюду за Учителем и почти не роптал. Когда апостолы бросали жребий, он знал, кому достанется самая тяжёлая доля. И он пошёл к Ханании бен-Шет и принял первую же цену. И вернулся с отрядами в Гат-Шмане. И поцеловал Того, кому отдал всю свою жизнь, в последний раз.
А потом наблюдал за Гулгултой. И видел, как Его снимают с креста. А потом вернулся к Ханании и отдал деньги обратно.
Но потом что-то случилось. Апостолы не приняли его. Народ назвал предателем. За что прокляли Иуду из Кериота? Ведь он всего лишь сделал то, что должен был сделать.
Опустошённый вышел он из города и пошёл к пещерам. Он взошёл на гору и с грустью взирал на это место.
А через несколько дней нашли чей-то труп в овраге, с верёвкой на шее. Он был распухший, с неузнаваемым лицом. И все проклинали Иуду, совершившего свой последний грех…
Но Иуда не умер. Я всё ещё жив. И я жду.


Жалко

Профессор сел в кресло и повернул переключатель. Тридцать лет работы не прошли даром. Изучение истории, механики, географии, различных теорий, поиск наиболее стабильного географического места (не хочется ведь материализоваться вдруг на дне океана или в толще скалы), всё это дало наконец-то свои плоды. Первая работающая машина времени была правильно собрана и установлена в правильном месте.
Сколько всего теперь можно сделать! Шепнуть что-то кому-то и изменить ход истории. Сказать ещё что-нибудь и изменить течение науки. А сколько можно узнать! Прошлое, будущее. Христос, Будда, Наполеон, майя… Как говорят в научных кругах, это всего лишь начало «краткого обзора возможных применений». А сейчас надо просто осмотреться.
Средние века… Часы на столе начали медленно крутиться назад. Потом всё быстрее и быстрее, и вот уже исчезает вся комната. Вокруг черным-черно, только цифры на приборной доске показывают скорость и направление «движения». Потом можно будет придумать более подходящий термин. Постепенно пространство светлеет, обретая черты реальности. А потом цифры останавливаются. Поле, где-то невдалеке виднеется замок. Слышен стук топора и конское ржание. Выезжают люди в доспехах. Всё верно. Надо уходить, пока меня не приняли за еретика.
Ещё один поворот рычага, теперь уже вперёд. То же поле, вместо замка город. Экипажи. Какой-то человек вещает с помоста. Слышны отдельные слова. «Человек добр по своей природе». Всё ясно.
Ещё дальше, теперь уже в моё будущее. То же место. Другой город с причудливой формы зданиями. Летающие аппараты и довольно необычная одежда.
Последний заход. Доверимся случаю, пусть аппарат сам выберет «место» назначения.
Путь оказался далековат. Профессор задремал. Когда проснулся – ярко светило солнце. Машина уже давно остановилась. Вместо поля – густой лес из странных растений. Что-то знакомое, но давно забытое. Да нет, это же…
Лёгкий шорох сзади, быстрое движение, и какая-то тень выбила тело из кресла. Вдалеке над лесом взлетел предсмертный крик бронтозавра.


Третий (песнь вечности)

Один парень однажды полюбил одну девушку. Полюбил очень сильно и искренне. Она была умна и красива. Ему нравились её жесты, походка, голос. В её улыбке было столько теплоты... Ему нравилось проводить с ней время. Он чувствовал себя счастливым...
Но девушка отвергла его признание. Нет, она не была ни чёрствой, ни злой, ни эгоистичной. Очень даже милой и чувственной. Просто никого кроме друга она в нём не видела, вот...
Когда он снова набрался смелости и спросил, что же ему сделать, чтобы они были вместе, она ответила: "Достань мне звезду с неба." Парень ушёл и не появлялся некоторое время.
Девушка знала, что её желание невыполнимо (не средние века всё-таки), и не ждала его более. Но через несколько недель парень вернулся и сказал, что готов выполнить обещание. Он попросил её сидеть ночью у окна и попрощался так, как будто уходил навсегда. Девушка пожала плечами, но подошла к окну вечерком...
Звездопад из сотен, тысяч, десятков тысяч звёзд увидела она...
Она и сейчас там стоит. И ждёт его...


