Высокий слог не нужен пасторали... Филипа Сидни

ФИЛИП СИДНИ

   (Из книги "Аркадия)

Высокий слог не нужен пасторали;
   Будь просто, слово, там, где прост предмет.
Но страстен голос у певца печали:
   Без воодушевленья песни нет.
Хочу, чтоб струны сердца поддержали
   Из жизни двух друзей простой сюжет.
      Нет, не к лицу величественной музе
      С прерывистым дыханьем быть в союзе.
Но вы, кто дорого не ценит слез,
   Лия их и на дальнем расстоянье,
Когда не с ближним худшее стряслось,
   А с тем, кто беден, мал иль в низком званье, -
Вам я на суд свой вымысел принес -
   Явите к бедным жизням состраданье.
      Пусть кто-то: "Счастье, что не я!" - вздохнет.
      Но друг разделит горе и поймет.
Итак, о них, благословенных мало,
   О двух (или один предстал как два?),
В обувке тонкой чья стопа ступала
   На свежий луг, где колется трава.
Один был Клай - душа его познала
   Полнее жизнь: он был рожден сперва.
      А тот, кто позже в мире оказался
      И менее познал, Стрефоном звался.
Эола край родным Стрефону был,
   Клай на Эпире был рожден высоком,
И каждый друга слушал и любил -
   Так дружба запад обняла с востоком -
И сердцу отдых в друге находил.
   Стада их пышных трав питались соком,
      В любви и мире жили их стада:
      Рабам пример являют господа.
Клай трав лечебных был знаток отменный
   И слыл мудрейшим среди мудрецов,
Хоть эта мудрость не была смиренной...
   Стрефон же долго был следить готов,
Как старший холит всю попеременно
   Скотину, от ягнят до вожаков;
      И оба голос в ритм стиха вдвигали
      И шалостей любви не отвергали.
До ночи их напев не умолкал,
   К тяжелому унынию не склонных;
Клай из норы зайчонка извлекал,
   Стрефон ходил на белок несмышленных
Иль жаворонков с помощью зеркал
   Вылавливал - глупцов, в свой вид влюбленных,
      Шар проводил сквозь кеглей длинный ряд
      И разным играм обучал зверят.
С красавицами свежим утром мая
   Они могли без умысла бродить,
Румяный плод шиповника срывая,
   Чтоб спутницу развлечь и ублажить;
И девы, зелень платьев надевая,
   Любили с ними хоровод водить.
      Шутя они на майский шест взлезали
      И брошенным копьем мишень пронзали.
Ристаньям их был чужд спесивый спех,
   Их жизнь воистину была живою:
Ни страх гордыни, ни язвящий смех,
   Ни прямость стана с нищенской мольбою,
Ни стыд паденья - плата за успех
   ( О мир великих с вечной их алчбою!)
      Бездольным не присущи никогда -
      В себе они всех паче господа.

Но раз (о черный день, ты был так светел!),
   Когда закрывшись от лучей листвой,
Клай охряным клеймом ягняток метил,
   Чтоб не зазарился на них чужой
(Секрет клейма я тут бы рассекретил:
   Как знак свой, охрой желто-золотой
      Он на ягнятах вытиснил колонну -
      Держательницу, чуждую наклону).
Тогда ж из веток лавра плел Стрефон
   Гирлянды, дабы с ними в храм явиться:
На праздник Троицы был избран он
   Пастушьим лордом - есть же чем гордиться!
И каждый из друзей был убежден,
   Что в мире нечего ему страшиться...
      За труд, наемщик, сразу не плати:
      Доверчивая щедрость не в чести.
И вот они, свое закончив дело,
   Взглянули каждый (глянь и ты скорей!),
Как птичка белоснежная летела,
   А дева нежная гналась за ней
И черной шапочкой накрыть хотела
   (Пред черным белое еще белей),
      И щебетали обе. Но девица
      Проворней оказалась, нежли птица.
Незримо для нее Стрефон и Клай
   Следили из укрытия за девой,
Заброшенной Фортуной в бедный край,
   Природой созданной быть королевой.
"Где ты была, гулена, отвечай!" -
   Из клетки птичку взяв без тени гнева,
      Она к губам беглянку поднесла -
      Лобзание, беседа ль то была?

