Или это зазвучали три голоса...

Или это зазвучали три голоса,               
Или светят три луча от красна солнышка,               
Или это летят три птицы светлые?               
Аки три золотисто-белых облака.               
Одна птица – огромный, весь седой орёл,               
Другая птица – белозвёздный жаворонок,               
Третья птица – лебедь ясный возвышенный.               
И сошли они на землю русскую туманами,               
И прошли по ней ветром да шорохом,               
Осмотрели всю страну очами зоркими.               
А ведь первый-то из них – Илья Муромец,               
А второй-то – удалой Садко гусляр,               
Ну а третий – светлокудрый Иванушка,               
Дураком людьми ехидными прозванный.               
Сивку-Бурку Илья в поводу ведёт,               
А Садко несёт гусли переливчатые,               
У Ивана лишь котомка дорожная.               
И пришли они ко озеру Валдайскому,               
Что лежит-блестит как раз на полпути               
Между чувствами-Москвой и Петербургом-разумом,      
И у озера того остановилися               
И присели на травушку зелёную               
Над озёрною волною на пригорочке.               
А и были-то все трое невеселы,               
Огорчённые тем, что в стране увидели.               
И сказал тогда седой Илья Муромец:               
«Год за годом, быстрым бегом, и века прошли.               
Отчего ж так изменилась Русь нерадостно?               
И раньше было на Руси море подлости,               
Море зависти, обмана и жестокости,               
Ну а ныне это море в окиян разлилось.               
Что за проклятие у века двадцатого?               
А в позднейшие века лучше будет ли?               
Где же ныне русские витязи светлоликие,               
Слабого да робкого защитники?               
Что за ужасы эти армия и милиция?               
Не защитники они, а звери хищные,               
Не защищают страдающих,               
Не усмиряют преступников,               
О своих кошельках да пузах думают.               
Офицеры тупые и хамские,               
Ратного искусства не имеючи,               
А лишь уродливым чванством полняся,               
Подставляют, как цыплят, русских воинов               
Под ножи да пули смертоносные.               
А ещё, ведь, недоросли грязнодушные,               
Денег требуют на такую армию,               
Чтобы, у детей да работяг отнимаючи,               
Эту армейскую трясину насытити.               
А и простые воины, как одуревшие,               
Грызутся меж собой собаками злобными,               
Угнетают друг друга, как люты вороги.               
А милицию от мафии отличить затруднительно,             
И те и другие над простыми человеками               
Величаются, глумятся, издеваются.               
То же делают чиновники государственные –               
Лгуны и мздоимцы, - отродье хамское.               
Военные, милиция и чиновники               
Пользуются служебным положением,               
Чтобы над людьми простыми, беззащитными,               
Чинить произвол, насмехаться по-змеиному,               
Выпендриваться, как индюки жирные,               
Мучить людей, взятки выманивать,               
Воровать и считать себя шибко умными.               
И брызжут они чванством и злобою,               
Как бешеный верблюд пеной брызгает.               
Да и весь-то народ ужасно скурвился,               
Не имеют чувства справедливости,               
Поступают по эгоизму, капризам и прихоти.               
Хозяин путника ночью в дом не пускает,               
В ночлеге, из жадности и страха, отказывает.               
Признать свою неправоту не в состоянии,               
Умножая глупость, в ней упорствуют.               
Даже и говорить-то по-русски разучилися.               
Всё сыплют матюками татаро-монгольскими.               
Ну какие же они русские?               
Они злые и дикие, как полчище Батыя-хана.               
Нет в них уважения к старшему,               
Нет в них почтения к женщинам,               
Нет великодушия к побеждённому,               
Нет дружелюбия к равному,               
Нет мужества и твёрдости перед сильными.               
И говорят они словами нерусскими,               
И где попало испражняются и мусорят,               
Как дикарьё степное грязное.               
Вроде бы по Руси идёшь, родной сторонушке,               
Вроде бы лица вокруг славянские,               
А приглядишься, прислушаешься –               
Не русские вокруг, а злыдни Батыевы.               
Эх Садко-соловушка, горько сердцу моему.               
Эх Иванушка, мил человек, горько моей душе.»               
И бросил Илья свой шлем коню в ноги,               
И махнул рукою с досадушки.               
А Садко-гусляр погладил струны звонкие,               
Да вздохнул в ответ тяжелёхонько,               
Да проговорил негромким голосом:               
«Сторона моя, русская сторонушка!               
Любовался я тобою в годы давние!               
Любовался я тобой, как красной девицей,               
Станом статною да лицом пригожею,               
Ухоженною да нарядною,               
Целомудренною да нравом ласковою.               
Ты была как река чистая да полноводная,               
Как бы вешний белый сад, цветами убранный,               
Как бы небо синее светящееся,               
Как бы гусельки мои певучие!               
Хороводы были яркие,               
Песни были мелодичные,               
Терема были узорные,               
Хлеба были плодовитые.               
