Пепел восхода

Не умерли, а только незаметно
на миг бежали из чертогов тьмы.
А мертвецы… Пожалуй, это – мы.

***
Когда Сергей проснулся, было около пяти утра. Бледная больничная палата пропиталась горьким запахом дыма: на улице жгли сырые опавшие листья. Накрапывал дождь, холодный, «очень холодный» ветер косо лепил на стёкла, перечерченные железными решётками, тонкие иглы, медленно тяжелевшие книзу затем и скатывавшиеся уже вертикально таявшими каплями, оставлявшими влажные полосы. Иногда они влетали в приоткрытую форточку и разбивались о белый подоконник. Сергею вспомнилось, как в детстве его мать говорила, что небо плачет, когда Бог страдает за наши грехи. Издали донёсся заунывный, протяжный перезвон колоколов. «Послушай, как красиво!» – говорила когда-то мать, но Сергею эти медные стоны никогда не казались прекрасными. В детстве он заучивал молитвы, не понимая их сокровенного смысла, но видел, как горячо и чувственно молилась его мать, - и ему хотелось молиться вместе с ней. Она уже давно уснула – он не любил слово «мертва» – «мёртв не тот, кто покинул землю, а тот, кто погубил душу». Торжественная мрачность колоколов всё ещё доносилась из маленькой церквушки, тускло тлеющей над кронами поржавевшего парка позолотой купола, увенчанного крестом, простым и строгим, как монолитное пепельное небо, пронизанное болезненно-белым осенним свечением. Сейчас Сергею больше всего хотелось вспомнить какую-нибудь молитву, но – тщетно, лишь три слова глубоко отпечатались в его сознании. Прости меня, грешного.
- Прости меня, грешного… Прости меня, грешного, - раз за разом шептал он.
А небо – плакало. Плакало, прощая наши грехи.

***
Надежда умирает последней. В этой поговорке болезненнее всего стонала безысходность. Как капитан, до конца остающийся со своим тонущим братом-кораблём, так и надежда, из последних сил шепчущая: «держись, всё будет хорошо», - целует тебя кровоточащими губами, еле сжимает твоё запястье тонкими, полупрозрачными пальцами и улыбается, так нежно и легко, будто сама верит своим словам. Но всё же… Умирает.

Есть ли надежда у обречённого? Рак мозга. Таков был приговор. Сергей избежал бесчисленных рыданий родных и близких, потому что их не было, избежал бесчисленных визитов с опустошающими слезами, обманчивыми улыбками, скрывающими смирение, пышными букетами цветов, словно для покойника. Однажды медсестра принесла пациенту в палату букет жёлтых весенних тюльпанов, но их беспечная свежесть почему-то показалась ему тревожной – четыре цвека. Какая пошлая ирония жизни. Тогда, не сказав никому ни слова, Сергей встал (он ещё мог ходить) и бросил один тюльпан в окно. Промчался автомобиль, смешав его с пылью, прошёл дождь, утопив цветок в луже, торопливый пешеход втоптал его в грязь.

Он был один. Совсем один. Порой он спрашивал себя: «почему я?» -  и не находил ответа. С годами он пришёл к выводу, что за всё своё пустое подобие жизни, не нашёл ни одного ответа. Есть ли надежда у обречённого? Почти полный паралич тела, отсутствие, пожалуй, всего, к чему мы так привыкли и чего попросту не замечаем. Единственной его отдушиной был ноутбук, восприимчивый к движениям глаз. Так он писал стихи… И всегда мечтал издать книгу. В красно-коричневом кожаном переплёте, с золотым тиснением на обложке, пахнущую крепкой, белоснежной, новой бумагой. Он упивался своей мечтой, но она была так далека…

***
Проснувшись, Сергей сразу вспомнил, что сегодня - «да!» - именно в этот день должна состояться операция, которую человек, давно превратившийся в безмолвную тень, смирившийся с неизбежностью постоянства страданий и неотвратимого приближения мучительного финала, тем не менее, ждал с безумной тревогой и тем трепетом, с которым маленькие дети ждут своего дня рождения, за исключением лишь того, что ждать приходилось дня воскресения или смерти. Но надежда, та самая лихорадочная, обессиленная, но всё ещё борющаяся надежда теплилась в душе, подобно догорающей свече. Неимоверная противоречивость чувств кипела и плавилась в нём, безумных и неистовых настолько, что если бы он мог крикнуть, то в безудержном, всепоглощающем рёве содрогнулась бы галактика, а чудовищные отголоски эха ещё долго бы дрожали во всех уголках вселенной.

