Пароль

Поезд. Стыки. Веселье и песни вокруг,
Видно, мчатся студенты «дикарить» на юг...
Анекдоты – пошли и «страшилки» потом:
(Поезд. Двое в купе. Ночь и страх за окном:
«В привидения веришь?» – вопрошает она.
«Нет!» – ответил он ей и ... исчез у окна...)
А затем и ко мне: «Ты здесь старший, пожалуй,
Расскажи про какой-нибудь страх небывалый,
Да и есть ли такой, коли сердцем не трус...»
– Ну, поведать про свой не сегодня берусь,
Всё на уровне быта, лишь память да сны...
Расскажу вам про страх у героя войны.

Я электрик, и кран «оживляю» – больной,
Всё по стройкам мотаюсь, когда где-то сбой.
Мы обычно дежурим, «на стрёме» торчим,
А когда где беда – на «техничке» летим.
А в мехтресте – механик у нас: «мастер-кран»,
Ух, и классный мужик, боевой ветеран!
И в работе горяч, и готовый – помочь,
Рассмешить, если трудно, и выпить – не прочь.
Вот мы как-то сидим, ну, поддали чуть-чуть,
И Степаныча просим: «Расскажи что-нибудь
Про войну, натерпелся там страха, небось!»

– Как сказать?! Если видел врага – не пришлось. –
Хмыкнул наш ветеран, и взглянул в небеса,
(И слились с небесами героя глаза).
– Я ведь смертник-летун, ну а в небе – в бою,
Не до страха, здесь жизнь возрождаешь свою,
Припозднишься чуток – вот и выловишь смерть,
Успевай упреждать, да башкою вертеть,
А фашиста собьёшь, ох, и кайф тут, ребята!
А пикирует наш – злость и горе солдата...
Да, война – это жизнь между смертью и смертью,
Только чувствам живым есть здесь место, поверьте!

Это где-то в лесах, в Белоруссии было,
Нас подняли, летим прикрывать наши ИЛы,
Что утюжили немцев колонну на марше...
Жарким выдался бой, много пало там наших,
Немчура ведь вояки, увы, неплохие,
«Мессер» сбил, и меня подпалили «худые».
Кости за борт, под куполом вижу: «худой»,
Но молчит, не стреляет, благородный какой!
И «худой» улетел. И не сбил он меня.
Может быть, пожалел? Не хватило огня?
Может, «табу» негласный с фашистом у нас:
Парашют – не сбивать, – это выполнил «ас».
Ну, спускаюсь в массив, на полянку «рулю».
Приземлился. Вдруг слышу: «Эй, фашист! У-лю-лю!»
Оглянулся: «лесной», весь чумазый такой:
– Свой, родимый, я! Свой! Ей, Богу, я – свой!
– Врёшь, вражина, я чую фашистский душок.
Бесноватый тебе твою смерть здесь нашёл.
– Стой! – кричу, – не стреляй! Я ведь русский, я – свой.
Я сейчас докажу, что мы крови одной.

Вот и «Яблочко» «сбацал», вот спел я «Катюшу»...
Одичал он, не верит, язви его в душу.
Партизан не доверчив, ведь волком живёт,
Чую: иней на сердце, в глазах вижу: лёд.
– Мы фашистов таких «раскололи» троих,
Не поверить здесь лучше, чтоб остаться в живых.
Всё, затейник, остынь. Ну не наш этот «вой».
Всё, стреляю. Уйду, не засыпав землёй.
Ты вражина. Палач. И останешься тут
Без креста и могилы, волчары – сожрут.
– Не стреляй, – умоляю – Поверь мне! Постой!
Не пацан, вижу – смерть со своею косой,
Смотрит – череп, в глазницах ни света, ни зги.
(Где ж ты, ангел-спаситель, явись, помоги!)
Ох! Струхнул я тогда, будто путы стянули,
От своей, неужели, погибну здесь пули.
«Я же свой!» – умоляю. Но смерть – впереди...
Бух! – пред ней на колени... Нет пощады – не жди!
Это смерть. Беспросветная вечная ночь.
И никто. И никто мне не может помочь.
С того дня я запомнил теперь навсегда,
Что такое страх смерти и «медвежья беда».
«Стой! – кричу. – Ты не смеешь меня убивать!»
«Отчего же?»
«Да я... Я ведь ... ё... твою мать!»