И ад следовал за ним

Небо озарилось первыми лучами заката. Зимой темнеет рано и быстро. А пока можно насладиться отсветами разных цветов на свежем снегу.
Все только что собрались за столом, когда полутёмный коридор огласил звук дверного колокола. Внесли человека. Ибрагим распорядился отнести его наверх и вызвал из ближайшей деревни врача. Остальные пошли в общий зал и продолжили не успевшую начаться трапезу.
Около полуночи приехал доктор. Старенький, с печатью мудрости на всё ещё симпатичном лице. Принял благословение и пошёл наверх. Комнатка была довольно тёплой и вполне прилично освещена. На кровати лежал человек и что-то шептал. То ли язык непонятный, то ли просто набор звуков. И ещё двое сидели рядом – те, что его привезли. Ему повезло, что по старой дороге ещё кто-то ездит. До утра бы не дотянул. Одежда порвана в клочья, весь исцарапан, особенно ноги. Может быть, когда проснётся, скажет, что случилось.
Доктор обработал раны и ушёл, прописав покой, благо тут его хватает. Двоих накормили, и они ушли, сказав, что придут навестить. Брат Берг остался дежурить на ночь.
Ночь прошла без катаклизмов. Через пару дней больной встал на ноги. Через неделю он совершенно оправился. Довольно молодой человек, хотя и совсем седой. Немного бледный. Шрам рассекает лицо по диагонали. Остались ещё небольшие следы от укусов животных. Он остался жить в монастыре. Колол дрова, носил воду для кухни. Звонил в колокол.
Это оказался англичанин из какого-то дальнего монастыря. Его звали Иосиф. Монастырь разграбили разбойники, а ему удалось бежать. Мы слышали эту историю. Ужасное происшествие. Их почти всех задушили во сне. Не спасли и высокие стены. Некоторые пытались что-то сделать. Пытались ли? По крайней мере, их нашли не в кроватях. Несколько лет он скитался по стране. Подрабатывал то тут то там, перебрался на материк и так оказался здесь.
Поселили его в одной из келий. Он постоянно молился, но монахом стать отказался, сказал, что недостоин. Просто работал в монастыре.
А потом что-то случилось. Как будто что-то пролетело в воздухе. Сначала умер аббат Марк. Потом град побил весь урожай в округе. Через неделю мы нашли овец мёртвыми. Пастух как всегда спал, и не смог объяснить, что же случилось. А ночью была гроза. И потоп. Реки вышли из берегов и затопили поля. За одну ночь.
Умер брат Антонио. Его нашли в его келье. Он сидел у окна лицом к двери, и лицо его было перекошено от ужаса. Его глаза… До сих пор помню его глаза… Они почти совершенно вылезли из орбит. Бедный Антонио. Он любил всех нас. Даже де Карло, этого старого фанатика, который чуть не убил его за то, что тот ел рыбу в страстной вторник.
А потом наступил конец. Ночью опять была гроза, но гром не мог заглушить криков. Я проснулся и пошёл на зов, но все уже были мертвы. Все были мертвы. Последнее, что я увидел, глаза Иосифа. Красные, бешеные глаза. Адское пламя. Пламя преисподней. Всё было в этих глазах. Гнев Сатаны и муки грешников.
Он заметил меня. Он что-то шептал. То же, что и тогда, когда его привезли сюда. Он подошёл ко мне, и меня тоже не стало.


Пробуждение

Нас погрузили в поезд и куда-то повезли. Было тесно и темно. Все сидели и молчали, глядя друг на друга. Один не выдержал, закричал: «Не хочу умирать». На него не обратили внимания.
Все сидели и молча смотрели перед собой. Не видели и не слышали ничего вокруг. Да и видеть было нечего, была ночь, было темно и тихо. Только стук колёс нарушал тишину. И ещё крики этого сумасшедшего.
Потом и его не стало. Его выбросил в окно какой-то человек в камуфляже. Вместо благодарности этот камуфляжник получил только взгляды непонимания. Потому что тот, другой, говорил за всех. И давал другим возможность молчать и думать о своём.
А потом поезд остановили. Всех вывели в поле, и мы стали копать. Нам не сказали, что искать или как копать. Поэтому каждый работал отдельно от остальных. Получилось много ям.
Потом нас перевели через полотно на другую сторону и снова приказали копать. Выкопанные трупы мы складывали в вагоны. Когда мы заполнили их все, поезд уехал. Приехал следующий поезд и увёз нас. Мы поехали дальше.
Все сидели и молчали. Принесли мешки с пайком. Все сидели и ели. Потом уснули.
Кода я проснулся – я ехал один в пустом купе. На столике лежала книга. Я всегда любил читать. Но из-за последних событий делать это было более невозможно.
Проводница принесла чай. Посмотрела на меня своими чайными глазами и улыбнулась. «Вам повезло. Обычно этот маршрут перегружен. Но сегодня Вы, наверное, так и доедете до дома без попутчиков». Улыбнулась и ушла.
Как давно я не был дома. Уже даже и забыл, что там и как. Книги на полках, пластинки, круглые и блестящие, котяра, от которого весь дом тоже похож на кота – весь шерстяной. Любимая лампа на столе – в прошлом году у неё поменяли абажур.
– Проводник, чаю. А лучше чего-нибудь покрепче.
– Покрепче нельзя, Вам нельзя терять голову. – Опять та же улыбка и те же чайные глаза. С недавнего времени я перестал замечать лица – только глаза и манеру улыбаться.
– Тогда расскажите что-нибудь. Отсутствие попутчиков имеет не только положительные черты.
– Ну а что рассказать. Всю жизнь ведь не расскажешь.
– Расскажите, куда мы едем. Какая следующая станция…
– Следующая остановка – ад… Вы не хотели умирать, но умерли. Все, кто едут в этом поезде.
…опять этот грязный тёмный вагон. Мы едем в ночи. Напротив меня какой-то человек шепчет себе под нос «м… с… мм…». Вокруг меня кто как спят люди. Это был всего лишь сон. Все спят и видят сны.
А может наоборот, и это сейчас я вижу сон?
– Проводник, чаю!
 