И в наказанье за свои проступки
   Счастливица была помещена
На грудь хозяйки ( то Венеры кубки,
   Чья хрупкость из небес сотворена,
Меж них приют нашелся для голубки),
   Там сладостно разнежилась она
      И, в толк не взяв причин, была лишь рада,
      Что ей, повинной, выпала награда.
Как убивают пленных градом стрел,
   Так стрелы красоты своей жестокой
Спускала дева с тетивы меж дел...
   Вот на траве простерлась у потока,
И куст листвой над ней зашелестел,
   Она ж закрыла взор, вздохнув глубоко:
      Ни листьев шум, ни щебет на груди
      Не гнали дум о ждавшем впереди.
Печаль (и этой красоте был ведом
   Ее наход!) была причинена
Отцом и матерью: на брак с соседом
   Согласье дать она была должна
По воле их - жил скучным домоседом
   Антаксий тот: добро, ни зло сполна
      Им не владели, но скотом владел он,
      И нашу деву в жены взять хотел он.
О, как он чужд ей! Но отец, но мать -
   Как прогневить их? О мешок треклятый
Нечистоты и скупости - но стать
   В глазах людей придаст и чурке злато!
Богопротивно противостоять,
   Уступкой же опошлишь то, что свято -
      Два облака небесный ум мрачат
      И два потока по ланитам мчат.
 
О Купидон-шутник! Твоею паствой
   Бывали судьи, лорды, короли -
Казалось бы, на высотах и властвуй,
   Но и мальки в твой невод потекли!
Так, на пиру, где все доступны яства,
   Нас радует невзрачный плод земли,
      Так из гнезда крадет охотно птицу
      Охотник на оленя и лисицу.
И вот на жертву выбрал Купидон
   Двоих, чья твердость не могла прельститься
Ни сказкою, ни видом из окон,
   Ни пляской, ни письмом, где слог искрится:
Для нежных, в свете задающих тон,
   Любая из приманок сих годится,
      Но грубым чувствам тонкости претят,
      Лишь прелести великие им льстят.
С Уранией, как со щитом, на поле
   Идет он, блеском доблесть заменя,
Перстами - стрелы: семьдесят и боле
   Пронзят они щитов в теченье дня;
Власы - плюмаж, а белизна - дотоле
   Невиданная на войне броня.
      Но белый цвет врагу сулит ли рану?
      Пунцовость губ и щек нужней тирану!
И очи брал он в бой - сосуды чар,
   Огни - лютейшую для смертных кару,
Хоть лютый залит был слезами жар:
   Так в кузнице вода - подспорье жару.
Так на сердца их шел он, бодр и яр,
   Так бедных пастухов овечьих пару,
      Рассудка их обрезав повода,
      Ввергал он - знали бы они куда!

Клай наземь пал и плакал от паденья,
   Прося на рану принести бальзам;
Стрефон же, полн блаженного смятенья,
   Как действует любовь, не зная сам,
Рванулся к ней, однако дух смиренья
   Познав в себе, стоять велел ногам.
      Она ушла; две пары глаз раскрытых
      Глядели вслед, закормленно-несытых.
Она ушла, оставив их, - верней,
   Ушли их мысли, а она осталась
Недвижной в них; Клай, как в глазу репей,
   Почувствовал ту новь, что в сердце вкралась,
И вот, бунтарь, науку прежних дней
   (Хоть поздняя, она легко давалась)
      Отринул он, решив: ее уход
      От пагубной горячки ум спасет.
Стрефон о встрече думал с наслажденьем,
   Как будто добрый пес пред ним возник
Иль бугорок с дарящим тень растеньем...
   Так бархатные переплеты книг
С орнаментом и золотым тисненьем
   Завидя, в школу рвется ученик;
      Потом, от розги претерпев в избытке,
      Он в книгах видит лишь источник пытки.
И имя, взявшее над сердцем власть,
   Стрефон писал на нем, разгоряченном;
Потом своих овец учил он красть
   Корм у ее овец, чтоб быть прощенным,
Когда придет к ней на колени пасть.
   Бывал наказан он по всем законам
      И некрасивой шалостью своей
      Себя унизил в мнениях людей.