Но вот дверь открылась и появился врач, солидный пожилой мужчина с редеющими седыми волосами и умиротворённым лицом; за ним ещё один, помоложе, взгляд его был умным и живым, и как будто старался сразу постигнуть суть всех и всего, что его окружало; ещё несколько врачей – хирургов, время от времени негромко переговаривавшиеся между собой, средь которых были мужчины и женщины разных возрастов; двое торопливых медсестёр; последним вошёл задумчивый и сосредоточенный анестезиолог. Пожилой врач представился, сказав, что он будет вести операцию, а все, кто здесь находится, будут ему помогать, а затем он представил своих ассистентов. Медсестра сделала Сергею укол снотворного, а врач продолжал что-то говорить, но его слова постепенно стали перемешиваться и расплываться, точь-в-точь капли дождя, лепившиеся к стеклу, медленно тяжелевшие книзу затем и скатывавшиеся уже вертикально в каком-то глубоком и монотонном гуле, в котором давно растаяли и густой голос врача, и чёрные решётки на окнах меняли форму, растекались, собираясь в одно большое пятно, обволакивающее тело, застилающее взор, – и вскоре всё исчезло, и мысли стали слишком тяжёлыми – и пришлось отпустить их, чтобы они летели куда-то вниз, в монолитное пепельное небо каплями дождя и разбивались о заунывный перезвон церковных колоколов, отлитых из ржавых деревьев, тлевших в клубах горького дыма; и только простой и строгий крест непоколебимо сиял тремя перекладинами, словно тремя словами. Прости меня, грешного.

***
Когда он открыл глаза, вокруг была непроглядная тьма, не нарушаемая ни единым квантом света. Мысли всё ещё путались, но через несколько мгновений Сергей с ужасом осознал, что… «Ослеп!» Горе, гнев и отвращение выплеснулись из него безудержной волной – в бессознательном порыве он вскинул руками, но движение оборвалось в корне резким ударом обо что-то твёрдое. Миг находясь в оцепенении он поймал мысль, что - «невероятно!» - он смог пошевелить руками. Тогда Сергей снова приподнял руки, но сразу же упёрся в… Дерево? Осторожно он коснулся пальцами глаз, и, ощутив влажность белков, понял, что действительно ослеп. Ещё через миг недоумевающее уныние прервалось восторгом - «я могу пошевелить ногой!» - но тут же накрылось смятением: движение снова было прервано ударом обо что-то твёрдое. Эйфория от осознания почти полного контроля над телом медленно перерастала в панику. Он стал бить руками и ногами по доскам, сковывающим движения, но тщетно. И в этот момент глубоко втянутый носом тяжелый, сырой воздух сначала на уровне подсознания, но с каждой тысячной частью секунды всё резче и больнее наполнял разум ужасающим пониманием того, что он вовсе не ослеп, а лежит… «В гробу!» Он попытался крикнуть, но в ледяном ужасе понял, что связки отказали. Кислорода оставалось всё меньше и меньше; над головой – три метра окаменевшей от дождя земли; шесть досок, прогибающихся под её тяжестью, медленно давили со всех сторон и лишь рваные удары сердца оглашали стальную тишину. Вдруг на его ладонь что-то упало (хотел сжать, но не успел) и уже поползло вверх по руке. Через мгновение всё вокруг кишело трупными червями: они забирались под одежду, в волосы, впивались в кожу. Вот один упал на подбородок, пополз по щеке и стал забираться в ноздрю. От страха Сергей судорожно вдохнул, и червь пробрался ещё глубже, и уже извивался в горле, вызвав рвоту и удушье, а другой впился в глазное яблоко. Невыносимая боль - и руки снова онемели, и стало почти невозможно дышать: черви наполняли рот, пробирались в трахею. Послышался треск досок и… Тонны мокрой земли раздавили гроб.