Владислав Райский
               

Маренда

Моего попутчика звали Зоран Яндрич.
Сорокалетний инженер из Мостара оказался интересным собеседником. Удобно устроившись на мягких диванах двухместного купе  экспресса «Сараево – Белград», мы непринуждённо беседовали о всякой всячине: от поэзии до политики.
Надо заметить, что месяц работы под палящим балканским солнцем не прошёл для меня даром. Кроме великолепного загара, каменных мозолей на руках и небольшой пачки динаров я приобрёл довольно сносный навык в разговорном сербско–хорватском. Основную роль в этом сыграли не мои лингвистические способности, а то обстоятельство, что я оказался единственным русским в стройотряде, и все об этом как–то забыли.
В основном, сербы – веселы и благожелательны. Умеют и выпить, и попеть, и потанцевать. Если вы не албанец, и вообще не мусульманин, то пара рюмок доброй ракии и дружеский разговор по душам вам обеспечены.   
Он доказывал мне, что Вторую мировую выиграл Иосип Броз Тито, спустившийся со своим отрядом с Балканских гор, когда стеклянные двери купе раздвинулись, и перед нами возникла симпатичная проводница с тележкой, наполненной нарядными пакетами.
– Зволте, маренда!
Для непосвящённых поясню, маренда – завтрак. Взглянув на содержимое пакета, я похолодел. На гордом десятке румяных персиков, среди красочных коробочек с джемами и соками, гордо возлежал изумительный копченый цыплёнок. Мгновенно сопоставив в уме стоимость этого чуда и скромную величину моего валютного запаса, я стал лихорадочно искать достойный выход из создавшейся ситуации. Надо было одновременно спасать и честь державы и одержимое моего кошелька. Равнодушно посмотрев на искусительницу, я вежливо заявил, что перед самым отъездом очень плотно перекусил, и мне ничего не требуется.
Недоумённо пожав плечами, проводница исчезла вместе со своей тележкой.
Аппетитно расправляясь с цыплёнком, Зоран осведомился у меня, почему я отказался от маренды. Завтрак входит в стоимость билета, и его можно забрать с собой. Тем более, ехать мне ещё так далеко… Это был удар! Услышать такое русскому, да к тому же за границей!  Выждав немного для приличия, я согласился с практичным попутчиком и попросил его сходить к проводнице. Тактичный серб с удовольствием выполнил мою просьбу, и через пять минут вожделенный пакет исчез в моей дорожной сумке.
За окнами вагона мелькали аккуратные белые домики под красными черепичными крышами, ухоженные фруктовые сады и поля, по склонам гор с серпантином вились дороги…. Жизнь опять была прекрасна и удивительна!
Снова раздвинулись двери купе. Очаровательно улыбаясь, проводница пропела:
– Зволте, кафу!
В руках девушка держала поднос, уставленный пластиковыми стаканчиками с ароматным обжигающим напитком.
О, святая русская простота! Зная, как югославы любят кофе, я сгрёб с подноса для Зорана и себя сразу восемь стаканчиков.
Как–то странно, но с явным уважением проводница посмотрела на меня и удалилась.
Прихлёбывая замечательный кофе, мы с Зораном дружески беседовали о жизни. Экономический кризис породил в Югославии массовую безработицу. Мне, простому советскому рабочему, это явление было совершенно незнакомо и непонятно. Ведь у нас, в СССР, рабочие руки были нужны везде, тунеядство преследовалось по закону. Зоран, ехавший на заработки в Германию, лишь вежливо улыбался в ответ на мои горячие рассуждения….
Он заметил, что ломать камень в боснийских горах – дело, вероятно, выгодное, если иностранцы летят сюда за тысячи километров. А возвращаясь, отказываются от бесплатной маренды и совершенно спокойно заказывают столько кофе. У меня появилось какое–то смутное нехорошее предчувствие…
Поезд подходил к Белграду. Об этом сообщила проводница, вежливо попросив меня рассчитаться за кофе.
В Белграде мне пришлось задержаться ещё на два дня. Сейчас об этом смешно вспоминать, но тогда…. Да, если бы не маренда!