Была на Руси и дурь во все века,               
В семье не без урода, так уж водится,               
И князья и знать самодурствовали,               
И в народе разбойники да жулики водилися,               
Но это казалось пылью лёгкою,               
Казалось – время дай, и пыль смахнём легко,               
Так, что Русь заблещет краше золота.               
Ведь и среди знатных людей почитаемых               
И в нехитром простонародии               
Доброта была – как тепло летнее,               
Правдивость и вера Христианская –               
Словно сияние дня прекрасного,               
Талантливость – как щедрые дожди медвяные!               
А вот что пришло вслед за надеждами,               
За лучистою зарёю, вместо сияния:               
Скандальность и разобщение княжеские,               
Нашествия степняков зверствующих,               
Фарисейский кошмар Ивана Грозного,
Время смутное с коварством и подлостью,               
Невнимание к народу власти и чиновников,               
Бедствия и бунты в народе озлобившемся,               
Бандитский изуверский маразм               
Марксистско-ленинско-сталинский,               
Войны тяжкие братоубийственные,               
Без конца иноземные нашествия,               
Да безнравственная псевдодемократия.               
Президенты да министры с депутатами -               
Тьфу, какое бестолковое правительство,               
Народ бедствует, а они в достатке жирствуют,               
Даже не пытаются это исправить, сволочи.               
А какая дурь искусством нынче называется...               
Что у них тут песнями называется?               
Мужики и бабы смазливые               
На всю страну орут-кривляются,               
Как им совокупиться хочется.               
А мелодии у многих песен нетути,               
Только ритм один бубухает-бабахает,               
Чтоб под этот стук конечностями дёргати               
Да срамотами потряхивать-помахивать.               
Вот народ какой – придурки да дебилушки.               
Все искусства всё более склоняются               
К чудаковатой корявой примитивности.               
Кривляние у них духовностью называется.               
И на эту придурь столько денег гробится,               
Когда столько народу ниже черты бедности...               
Стал народ какой-то грубый, чурбаноидный,               
Не могут отличить плохого от хорошего,               
И  талантливого от бездарного,               
И простодушного от похабного,               
И красивого от размалёванного,               
И  умного от хитрозапутанного,               
И твёрдого от жестокого,               
И  мудрого от складно треплющегося,               
И мягкого от безвольного,               
И правды от правдоподобной лжи.               
А ведь эта тупая неразборчивость,               
Неспособность отличить плохого от хорошего,               
Это и есть сама суть свинства хрюкающего.               
Для кого же встарину прекрасное творилося?               
Для кого ратные подвиги совершалися?               
Для кого мудрое слагалося?               
Разве для этих горилл-питекантропов               
Со взглядами алчными, ехидными и мрачными?             
Вон какие глаза у них бездуховные -               
Словно дыры горлышек бутылок пивных,               
За которыми лишь стекло пустотелое.               
И когда я об этом думаю,               
То и рука на гусли не ложится,               
То и душа свету не улыбается,               
То и пение из уст исходить запинается.               
Для кого же тогда хорошее?»               
И умолк Садко, на прибой озёрный глядючи.               
А Иванушка сидел, Садко с Ильюшей слушая,               
Да из котомки достал ржаного хлебушка,               
Да угостил с руки синицу, птичку малую,               
Да угостил ещё и белку рыжую,               
Да не забыл и Бурушку, коня Ильюшиного.               
Глянули Илья и Садко – а Иванушка улыбается,             
Видя, как синица, белка и богатырский конь               
К человеческой руке разом тянутся,               
Да меж собою мирно уживаются.               
Увидал Иван, что его черёд слово молвити,               
Глянул на Садко и на Илью опечаленных,               
Да сказал-произнёс таковы слова:               
«Ой вы, добрые честные сограждане,               
Славные русские удальцы-витязи,               
Я, ведь, видел то же нынче, то же самое,               
Как и вам, мне приключилось огорчение.               
Видел сердца людей, от большого до малого,               
Что сердца сии полусобачьи-полусвинские,               
А умы при них блудливые козлиные.               
Плачущего не утешишь пустыми байками,               
Коли от боли средства не имеется,               
А потому признать надобно,               
Что повсюду на Руси – уродство моральное.               
А ведь почти то же творится за границею.               
Жлобство шествует по земному шару синему.               
Но в других местах Земли запачканной               
Проявляется  это в других качествах,               
Да ещё, конечно, в разной степени.               
На Руси у нас, и впрямь, трясина страшная.               
И всё это мракобесие знакомо мне.               
Этой злобою я дураком и прозван был.               
Злые звали и зовут меня дураком               
За доброту мою,               
Хитрые и коварные зовут дураком               
За честность мою,               
Вруны зовут дураком               
За правдивость мою,               
Жадные зовут дураком               
За щедрость мою,               
Серьёзные  и  хмурые зовут дураком
За веселье моё,
Хваткие, хищные и пронырливые зовут дураком
За рассеянность и духовность мою.