Кто тогда, до сих пор, до сих пор не пойму
Прокричал за меня «оскорбленье» ему,
Видно, предок далёкий перед смертью за миг,
Чтобы узнанным быть, испускал этот крик.
То пароль наш, решил я потом, наконец,
Означает он: я, ну, почти – твой отец.
И свершается чудо: отводится ствол:
«И взаправду ты – свой! Свой, родименький! Свой!»
И «лесному», видать, что-то предок шепнул -
Ствол на спину закинул, навстречу шагнул,
Потеплели глаза, в них растаял свинец,
Взгляд уже мне родной, будто смотрит отец...
«Свой!» – ко мне ли он, к Небу взывал,
На колени упал, руки мне целовал...
Да и сам я размяк, ослабел, изнемог:
«Ах! Пацанчик ты мой! Ах, родной! Ах, сынок!»
И целую сквозь слёзы, и в объятьях душу,
И за что, сам не знаю, прощенья прошу.
И пошли мы, обнявшись, уже, как родня...
Нет роднее с тех пор на земле у меня.

А на базу пришли, там шифровка как раз:
Мол, летун где-то наш «прилеснился» у вас.
Разыщите. Приказ. Транспорт вышлем за ним,
Передайте, что надо, заодно пособим.
Ну, а нашему «ЯКу» – преогромный привет...
Я прошу пацана: «Что случилось – секрет.
Как за жизнь пред тобой на коленях молился,
И как матушкой после твоею прикрылся,
Не звени, а не то – застрелиться мне в пору...»
«Что ты, батя, о том даже нет разговору,
Но и ты здесь в отряде меня не срами,
По законам лесным ведь живём мы, пойми...»

Баньку мне предложил он, но я не пошёл:
Было как-то неловко и нехорошо...
Не простился я с ним, улетел просто так:
Не могу свой «позор» позабыть, ну никак.
Нет, не ас мне фашистский поведал про страх:
Наш пацан-ясноглазка в родимых лесах.

Вот с тех пор этот мат для меня стал святым, –
Не бросаюсь я им. Не бросаюсь я им.

Чтоб свести в первобытстве с концами концы,
Были общими в племени мамы, отцы,
Жёны, сёстры, братья – потому от того
Эти узы на свете – вернее всего.
В первобытной «общаге» все жёны – «общак»,
Кто «имел» наших женщин, тот значит – не враг.
И пароль тот языческий – признак родни
Верой предкам служил в лиха чёрные дни...
И при встрече охотников-руссов в глуши,
Этот крик обещал и спасенье, и жизнь...

И воззвала тогда предков кровь, и спасла,
Что тут скажешь, ребята, такие дела.

В небе – страха не знал, был со смертью – «на ты»,
А тогда у сынка ... попросился в кусты...

Страх – лишь древняя сила осилить смогла,
Что отчизна для нас испокон берегла,

Что же, выпьем за чутких бойцов тех, юнцов,
За пароль наш славянский, за предков-отцов,
Чтобы нашему роду – не знать переводу...

– Пил он тост, как в степи у колодцев пьют – воду.

Вот такие, ребята, у страха глаза.
И что мне рассказали, то вам рассказал.

И притихли студенты, но кто-то «банкует»:
«Им бы вместе бутылку распить мировую».

________________________________________


Фотогалерея Истринского района
Партизаны Дед и внук.
http://foto.istranet.ru/displayimage.php?album=2742&pos=376