Мой путь в литературу


А всё начиналось так.
Во втором классе я влюбился в грузинскую девочку Лейлу, жившую на соседней улице. Правда, грузинского в ней, по–моему, было не больше, чем во мне: рыжая, с большими зелёными глазами, вся усыпанная веснушками…
Но сердцу не прикажешь!
Как внук заведующей РОНО и племянник учительницы немецкого языка я учился  на одни «пятёрки», был старостой класса, занимался в драмкружке, умел ругаться матом на трёх языках, играл на мандолине славную песню «Мы кузнецы и дух наш молод…» К тому же слыл непревзойденным знатоком  животных.
Меня узнавали (святая правда) все поселковые собаки, у меня – единственного из мальчишек посёлка – был «собственный» конь Буян, а на моём столе солидно возвышались два толстенных, красочно иллюстрированных тома зоолога Брэма, содержание которых я знал почти наизусть. Со всего посёлка мне тащили бездомную и подраненную живность, которую я умудрялся как–то пристраивать. И всё же, невзирая на такое множество неоспоримых достоинств, неприступная горянка упорно игнорировала меня и оказывала явные знаки внимания толстому третьекласснику, обладателю «взрослого» велосипеда и настоящего солдатского ремня, с которым он не расставался даже в бане.
Надо было что–то делать! Безответная любовь лишила меня сна и аппетита.  Я даже перестал ходить на речку, что уже само по себе говорило о крайней степени отчаяния.
И тут, видя моё бедственное положение, на помощь пришел, верный товарищ по рыбалке и сосед Лёнчик, считавший себя большим знатоком женской души. Не умевший плавать, болезненный   хилый, постоянный объект насмешек и обид, он не рисковал рыбачить без меня. Потому и был заинтересован кровно в скорейшем разрешении возникшей проблемы.
Через два месяца я стал лучшим футболистом школы, чемпионом по стрельбе и плаванию. Дважды поколотил соперника из третьего класса. На переменах курил за углом папиросы «Север». Здоровался за руку со взрослыми пацанами. Всё было напрасно!
До сих пор не представляю, каким образом по пустым пачкам из–под чая я изучил грузинский алфавит и стал писать своей рыжей возлюбленной записки грузинскими буквами по–русски.
Вероятно, я выучил не всё правильно – мои послания оставались без ответа. Но наша борьба продолжалась!
В юности бабушка жила на Кавказе и потому представляла нравы и обычаи горцев. Под её чутким руководством к Новогоднему школьному вечеру мне сшили черкеску с картонными газырями, красную кавказскую рубашку со множеством мелких чёрных пуговок и даже настоящие ичиги. За бутылку самогона мы с Лёнчиком в соседней деревне у приезжих украинцев выменяли довольно приличную папаху и наборный ремешок. Наряд дополняли огромный деревянный кинжал, любовно инкрустированный фольгой от конфетных обёрток, и не менее огромные усы из конского волоса. На Новогоднем вечере мой костюм произвёл фурор!
С дикими криками «Асса!» я так лихо отплясывал лезгинку, что, в конце концов, потерял свои будёновские усы. Но это было уже неважно. Мы победили! Под грустными взглядами отвергнутого третьеклассника я провожал Лейлу домой, небрежно положив руку на рукоять кинжала…
Как я уже сказал, Лёнчик считал себя великим психологом и уверял меня (как он был прав, оказывается!),  что женщин надо постоянно удивлять, держать их в напряжённом ожидании очередного подвига со стороны мужчины.
Вот тут всё и случилось!
Лёнчик регулярно болел воспалением лёгких, и эта зима не стала для него исключением. Не знаю, каким образом во время болезни попал к нему «Евгений Онегин», но факт остаётся фактом. Однажды, закутанный в материнскую клетчатую шаль, постоянно шмыгая носом, неугомонный сосед возник в дверях нашего дома и с порога заявил, что я должен написать стихи. Естественно, в доказательство были приведены примеры из ЖЗЛ(серия «Жизнь замечательных людей»)
Памятуя о его вкладе в нашу борьбу и по натуре, будучи человеком благодарным, я не решился возражать и немедленно приступил к делу. Взял толстую тетрадь и крупными буквами вывел на обложке «ГРУЗИЯ». Потом в скобках добавил «поэма». И стал думать. Оказалось, играть в футбол и скакать на лошади – не самое трудное. Прошло четыре дня. Лёнчик ежедневно являлся с проверкой, но дальше заглавия дело не двигалось…. Грузия упорно рифмовалась со словом «контузия», а горы превращались в «просторы». На пятый день моих мучений Лёнчик осторожно заметил, что, хотя Лейла и грузинка, но Кавказ большой и там кроме Грузии есть и другие республики…
Это было, как раскат грома в солнечный день! Упоительное, ни с чем не сравнимое, чувство вдохновения! Буквально через двадцать минут, написанное на одном дыхании, без единой помарки, в тетради появилось: «Армения. Стих.»
Под солнечным светом далёкой Армении
Стоят кипарисы, лимоны цветут.
Весь мир услыхал о товарище Ленине,
Весь мир услыхал – услыхали и тут.
Суровые горцы папахи надвинули,
Винтовки схватили, коней привели.
Летит кавалерия – это Армения –
И бьются герои за счастье земли!
Мать Лёнчика работала в типографии нашей районки. По её протекции состоялась моя первая встреча с редактором, малоинтересные подробности которой я опускаю.
А потом была жизнь. Много раз я любил. И меня, вероятно, любили. Я покидал своих возлюбленных, они покидали меня. Но единственная любовь, которой я бесконечно верен, и которая, надеюсь, верна мне – любовь к литературе – проходит со мной через все мои счастливые, и не очень, годы…
Но это уже другая история.
 