Зато ее родители вдруг стали
   В дом звать Стрефона; он к ним приходил
С игрой и шуткой, и они считали,
   Что он ее намеренно смешил,
Дабы в предсвадебной развлечь печали...
   Он на себя вниманье обратил
      Урании, лишь непонятно было
      Им тешилась она иль впрямь любила.
К нему ж влеченье, поздний гость, пришло.
   Как млеком взора ни поил влеченья
Стрефон, оно напиться не могло -
   Водянка так не знает исцеленья.
В ту пору лета, когда солнце шло
   В грот Льва, пастух из ближнего селенья
      Стал звать ее в одну игру - она
      Звалась пятнашками, иль трепкой льна.
В высоком, низком, среднем ли сословье
   Земля красы подобной не несла,
Чтоб сочетала так немногословье
   С учтивостью, серьезные дела
С игривой беззаботностью, здоровье
   С задумчивостью ласковой, была
      И мягче воска и прочнее стали...
      Стрефон шел с ней туда, где лен трепали.
Им встретилась в пути людей толпа,
   И ты, злосчастный Клай, в толпу вмешался;
Ты скажешь: друга ты спешил скорей
   Увидеть - до чего ж его заждался!
Зачем теперь он не с тобой, а с ней?..
   Ты врал бы, милый, да не завирался!
      Не дружба, а любовь тебя томит:
      Земли железо взял небес магнит.


На каждой из сторон застыли рядом,
   Готовясь в бег, пастушка с пастушком,
А пару в центре именуют Адом:
   Она должна подножкой иль броском
Бегущих задержать. Зорчайшим взглядом
   Стерег добычу Ад. Все дело в том,
      Что в Ад попавший рад пятнать другого:
      Да вкусит стыд все что ни есть живого!
Сцеплял персты надежной хваткой Ад,
   А пары те, которые бежали
(Гори огнем, сестра! Погибни, брат!)
   Друг друга за руки едва держали:
Разбить бы тех, что посреди стоят,
   Дабы избегнуть муки и печали:
      Так в битве трус бежит во вражий стан,
      Презрев обет, который дружбе дан.
Нам, грешникам, игра - пример полезный.
   Герон, хоть старый, но в игре лихой, 
Был в паре с Космой, Пасию любезной;
   В Аду был Пасий с Наус молодой:
Ему ж без Космы центр впрямь мнился бездной;
   Урания же и Стрефон в другой
      Конец поставлены - мотайте на ус:
      Он горд - что перед нею Косма с Наус!
За Космой гнаться Пасий не хотел,
   Надеясь через круг быть в паре с милой,
Хватать Герона Наус он велел
   ( К нему ж Урания стопы стремила),
Был Пасий быстр и в действиях умел,
   В Героне же убавил возраст силы -
      И думал он: спешить не надо мне,
      Коварство подабает седине.