И ныне скачут они, как крысы,
Ищут, чего бы сожрать, чего бы стащить,
И понять не могут, зачем нужно то,
Что в крысиное брюхо не лезет.
Не может собака, свинья или крыса
Понять человеческие ценности.
Каждому – своё, воистину,
Скотине – скотское, человеку – человеческое.
А беду ещё вот какую вижу я:
Урождается скотина в теле человеческом,
И считает себя человеком развитым,
И не верит, что для человека истинного
Ещё какие-то качества нужны,
И не верит в связь со Всевышним Господом,
И не верит во вдохновение,
И не верит в чувство красоты и интуицию,
А обладающих этими качествами
Ненавидит лютой ненавистью,
Думая, что они над ним насмехаются,
Издеваются и величаются. 
И потому он так думает,
Что иного не может понять душа скотская,
А судит по мере несовершенства собственного.
И, так думая, он часто кривляется,
Пытаясь выказать то, чего нету в нём,
Не понимая, что для человека интуитивного 
Ясна и по нервам бьёт фальшивость оная. 
А признать несовершенство души своей
Не даёт раздутое глухое самолюбие,
Так этот горе-человек себя и обманывает.
А всё же, други мои, соратнички, 
Не впустую, не напрасно всё хорошее,
Что от века на Земле насаждалося,
Ибо многих это доброе насаждение,
Как детей малых за руку,    
Увело в Царство светлое, Царство Божие, 
Да и ныне уводит достойных этого,
Хоть и мало таковых теперь становится,
Да и будет продолжаться это действие
До скончания роду человеческого.   
Ой вы, братцы мои разлюбезные,
Разве не для кого ныне на Руси добро делати?
Не для рвачей, не для мошенников,
Не для тех, морально недоразвитых,
Что пред мирными людьми безобидными,
Аки в стае волчара пред волчарою,
Всё выкалываются да выдрючиваются,
Рыча и клыки показывая,   
Не для отродья семени Хамова,
Жадного да похабного,
А для женщин и старушек безобиднейших,
Всякое живое существо привечающих,
Для тех редких на Руси мужчин,
В коих справедливость и разум,
Благородство и честь ещё осталися,
Ради тех редких из молодёжи нашей,
Которые в нынешний разгул страстности,
Цинизма, похабства и развращённости
Не идут и не бросаются,
А попав в него, вырываются 
И бегут из него с содроганием -   
Для этих редких всё наилучшее!
И почему-то мне, Ивану-Дураку, кажется,
Что моральная и умственная сила великая,    
Которая за сотни лет на Руси накоплена,   
И как бы в летаргии замерла,
Должна, пред падением во времена страшные,
Вспыхнуть красотою на прощание,
Вспыхнуть красотою искренней,
Которая вскоре затянется тьмой лицемерия,
Фарисейства вековечного,
Насквозь фальшивого, самодовольного,
Которое, словами истины прикрываючись,
На деле деяния похоти и лжи творит,
Обвиняя невинных в том, в чём само виновно. 
И будет вспышка красоты истинной
Словно мудрое просветление перед смертию,   
Словно бабье лето ясное пред сырою осенью,
Словно яркая заря пред ночью тёмною...
А ещё, вот, кое-что неблаговидное, 
Что мне отроду противно и не нравится: 
Когда спорят и орут, не имея знания,
Когда бабоньки дерутся промежду собой,
Словно псины-шалавы подзаборные,
И мягкость утратив и женственность,
А мужики дурные смотрят и лыбятся,
Вместо того, чтобы разнять дерущихся,   
Когда жалуются на бедность и безденежье,
А сами тратятся на зелье алкогольное, 
Когда с домашнею животною скотиною
С грубым хамством тупорылым обращаются,
Обижая животное бессловесное,
И когда вбивают гвоздь в живое дерево –
Ведь все те, кто это вытворяет-делает,
Уродливости этого не чувствуя,
Это – души неуклюжие, корявые.
Надо людям не только искать пользу меркантильную,
Но и  красивому вокруг душою отзыватися,
Но и  доброму вокруг душою радоватися,
Чтоб не быть как хомяки с глазами жадными...
Вы же знаете, друзья, добры молодцы,   
Что на всё, про всё, есть воля Божия.
Так чего ж нам понапрасну терзатися?   
Не бросай ты, Ильюша, шелом славный твой. 
Не бросай ты, Садко, гусли напевные.
Не бросайте достояния российского, 
Ведь оно же – часть достояния всечеловеческого.
Авось ещё слава наша понадобится!
Всё же есть ещё Любовь в сердцах человеческих!»
И на том закончил речь свою Иванушка...
Опустились ли у озера Валдайского
Три чудесные птицы светлые,
Или грели землю три луча от красна солнышка,
Или  это прозвучали три могучих голоса?
Поднялись, растаяли три золотисто-белых облака. 
Лишь вода озёрная  у того места серебром серебрилася,
Лишь цветы там сильнее к солнцу воспрянули,
Лишь таинственным напевом прокатилося 
Призывание струн восхитительных...