Владимир Черепнин

Неправильные  глюки

– Доктор, у меня проблема.
– Марихуана? Клей? Героин? Кокаин? ЛСД?
– Разуйте глаза! Я ж не малолетка, чтобы свой организм травить всякой дрянью!
– Понятно. Значит старый добрый алкоголизм. Так сказать, злоупотребление этиловым спиртом во всех его ипостасях.
– Абсолютно правильно.
– И Вы решили избавиться от сей пагубной привычки...
– Типун Вам на язык! Пока здоровье позволяет – ни в коем разе!
– Тогда, в чем дело?
– Понимаете, при чрезмерном употреблении иногда возникают побочные эффекты. Видения всякие...
– Белая горячка.
– Она родимая. Вот, например, к моему приятелю Петрухе черти являются. Похабные матершинники. Плюются, гадят, скандалят, просто караул!
– Вполне распространенное видение...
– А к другому дружку Колюне аккурат на пятый день запоя приземляются маленькие зелененькие инопланетные человечки с явным намерением Землю поработить.
– Тоже часто встречающийся случай. Итак, Вы озабочены состоянием здоровья своих друзей?
– С какого перепугу? Да, пусть хоть загнутся. Я же сказал, что проблема у меня. Вот Вы сказали, что черти с человечками – заурядные видения. А ко мне зайчишки являются. Беленькие, пушистенькие. Никаких гадостей не вытворяют. Сидят тихонечко и смотрят грустными глазами.
– И Вы желаете от них избавиться?
– Побойтесь бога, доктор. Вы ж нарколог, и понимаете, что нам, алкашам, позарез собеседники нужны. Жена ушла, а до этого не получилось детишками обзавестись. Так что я один, как перст.
– Ну, а друзья разве не годятся в качестве собеседников?
– Я сейчас с ними не вожусь. Вдруг их черти и инопланетяне станут моих заек забижать?
– Ничего не понимаю, пить бросать не желаете, от видений избавляться не хотите, что от меня-то требуется?
– Поменяйте мне их.
– Кого?
– Зайчишек. Понимаете, Петруха чертей изгонит, хоть и полквартиры разнесет, или Колюня Землю-матушку от инопланетного ига избавит, тоже с многочисленными разрушениями, и все: стресс снят. Оба полноценные граждане до следующего запоя. А я в постоянной депрессии. Рука не поднимается на таких милых созданий. Так что меняйте мне их хоть на чертей, хоть на человечков!
– Но это невозможно!
– Хотя бы на злых зайцев, доктор, ну, пожалуйста!
– Нет, нет и нет! Даже пробовать не буду! Сейчас злых зайцев, а надоедят, подавай Вам лошадей белых или пингвинов императорских. Все! Или лечитесь от белой горячки, или, до свидания. Живите со своими зайчишками.
– Вот она ваша бесплатная медицина! Ни хрена не желаете работать! Небось, олигархам глюки по заявкам оформляете, вплоть до цвета глаз! Пропадите вы все пропадом!!!
Разгневанный посетитель удалился, напоследок хлопнув дверью. А доктор, хмыкнув, извлек ополовиненный пузырь спирта, выпил грамм сто, не разбавляя, и подмигнул первому появившемуся тушканчику...