На кортки встал Герон, и, сделав шаткий
   Шаг, Пасий через тело старика
Перелетел - и так упал, что пятки
   В небесные вонзились облака!
Герон вскочил, помчался без оглядки,
   Но запятнала Наус шутника,
      А Пасий встал со вздохом облегченным:
      В Аду теперь Урания с Героном.
Тем часом Косма, миновав пятна,
   Пришла к Стрефону, но стремилась рьяно
В круг новый к Пасию прийти она.
   Тот, после жалкого паденья пьяный
И видя ту, что сладостней вина,
   Не мог от нового спастись изъяна:
      Бегущей Косме преградил он путь
      И шлепнул так, что задрожала грудь
Красавицы. Она, вскричав: "Неловкий!"
   Хвать по щеке его. Что ж, поделом!
Он, головой припав к ее головке,
   Облобызал ей руки, но потом,
Боясь возмездья мстительной плутовки,
   Запястья сжал ей... Должным чередом
      Стрефон с прелестной Наус сочетался,
      Но он не этой встречи дожидался.
Он наблюдал, как Косму подстеречь
   Готовилась Урания. О диво!
Она, Урания, смогла увлечь
   И старика Герона - вот счастливый!
В обиде Наус: ею пренебречь
   Решили все! А Пасий торопливо
      Глазами Косму средь игры искал,
      Тут взор Ураньи на Стрефона пал.

Ее очей привороженный зовом,
   Бежал он, взгляд оставя за спиной:
Так нумидийский лев, застигнут ловом,
   Бежит с повернутой назад главой,
Ловца дразня презрением суровым -
   Так он, любя, пренебрегал игрой.
      Однако ж льву ловца беречься надо,
      А игроку остерегаться Ада!
Запал игры алчбу в нем нагнетал,
   А зренье изощрялось от желаний;
В ней лучшее Природы мир являл,
   Казалось, ветер жил в подвижном стане,
А две стопы - сам Купидон их гнал -
   Безмерной радости сулили дани.
      О, есть ловцы на гордые сердца,
      Которым мнится избежать ловца!
За Наус ринулся вдогонку Пасий,
   И ей запятнанной приятно быть,
Стрефон ловить Герона дал согласье,
   Но и Уранья старика ловить
Бросается - и по ошибке (счастье!)
   Стрефон запятнан, и ему водить.
      Ее ж касанье бедному награда -
      И лучше неба быть добычей Ада.
В аду Стрефон и Наус. Ах, она
   В Аду и с кем в Аду! Ей насолила
Урания и будет отмщена!
   Меж тем игра в свой третий круг вступила.
Встал Пасий с Космой; хоть она гневна,
   Но выговоры делать прекратила.
      Герон с Ураньей в том конце стоят -
      И в тот конец летит Стрефона взгляд.


Ему советует стеречь Стрефона
   Стоящая с ним Наус (он ведь стар,
Его легко поймать), но уж Стрефона
   К Урании влечет сердечный жар...
Герон достигнул Космы беспрепонно,
   Но Пасий тут нанес ему удар:
      Страх или ревность бедным помыкает,
      Но он стоит и Косму не пускает
Бежать сквозь Ад; так трое их стоят,
   Урания же к Пасию стремится,
Но видя Наус стерегущий взгляд
   За поле вышла невзначай юница -
А к ней глаза Стрефона уж летят,
   Вот Наус он велит остановиться,
       Потом толкает грубо - и она
       В Аду остаться вновь принуждена.
К Урании стремится он упорно,
   Эфирной, пламенной - нет, не земной!
А все ж в земной игре она проворна:
   Обманут ею трижды наш герой,
Хоть вот уж, настигал... В стремнине горной
   На Даунсе так заяц молодой
      Из самых челюстей борзой спасется
      И к Вилтону прекрасному несется.
О полные превратностей бега!
   Охотник, отражен твой натиск ярый,
Теперь она хозяйка, ты слуга.
   Один рассказ я вспоминаю старый,
Как по пятам бегущего врага,
   В седле оборотясь, разят татары,
      Щит разорвав насквозь... Но здесь стрела
      Татарской глубже рану нанесла.