***
Он проснулся. В уши откуда-то издалека вонзился вороний крик, тусклый свет луны мягко вливался в палату сквозь тени решёток, тонкая пластиковая трубка соединяла поблёскивающую стеклянную капельницу с веной. «Значит, жив». Было за полночь. «Сегодня воскресенье – в больнице почти никого нет, только дежурный врач». Сергей знал, что он единственный пациент на отделении, а значит, на этаже, кроме него, человека два-три. Мысль оказалось тяжёлой и, словно ощетинившейся иглами. Тут он вспомнил об операции – и тревога охватила пациента. Долго он лежал в замешательстве, но, наконец, попробовал пошевелить пальцем. И - «о чудо!» - смог, палец слегка согнулся. « Боже!» - сердце восторженно отбивало чечётку. Ещё одно усилие - «да!» - движение следующего пальца. Безудержная радость закружила голову, и тогда Сергей попробовал поднять руку, но – ничего. И даже пальцы больше не шевелились. «Еще только секунду назад…» - так он лежал с безразличным каменным лицом, и лишь из глаз струились немые слёзы. Жизнь – капризная, избалованная шлюха. Невольно Сергей начал вслушиваться в ночную тишину громадной больницы. Этаж пустовал, так что можно было чётко различить гулкое щёлканье настенных часов в дальнем конце коридора. Раз… Два… Три… Четыре… Так Сергей отсчитал минут сорок, как вдруг ему стало казаться, что с каждым щелчком всё отчётливее слышны… Рыдания женщины. Раз… Два… Три… Четыре… Всё ближе и ближе, всё громче и громче. Нужно было лишь повернуть голову назад, чтобы увидеть гостью, (внутренние стены палат были стеклянными для удобства присмотра за больными) но он не мог. Вот уже голос женщины совсем рядом, вот он постепенно стихает и… Ледяная тишина вновь поглотила больницу. «А может, только показалось?» -  подумал Сергей, глядя на своё почти безжизненное тело, в зеркало, висевшее над кроватью. «Конечно, какой же я глупец! Я мог увидеть её в зеркале! Мозг работает всё хуже…» От этой мысли стало ещё холоднее и тяжелее. В этот момент Сергею почудилось, что кто-то пристально смотрит на него – он перевёл взгляд насколько мог в ту сторону, откуда должен был смотреть предполагаемый наблюдатель, но никого не увидел, однако боковым зрением заметил в зеркале что-то, вроде чёрного человеческого силуэта. Когда же взор вновь был устремлён в отражение, там тоже никого не оказалось. В сознание брызнул вязкий суеверный страх, и, словно бритвой, как-то особенно болезненно в этот раз, полоснуло по сердцу чувство сырого одиночества. Стало вязко, досадно, захотелось уснуть. Навсегда.

***
Просыпаться было до того отвратительно, что Сергей не открывал глаза несколько часов, надеясь вернуться в царство снов, но осознав, что больше не уснёт, всё же открыл и, к своему изумлению, обнаружил, что находится в другой палате, более светлой и чистой, настольные часы показывают 14:00, а в окно, первый раз за долгие годы, заглядывает солнце. В зеркале лежал бледный человек, скорее похожий на труп, без волос, с перебинтованной головой, к руке была подсоединена капельница, а на лице играл тёплый солнечный блик, в тонком луче которого безмятежно кружили прозрачные пылинки. Белое невесомое пёрышко впорхнуло в полураскрытую форточку и, легко коснувшись его носа, легко на подушку. От прикосновения стало щекотно и Сергей начал быстро чесать кончик носа. Неожиданно, словно вместе с порывом свежего ветра, ворвалось осознание случившегося – и секундное оцепенение разразилось бесконечным восторгом, который не смогла бы вместить ни одна книга. На крики Сергея сбежались медсёстры, а потом торопливо вошёл и врач, оперировавший его, и с добродушной улыбкой даже пригрозил ему, словно ребёнку, уколом успокоительного. Почти целый день Сергей беседовал со своим спасителем, исступлённо благодарил, называл ангелом во плоти, чудотворцем, на что даже такой опытный жрец Эскулапа смутился, признаваясь, что действительно произошло чудо, которое, возможно, даже положит новую ветвь развития медицины…

Через несколько недель Сергею уже было разрешено прогуливаться по парку в сопровождении медбрата, а через два месяца, в недоумении разводя руками, врачи постановили, что пациент может вернуться к полноценной – «да, полноценной!» – жизни.

Когда Сергей покидал больницу, его сбила машина скорой помощи.

***
Очнувшись, он понял, что находится в знакомой до безграничного смирения обречённости прежней палате. Случайный взгляд упал на зеркало. От ужаса Сергей зажмурил глаза, надеясь, что это ему только показалось, но вскоре убедился в неизбежности реальности: всё тело было изрыто шрамами, левая рука покоилась в гипсе, а своего лица, если то, что от него осталось, можно было назвать лицом, Сергей не узнал. Тяжелейший ожог изуродовал его до такой степени, что с огромным трудом еле-еле различались естественные черты. С отвращением и болью он отвернулся: пыльное инвалидное кресло было прислонено к койке. Сергей попытался встать – истошный вопль лавиной горя, презрения и ненависти облетел протяжным эхом пустую больницу, словно траурный стон церковного колокола, а где-то за окном откликнулась стая воронов – он лишился обеих ног.