Как стать олигархом
Самогон, пиво и арифметика

Как-то в одно утро проснулся Василий и понял, что жизнь-то мимо катит. Годков уже о-го-го, а из всех достижений – только отожратое брюшко. Кабы нагулял живот при помощи пива, еще куда бы не шло, какое-никакое достижение, но пузо появилось как-то само. Пиво Василий не пил из принципа. Не то чтобы вообще, если кто угощал, то с превеликим удовольствием и сколь угодно много, но платить свои кровные – не позволяли одна из точных наук и жизненный опыт. К наукам, вообще-то, Васек относился скептически. Всякие там алгебры, геометрии, физики, химии – хрень бесполезная, в жизни непригодная. Например, чтобы не долбануло током, ни фига не надо знать про электроны, просто не хрена хвататься за оголенные провода. Единственная наука, которую признавал Василий, – арифметика. Без нее – никуда. Денежку получаешь, потребно посчитать, иначе обдурят, глазом не моргнув, платишь за что-то, опять точный счет нужен, дабы лишнего не отвалить и сдачу полностью заполучить.
Вот, как раз согласно арифметике, с пивом получалась какая-то фигня. Две бутылки пенного напитка стоили столько же, сколько и пол-литра самогона. А опыт подсказывал, что употребление этих равнозначных по цене жидкостей приводит к абсолютно разным результатам. И если после самопляса жизнь становилась краше, проще и веселей, то от литра пива всего лишь появлялась едва заметная легкость в голове и охрененная тяжесть в мочевом пузыре. С другой стороны, пиво пилось легко и непринужденно, тогда как самодельный сивушный напиток, изготовленный не для собственных нужд, а на продажу, то есть с полным отсутствием затрат средств на очистку, не пился. Его надо было сначала в себя как-то вопхнуть, а потом еще и умудриться удержать внутри. Но Васек находил положительные моменты даже в этом препротивнейшем, вонючем качестве самогона. Не надо было тратиться на дихлофос для борьбы с мухами и тараканами. Закрыл в хате окна, подышал перегаром, и все. Кто из насекомых зазевался и не покинул помещение в первые секунды газовой атаки погибал на месте. Мухи даже не успевали приземлиться, дабы почить с миром, с лёта падали дохлыми.
И неожиданно, обрывочные мысли про возраст, пузо, самогон, пиво, мух с тараканами, арифметику как-то сложились в одно: необходимо разбогатеть, потому как основные проблемы из-за недостатка средств. И не просто разбогатеть, а стать олигархом. И Васек принял важное решение: как только станет олигархом самогон не станет не то что внутрь употреблять, даже никогда не понюхает, а пить будет и пиво, и водку настоящую, непаленую, магазинную, а мух и тараканов станет травить дихлофосом…

Первое разочарование

Итак, Васек решил стать олигархом. Но пока что, из всех причиндалов нувориша у него имелось лишь брюхо. Он понимал, что не сразу станет финансовым воротилой. Сначала надо было найти престижную, высокооплачиваемую работу. В родной деревне не было не только требуемых вакансий, но и, вообще, таких должностей. А, вот, в столице… Василий знал пару-тройку профессий, освоив которые и не прилагая особых усилий, он срубит приличные бабки, а потом, вперед, в олигархи.
После многочисленных попыток устроиться в тот бизнес, где, как ему казалось, гарантирован стопроцентный успех, Васек был искренне удивлен и возмущен. По идее, менеджеры должны были передраться между собой за право на Василия. А тут, в большинстве случаев, он не мог даже пробиться к человеку, от которого что-нибудь зависело. Еще на входе получал отказ. Или в вежливой форме, или сразу в морду. Бывало и в комбинированном варианте: сначала по-хорошему, мол, извините, Вы ошиблись адресом, ближайшая психушка находится там-то и там-то, а когда Васек продолжал настаивать, то получал по харе.
А когда же он таки умудрялся просочиться через охрану и попасть в кабинет менеджера, происходил один и тот же разговор.
– Вы нам не подходите. Мало того, что мужик, да еще какой!
– Неправда ваша. Очень даже подхожу.
– Ты давно себя в зеркале видел?
– И что с того? Конечно, давно. Года три уже, как я его разгокал. А не хрена было всякую фигню показывать. Только я без всяких зеркал знаю: я то, что вам нужно!
– Да, ты охренел! Метр пятьдесят, лысина и та, не как у людей, спереди или сзади, а где-то сбоку.
– И не сбоку, вовсе, а слегка набекрень. Это из-за ядреного самогона. Стеганул стаканяку, а зажмуриться забыл. Меня тогда всего перекорежило. Весь понемножку выпрямился, месяца за два, а лысина так и осталась.
– А брюхо отрастил! Ты же из-за пуза ног своих не видишь!
– А что на них смотреть? Ноги как ноги. Слегка кривые, но это настоящего мужика даже красит, в этом есть что-то ковбойское.
– Ты хоть видел, кто у меня работает?
– Видел, конечно. А самому не надоело среди этих стандартных вешалок день и ночь находиться? Да они же всем давно обрыдли со своими 90-60-90. Представь, вместо этих телок, появляюсь я со своей внешностью олигарха, медленно, под музыку, взад-вперед. Полнейший фурор, прикинь!
– Не прикину, а выкину! Коля! Петя! Клиент уходит, помогите ему!
И опять мордобой, заканчивающийся вышвыриванием на улицу. Так бесславно завершились Васьковы попытки устроиться в модельный бизнес…