Как белый друг Венеры голубица
   (Сравнить ее с Уранией дерзну!),
Расправя крылья, в вышину стремится -
   Не то у ястреба ей быть в плену -
Все время убыстряет шаг девица,
   Подъемлет бег красу, как ветр волну!
      Душа объята трепетом и страхом -
      Так страшно Фениксу стать снова прахом.
Средь тех, кто любовался этим днем
   Запечатленным двойственной зарею,
Был Клай (еще вы помните о нем?):
   Красу Природы зря со всей толпою,
Он не умел себя уверить в том,
   Что шестеро захвачены игрою.
      Нет, эти люди вышли не играть,
      Им сердце Клая надобно заклать!
Шатаясь, чуть дыша, он головою
   Вращал, как посолонь один цветок,
Он провождал догадкою живою
   Движенья убегавшей наутек,
Но в то же время властной над игрою -
   Столь властным быть и сам Борей не мог,
      Нептуна нить на прялке риска прявший...
      Бог Времени, свою любовь ей давший,
Так сделал, что усталость лишь едва
   Была заметна в ней, когда другие
Валились с ног; Клай видел, как трава
   Сминалась там, где две стопы нагие
Бежали от Стрефона; дав права
   Безумному себе творить любые
      Бесчинства, вот, на поле он, гляди,
      Вбежал, хвать деву - и прижал к груди!


Оправдываясь тем, что от Стрефона
   Невинность девичью оберегал,
В ристанье он ворвался беззаконно!
   Стрефон себя за промедленье клял -
Но право же его зато исконно -
   И вместе с Клаем он ее поймал!
      Соперница Судьбы, краса Вселенной,
      У двух своих рабов ты стала пленной!
И вот, не то что б краше, чем вчера -
   Саму себя краса не превосходит,
Но блеска ей прибавила игра,
   Как тренье на рубины блеск наводит,
И капли лакомые серебра,
   Как на цветах, когда заря восходит,
      Бегут по коже... Разве плохо ей
      В двух шалашах гостить у двух друзей?
О счастье! Им она в глаза глядела,
   И долу оба опустили взгляд;
Стыдливость в них гордыню одолела,
   Ее глаза укорами язвят,
Но сердце чувствуют они сквозь тело,
   И руки их сжимаются, дрожат...
      Знать, видеть, осязать и слышать боле,
      Чем вся земля являла им дотоле!
О, и Медеин пеплос золотой,
   Сгубивший бедное дитя Креона,
Не причинил беды, подобной той,
   Что сталась с сердцем Клая и Стрефона.
Став тестом в их руках, она с толпой
   Спешит расстаться, сердцем непреклонна.
      "Прощайте!" - говорит пастушка всем,
      И "трепка льна" прекращена на сем.


Чуть от одной избавлен Клай кручины -
   Уж новая беда предрешена.
Он продолжает зритель быть картины,
   Хоть с глаз она уже унесена.
О, целомудренность лишь часть мужчины,
   А часть за целым следовать должна!
      Фантазия кладет начало узам -
      Рассудок прочность придает союзам.
В ярме жестоком не был Клай одним...
   Стрефон! Ты жил, беды не замечая:
Очами внутренний невидим дым,
   Но стоило тебе взглянуть на Клая,
Ты понял, сам каким огнем палим -
   И ярче вспыхнул пламень, жизнь сжигая,
      Грудь полня вздохами, вселяя ночь
      В сознанье, унося веселье прочь.
Рок вырос из игры и шлет удары,
   На горьких думах душу он пасет,
День бесконечен, ночь гнусна - кошмары
   Она взамен прелестных грез несет,
На самый дальний луг свои отары
   От глаз людских подале он ведет;
      Там, никому не зрим, уныл и горек,
      Воспричитал он, севши на пригорок:
Я как одер в нагруженном возу
   Или овца голодная зимою!
В полете мысль, а сам едва ползу,
   Впадаю в дрожь пред кроткой муравою,
Ложусь - сна нету ни в одном глазу,
   Хоть вечерами с ног валюсь порою.
      Я проклят! Так! Недаром у креста
      Я встретил безобразного кота.


