Холодное солнце или Морская царевна и скрипач

1
Ах, Море – шумное дыханье! Бурлящей тянется волной
на брег крутой и гладит камни последней ласкою земной.
А, уходя, с отливом – вдохом всегда тоскующих Глубин,
камням на память дарит крохи – остатки пенные седин.

2
И там, в Глубинах /чаше древней в благословенных берегах/,
морской поведает царевне /в коралловом дворце/ о днях
прибрежной жизни: развлеченьях, сетях в натруженных руках,
про птицы в небо устремленье, про тень улыбки на губах
у скрипача /волшебны руки, что в натяженье струн простом,
смычком вылавливают звуки, и – сердце плачет, в горле – ком/,
о спешке волн, бегущих в берег, ветрах, играющих с волной…
Царевна слушает – не верит. Ей посмотреть бы всё самой.

3
Отца, Нептуна, умолила и в вечер на волне взнеслась.
Но – воздух! Жабры опалило. Нет лёгких. Лёгким – воздух – сласть.
Опять на дно, назад в чертоги – постылый из кораллов сад.
И рыбий хвост постыл – не ноги. Постыл и тусклый рыбий взгляд.
Огромной рыбиной нырнула, Нептуна плакала-звала
/беззвучно рыбьим ртом зевнула/. У трона тяжело легла.
Нептун в растерянности – что же такая в дочери тоска?
Властитель моря – всё он может: построить замок из песка,
созвать гостей и пир обильный устроить жителям глубин,
поднять волну, топить флотильи…
Не он ли моря господин!
Вот нереиды у Нерея – послушны дочери – живут
в глубинах моря, не старея, весёлые всегда. А тут…

4               
Но нет веселья для царевны в том, как корабль идёт ко дну,
и снова слушает – напевно ей Море шепчет про волну
и про колдунью:
– В глуби синей живёт под старою скалой.
Она поможет. Время минет, и станешь девицей младой,
сплетёшь из водорослей косы, из них же – платьице до пят…
Ох, не ко мне твои вопросы! Спеши к колдунье, видишь – Скат?
Плыви за ним – крылатый странник тебе укажет путь к скале.
Он, говорят, Иглы посланник, а рыбьей верю я молве.

5
Скорей за ним, скорей, скорее! Так быстр, как будто бы гоним –
над самым дном на крыльях реет, но и она – стрелой – за ним.
Вот и скала. Навстречу Скату метнулась старая Игла,
метнулась змейкой, слеповато взглянула – словно позвала.
И тут царевна ей взмолилась:
– О, только выслушай меня! Мне рыбья жизнь моя приснилась,
здесь ночь не отличишь от дня! И расколдуй меня. Я знаю
другая сущность есть во мне. Другая я, совсем другая!
…Воды волнение во мгле.
Игла свилась и распрямилась, а тело словно дрожь прожгла –
Всё в ней, как будто, возмутилось, и молвила:
– Во-от с чем пришла…
Что ж, будь по-твоему, предстанешь ты миру с ангельским лицом,
но, знай, природу не обманешь! И в полночь пред своим отцом
явись опять  в обличье рыбы. Как только полная луна
взойдёт над морем белой глыбой, должна ты быть совсем одна.
И - падай в лунную дорожку. Она тебя омоет.
Враз ты станешь прежнею рыбёшкой. И царской крови, как сейчас.
А если только припозднишься, в час, как бледнеет лунный круг,
умрёшь ты и не возродишься! Так колдовства характер крут.
Ну, что, согласна? Да – свершится! Дышать тебе и здесь, и там:
В воде – как рыба, там – как птица! Доступно это лишь Богам.
…И рыба в деву обратилась. Нагая, в бледной чешуе,
вдруг наготы своей смутилась. А дальше… ведомо ли мне…

6
– Слыхали? По ночному пляжу молодка бродит. Всё – одна.
Сбирает водоросли.
– Как же! Видали. До чего ж бледна!
И любопытные бежали, смотрели /ди-ивная краса/,
как светом неземным блистали её зелёные глаза!

7
Рыбак под вечер вышел в море. Штормить вдруг стало. Жуть взяла!
И поздней ночью быть бы горю, да дева горе отвела:
пригнала к берегу волною шаланду. И, как тень, легка,
склонилась, тронула рукою. Глаза открылись рыбака.
И – утонул /теперь уж точно!/ в бездонной зелени очей.
Молчала. Думал – сон воочью. Не ждал от сна пустых речей.
/Ах, что любовь с собой приносит – известно только лишь Богам…
Влюблённый сердце своё бросит и весь свой мир – к ЕЁ ногам/.

8
Простой рыбак. Семья простая. Куда до царских им кровей!
Лачуга, но Душа большая – Душа семьи витала в ней.
Друг друга нежно все любили: отец и мать, сестра и брат.
В посёлке уж тревогу били – пропал рыбак – звучал набат.
Но на закате дня мятежном умолк тоскующий набат –
Рыбак от полосы прибрежной спешил. А следом кто? Свят! Свят!
С ним та, что возле моря бродит, та дева дивной красоты,
та, все которую обходят за три версты! За три версты!
Подвёл к лачуге. Преклонился пред матерью и пред отцом
/за всё, тем самым, повинился/, невестой деву ввёл в свой дом.