На панели

Был у Васька еще один способ быстро разбогатеть. Нельзя сказать, чтобы без напряжения, скорее, наоборот, но с напряжением весьма приятным. Богатеев развелось немеряно. Разъезжают по городу в дорогих иномарках в поисках платных утех. А ведь среди состоятельного люда весьма значительный процент женского пола, если выражаться научным языком, или бабьего племени, говоря более понятно. А бабы, они ж тоже люди, и, естественно, хочется им чего-нибудь эдакого. Решил Вася податься в проституты. И непременно в валютные. Благо, на дворе век информации, вся страна знает на какой улице собираются самые дорогие дарители (за иностранные деньги) всевозможных ласк.
Васек прямиком направился по указанному адресу. Прибыл. Мать честная! Девок, как дерьма в родном колхозе, а разодеты все… То ли одеты, то ли раздеты, короче, все напоказ. Вот, что значит мегаполис. Потребно, чтобы все было ясно и видно. Сразу понятно, проститутка на работе, а не училка ловит частника, чтобы вернуться после продленки из школы домой. В деревне все иначе. Там про Маньку все знают, что любит она это дело. Хоть она и не выставляет свои прелести наружу. Так, иногда, якобы нечаянно, наклонится и вывалит из-за пазухи все что там имеется. А у ней там напхато! На пять баб хватит! Потом ойкнет, и медленно, по одной, приберет на место. Хотя, что про Маньку говорить? Она ведь не проститутка. Денег, тем более импортных, не берет. Но, с другой стороны, может она и взяла бы денежку, только ей никто не дает. Кружка самогона, и, вперед, с песнями.
Вася тряхнул головой, разгоняя сладострастные воспоминания, приспустил штаны, расстегнул рубаху и решительно встал в шеренгу, раздвинув товарок. Он уже ощущал хруст купюр. Повезло офигенно. Кругом одни бабы. Значит никакой конкуренции. И первая же страждущая миллиардерша – его. Тут соседки завозмущались, мол, что за чмо? С какого перепугу?
– Цыц, лахудры! Имею право! – Решительно пресек ропот Василий.
Лахудры заткнулись, потому как знали, раз уж с такой наглой мордой заявляет о правах, значит действительно их имеет. А Васек продолжил грезить. Почти сразу принял решение: коли нет конкуренции, то можно и "харчами поперебирать", не ехать с первой попавшейся олигархичкой, а выбрать по вкусу. Чтобы и не старая, и не страшная, и чтоб за пазухой, как у Маньки.
Только, вот, бабы что-то не тормозили, все больше мужики, и вскоре Вася понизил планку требований, мол, хрен с ней, пусть будет не молодка, богатые бабы так за собой следят, что и в пятьдесят, как в колхозе – в двадцать. Потом решил, что и не во внешности счастье, пусть страшная, лишь бы человек был хороший, да толстый кошелек. Под конец плюнул и на объем запазушного пространства.
– Вах, блин, шайтан! Ты кто? – над Василием нависал громила, явно той национальности, у которой менты на каждом углу регистрацию проверяют.
– Я проститут! – Гордо заявил новоявленный служитель любви.
– Гэй? Так всэ гомики за углом стоят. Здэсь тэбэ ни чего нэ обломится. Но мнэ по барабану. Хочэшь, стой на моя тэрритория, только бабки гони.
– Мужик, ты ни хрена не понял. Не я должен платить деньги мужикам, а бабы мне. Я проститут! Проваливай, не мешай работать.
Мужик действительно оказался совсем непонятливым. Вместо того, чтобы удовлетвориться вполне разумным объяснением, сразу стал бить Василия. Ногами. Причем первый удар пришелся в такое место, что на ближайший месяц о путанской работе можно было напрочь забыть. Так закончилась для Василия карьера проститута.