Злым силам отдан я на поруганье!
   Глаза моей Урании - родня
Небесных яблок - счастливы в незнанье
   Своей красы, которой сгублен я!
Ты дерево в апрельском одеянье,
   Урания! Ты выстрел без огня!
      Вред делается надо мной незримый,
      А значит силой не земной творимый!
Весь трепещу пред ней я, весь горю,
   Хоть от нее не происходит кара;
Среди овец о ней я говорю
   (В уме ли тот, кто говорит с отарой?),
Один я, но все время вас я зрю,
   Златые кудри, рук молочных пара,
      Вишневые уста... Конечно, враг
      В обличье ангела отмстил мне так.
Благоухает воздух дивным телом -
   В блаженстве этот запах я вдыхал,
Счастливым, легким становясь и смелым -
   И вот я с высоты блаженства пал!
Друзья смеются над моим уделом.
   Заговорю ли (чтоб насмешник знал,
      Как стражду я) - и сразу против воли
      Слова коверкаю - не колдовство ли?
Как стражду я - заявлено везде:
   Недаром соловья печальны звуки;
Недаром вижу, наклонясь к воде,
   Лицо, исполненное жгучей муки;
Гора, сочувствуя моей беде,
   Свои седины рвет, ломая руки;
      Деревья слезы обо мне струят,
      И, стыд мой видя, покраснел закат!


Ты, дудка, лучшая моя отрада,
   Теперь мне счастье растоптать твой прах;
И вы, с кого свести не смел я взгляда,
   Вы, овцы, скройтесь от меня в лугах!
Ты пес, берегший от волком мне стадо,
   Помысль о внутренних моих волках,
      О, помоги от них мне уберечься!
      Увы, мне впору от себя отречься!
Хоть мягче воска суждено мне стать,
   Хоть жалостней ягненок лишь бывает,
Увел чью матку расторопный тать:
   Он дискантом о помощи взывает,
Которой неоткуда больше взять, -
   Но пусть Урания не забывает:
      Единый миг была она моей,
      Хоть от блаженных проклят я очей.
Я с ней, пока на ветровом просторе
   Еще веду своим обидам счет,
Пока могу свое поведать горе -
   С ней воля сцеплена, к ней мысль течет;
Как душу обстает фантазий море,
   Душа объемлет деву в свой черед.
      Вся жизнь моя над нею, точно птица,
      Любовью полнясь, день и ночь кружится.
Вот, облако мне заслоняет взгляд,
   Но там как будто глаз ее свеченье;
Поодаль духи адские вопят,
   Но громче воплей ангельское пенье;
"Послушай, сделай, как тебе велят,
   Предайся весь в мое распоряженье,
      Не спи, не наслаждайся, не владей:
      Все в жертву дай, не признаю частей!"


Спешу! Любая жертва мне отрада,
   Пусть все мое тебе принадлежит!
Пусть поразит чума все это стадо
   И колдовская дудка замолчит.
Пес, уходи! Ты не умрешь от глада:
   Ягненок пусть твой голод утолит... -
      Так с овцами простился и собакой,
      И дудку сжег, поцеловав однако.
Сказав и сделав так, встал с места он -
   С спокойной грацией, с душой унылой,
От роздыха как будто утомлен,
   Синь глаз лицо залить ему грозила.
Пугаясь худшего, не знал Стрефон,
   Что лучшее... И вот же надо было
      Ему на куст случайно кинуть взгляд:
      Тот, кто под ним сидел, был друг и брат,
А стал никто. Вот где ты, Клай безбожный!
   Я жить и радоваться мог - но ты!..
Клай за поступок свой неосторожный
   Себя меж тем судил; стыда цветы
Пылали на щеках... Куст придорожный
   Увидев, сел он, погрузясь в мечты,
      И жалобно запел о сердцу милом;
      И в голосе его Стрефон унылом
Меж восклицаний горестных ловил
   Звук ласкового имени святого;
"Я околдован!" - вновь он повторил,
   Он пленник у владыки Ада злого,
Но образ, что душе его так мил,
   Пред взором мысленным явился снова.
      Казалось, смерч в свой вихрь его бросал
      Иль сдвиг подземный сердце сотрясал.


                (С английского)