9               
Отец и мать смотрели строго, и только младшая сестра
Сказала просто, от порога:
– Ну што ж, нам вечерять пора, не вечеряли – брата ждали.
К невесте /как воды ушат/:
– Ушица студная,* едали? Не буду греть её вовзят.*
Покушали, но дева скромно водицы только попила.
Спросила мать:
– Што так скоромно?
Молчала. Молча спать легла.
– А што, немая? – мать спросила,
– Не знаю, – отвечал ей сын, – она меня спасла.
Мать выла, одёжку вешая на тын.
А утром кликнула купаться сестрёнка /вот не быть добру!/.
– Што в платье, али не сниматся? Снимай, я спинку-то потру.
Но дева – в воду – не взглянула.
– Эй, не утопни, жаль моя!
А, выйдя, ногу подвернула.
– Дай, посмотрю… ой, чешуя! Лицом на ангела похожа –
глядела, когда ты спала… и косы… очень даже гожи,
А платье – из чего сплела?
Ой, как же жить-то будешь дале? Ну, ничего, пройдёт авось…
И мать ночь плакала… от жали? Невеста сына – рыбья кость…
…Пришли. И как тут утаиться? Сказала брату всё, как есть.
Тому-то впору удавиться – он любит, и – такая весть!

10
А дело к вечеру. Смеркалось…
– Ах, будь что будет, – так решил. На улице гармонь смеялась,
и гармонист ей в такт бубнил.
И вдруг, сквозь этот гвалт и гомон, тоскуя вволю, плача всласть,
мелодия, смычком ведома, весенней птахою взвилась.
Мать молвила, крестясь в икону:
– Смущает, будто бес какой! /И перебила речь икота…/
– Не то сказала? Боже ж мой!
Блаженным парня прозывают,
на площади по вечерам, у церквы, музыку играет,
а девки пляшут. Ай, не срам!?
Гоняли сколько за посёлок – играй, где пустошь, там, где гай,
а он – ништо, его хоть колом. Блаженный… все смирились – грай!

11
– Пойдём, попляшем под гармошку, – сказал рыбак. За руку взял.
Она помедлила немножко. Пошла за ним. Зачем позвал…?
Лишь за порог и – к звукам скрипки, дорог не разбирая, шла.
Рыбак - за ней. Но скрипка..., скрипка её манила. В плен брала.
Увидела и – обомлела – черны глаза, и смоль волос...
Всё на руки его смотрела, пока смычок он к струнам нёс.
Ах, эти трепетные руки, и сердца мука – боль в глазах!
Такая боль – лишь в час разлуки.
Вдруг – тень улыбки на губах!
К нему! К нему рванулось сердце. Уже дышала им одним,
а скрипка пела сладость смерти и жизни. Только рядом с ним.
Она пошла и села рядом, на камень – рядышком – у ног.
Рыбак позвал три раза кряду…
Всё понял. Сразу занемог.
Побрёл в лачугу. Лёг. Без стона. Не мог ни есть, ни пить, ни спать.
Смотрела горестно с иконы на муки эти Божья Мать.

12
О, искуситель, голос тайный, как колыбельная на сон,
страх убаюкал ослушанья, и совесть убаюкал он.
Заворожённая игрою, царевна всё забыла /зря…/:
про полнолунье, дно морское, дорожку лунную, себя…
Но, что-то будто – толк! Внезапно почувствовала Моря гул.
Глазами – в небо, а луна там – огромной глыбой – Вельзевул!
Представила себе /так ясно!/: вот рыбий хвост песок метёт,
у рыбы рот открыт – напрасно – ей воздух жабры, жабры жжёт!
На суше – неуклюжей рыбой! Прохожим – диво, ей – беда –
беззвучно плакать, жабр рыбьих бессмысленная маета.
И – горе от её пропажи в чертогах царских, боль отца…
Но трудно оторвать ей даже глаза от милого лица.

13
Глазами жарко умоляла:
– Не жить нам врозь, идём со мной!
А скрипка всё не умолкала:
– Иди одна, он – видишь – мой!
Мелькнуло – вот она – разлука. Рассвет приносит новый день.
День без неё. Какая мука! А на губах – улыбки тень…
Луна, бледнея, исчезала, поблек дорожки лунной свет.
– Беги! – ей в уши грохотало. Но ноги не бежали, нет…

14
На водной глади – след дорожки. Нырнула – сразу – мир иной…
/забудет рыба понемножку, и скрипача, и мир земной/.
Плыла сомнамбулой к чертогам Нептуна. Вдруг на дно легла.
Вздохнула жабрами и Богу земному душу отдала.

15
В тенёчке, сети починяя /для рыбной ловли не пустяк/,
рыбачки, горестно кивая, вздыхали:
– Весь иссох рыбак, тот, што приблудную от моря
привёл домой. А был хорош!
– Вот ведь беда. Не знали горя… для дела стал совсем не гож.
– Да и скрипач пропал куда-то. И раньше /было/ пропадал,
Но ведь всегда – уйдёт – с возвратом, но, штоб пять дён…
Господь прибрал.
– И жил-то как-то бесполезно. Блаженный! Но, уж как играл…!
– А говорят, по той, болезный, зеленоглазой, тосковал…
– Вот! Вот! Всем головы вскружила. Откуда только и взялась?
Тут многим стало жить немило, как восвояси убралась.
– Свои-то девки не пригожи – глаза у них не зелены!
Ну, а по мне, глаза хорОши, когда они синей волны.
…За разговором подшивали сетей ячейки /ох и прах!/,
и сети, словно, оживали в их тёмных жилистых руках.
Катилось солнышко к закату – ещё один кончался день,
и над посёлком серой ватой сгущалась благостная тень.

16
А Море – шумное дыханье – всё так же тянется волной
на брег крутой. И гладит камни последней ласкою земной.
И, уходя, с отливом – вдохом всегда тоскующих Глубин,
камням на память дарит крохи – остатки пенные седин.


__________________________
*вовзят – опять, снова.
*ушица студная – холодец из рыбы.
*грай - играй