Криминальный авторитет

Спасительная мысль пришла неожиданно. Конечно, столица с ее возможностями – перспективное место. Однако, как раз поэтому, в нее и прет вся страна плюс ближнее зарубежье. Пробиться невозможно. Гораздо проще начинать карьеру олигарха в родных пенатах. Как говорится, лучше быть первым парнем на деревне, чем распоследним столичным чмом. А стольный град никуда не денется. Наперед потребно заработать первоначальный капитал, а уж с ним покорять продажную столицу.
План созрел быстро. Нечего было изобретать велосипед. Как известно, все первоначальные капиталы зарабатывались преступным путем, будь то американские бутлеггеры или родные бандюки. И Васек решил стать криминальным авторитетом. Деревня маленькая, тихая, спокойная, в некотором смысле. Кому как не Василию быть местным смотрящим? Нет, в тюрьме он не сидел, как и никто из земляков, зато участковый аж три раза ему харю чистил, а, по местным меркам, это прямая дорога в авторитеты. Итак, первым делом требовалось подмять под себя родную деревню, потом окрестные села, район, область…
Мечтать, конечно, не вредно, но надо начинать воплощать мечты в жизнь. Васек отправился рэкетировать деревенский базар. Народу было немного: покупателей вообще никого, а из продавцов – пять старушек, торговали кто чем мог. Не мудрено: и день не базарный, и время послеобеденное. Но Вася решил не отступать. Во-первых, разведка боем, а, во-вторых, большое дело лучше начинать с малого, да и к выходным слух о деревенском смотрящем распространится среди населения, и не придется вдалбливать каждому торгашу, кто теперь хозяин.
Как назло, ближе всех за прилавком стояла баба Глаша. Стерва и паскудница. Как всегда торговала своим петухом. На самом деле она его и не собиралась продавать. Так решил деревенский сход. Вернее, сход приговорил зловредную птицу к секир-башке, с последующим ощипом, или, в крайнем случае, к еженощному аресту с запиранием, желательно в погребе. Потому как петух действительно был мерзопакостным. Опровергая расхожее выражение про куриные мозги, он отличался хитростью, коварством и паскудством (в хозяйку). Всю ночь гулял по деревне, бесшумно взлетал на подоконники распахнутых окон и со всей дури кукарекукал в спальни. Или подкрадывался к милующимся парочкам и издавал свой боевой клич. На его совести не одна испачканная со страху постель и не один томный любовный вздох, превратившийся с перепугу в "пук". Козел одним словом, хоть и петух.
Но баба Глаша заявила, что петушок для нее как член семьи, что у нее даже пасть не разевается отругать птичку, а уж рука с топором вообще никогда не поднимется. А запирать не будет ни в жизнь, потому как он страдает клаустрофобией и от нервного стресса перестает нестись. И, вообще, мол, частную собственность никто не отменял, покупайте и делайте, что хотите. Хоть гильотинируйте, хоть в узилище сажайте. И залудила такую цену в у.е., что вся деревня  офигела.  С тех пор и торговала баба Глаша свою птичку.
– Баба Глаша, ты телек смотришь? – Васек начал разговор издалека. – Сериалы бандитские, новости криминальные? Про беспредел, воров в законе?
– Что-то ты, Васька, моей интеллектуальной жизнью заинтересовался? Никак опять приперся на опохмелку клянчить? Сразу говорю, хрен чего получишь! А про криминогенную атмосферу в стране я в курсе.
– Я к тому, что и до нас докатилось. Объявился у нас в деревне криминальный авторитет!
– Дык, откуда ж ему взяться, от сырости что ли?
– А, вот, и взялся. Короче, жить теперь все будут по понятиям. Кончай пургу гнать про сырость, гони бабки и торгуй спокойно. Потому как я теперь главный рэкетир и пахан в натуре!
– Вася, тихо отползи и не шути больше так со мной. Не доводи до греха.
– Ты не въехала, старая клюшка? С тобой никто не шутит. Слово конкретного пацана, если через минуту не будет бабок, тебе кранты. За базар отвечаю, в натуре!
Вообще-то, согласно статистике, если когда бабы и бьют мужиков, то, во-первых, исключительно собственных мужей, во-вторых, сковородкой или скалкой, в общем, кухонной утварью, или просто кулаком, если под руку ничего не подвернулось. Но чтобы вдарить чужого мужика, да еще и петухом, это нонсенс! А этот пернатый ублюдок, вместо того, чтобы затрепыхаться, попытаться отклониться, коршуном сложил крылья и нацелился клювом прямо в лоб. Последней мыслью Васька было то, что все-таки глупая птица – петух. На башке ведь нет короны, да и Шамаханской царицы поблизости не имеется, сразу видно, что он никакой не царь Дадон, а обыкновенный Василий. Так какого ж хрена клеваться?…
Очнулся Васек глубокой ночью у себя дома. Сразу же решил, что бандитствовать больше не будет. Уж очень опасная профессия. И тут же в голове начала зарождаться гениальная мысль, как легко и просто стать олигархом, без риска для жизни. Но, так и не успев оформиться, мгновенно покинула Василия вместе с содержимым кишечника и мочевого пузыря, перепуганная громогласным и ехидным "КУКАРЕКУ!" Глашкиного петуха…