С трудом забравшись в кресло, кое-как, одной рукой вращая ржавые колёса, Сергей выбрался из палаты. «Почему никого нет?» - в дальнем конце мрачного коридора невозмутимо отмеряла секунды стрелка настенных часов. «За полночь» - тревожно пронеслось в голове. В тоже мгновение Сергей поймал себя на мысли, что из-за солидного расстояния он не видит циферблата, но почему-то знает, что уже… За полночь. Меньше всего сейчас хотелось оставаться одному.
- Эй?! - крикнул он.
- Эй? - откликнулось холодное эхо…
- Здесь кто-нибудь есть?!
- Есть, - солгало пустое эхо.
Горький вздох, больше похожий на стон, гулко рухнул с его губ.
- Почему я? – слёзно прошептал он, но, как всегда, не получил ответа.
Только часы безразлично считали секунды... Раз… Два… Три… Четыре… Вдруг вдали послышались голоса. Всё громче и громче. Их было двое. Казалось, пожилой мужчина о чём-то горячо спорил с юношей. Всё ближе и ближе раздавались удары их каблуков о мраморный пол. Голоса показались знакомыми, но Сергей никак не мог вспомнить, где слышал их. Вот они уже почти рядом, и кажется, что можно протянуть руку и коснуться кого-то, но вокруг – только пустынный коридор. Через мгновение голоса стихают… И вновь лишь безразличие часов капает в чёрный омут тишины. Вдруг чья-то рука тронула Сергея за плечо – он обернулся и… Упал в обморок.

***
Когда он пришёл в себя, вокруг было очень шумно, и как будто людно. Слепящий свет не давал осмотреться, однако, чуть прищурившись, Сергей разглядел медперсонал в белых халатах. Их лица казались знакомыми, но, как будто в далёком прошлом, может, быть в предыдущей жизни.
- Вот Вы и очнулись, - произнесла молодая улыбчивая сестра.
- Можно… Воды? - рассеянно промолвил Сергей, не понимая, где он и что происходит.
- Да, конечно, Вы, наверное, переволновались. Результаты обследования будут готовы с минуты на минуту, - и сестра ушла за водой.
«Какое обследование?» - в этот момент его взгляд упал на календарь. «Как странно», -  он показывал дату восьмилетней давности.
- Вот, пожалуйста, - сестра протянула стакан с водой.
- Спасибо, - ещё более рассеянно и недоумевающее произнёс Сергей и, сделав глоток, почувствовал освежающий холод, - простите, а какое сегодня число?
И она назвала дату с календаря. Сергей с изумлением оглядел своё крепкое здоровое тело и вдруг… Вспомнил этот день. Этот роковой день, когда он узнал свой приговор.
- Хочу Вас обрадовать, перебила его мысли сестра, - тест отрицательный. Вы здоровы.
В оцепенении смотрел Сергей на пустую улыбку её, затем поднялся, вышел из кабинета, не осознавая, что с ним происходит, лишь чувствуя какое-то необъяснимое противоречие, но вскоре и на его лице медленно начала проступать улыбка: сначала подёрнулись уголки губ, затем глаза заблестели пока что только предвкушением осознания жизни, как порой тень спешит впереди бегуна, но вскоре по всему лицу разлилась бездонная эйфория.

Уже на выходе его догнал врач, и принёс свои «глубочайшие соболезнования», объяснив, что сестра ошиблась и тест – положительный. Сергею оставалось только улыбнуться пошлой иронии жизни, но на губах застыла лишь гримаса безысходности, в которой врач с испугом прочитал «вот теперь всё так, как должно было быть».

Сергей стоял у решётчатого окна: это был тот первый раз, когда чёрные железные прутья смутили его, как будто говоря, что больше он отсюда не выберется. Теперь он смотрел вдаль, где рыдало горькое монолитное небо, простое си строгое, как позолоченный крест, возвышавшийся над ржавыми кронами деревьев. «Почему я? Почему снова?» -  бесконечно спрашивал он, но вновь не находил ответа. Врач тронул его за плечо и начал что-то говорить, но Сергей не слушал его, а только с ужасом вспомнил, как во тьме коридора его, в инвалидном кресле, тронул за плечо точно так же холодной костлявой рукой дряхлый полусгнивший мертвец с пепельно-чёрными провалами глаз. "Кто он? Что ему нужно? Что нужно мне? Кто я?"

***
Когда Сергей проснулся, была ночь после операции, та осенняя дождливая ночь, израненная криком воронья. «Неужели всё было лишь сном?» Он ещё не контролировал своё тело, но знал, что, если к нему и вернётся сила, то не сразу. «Сегодня воскресенье – в больнице почти никого нет». Из дальнего конца коридора негромко доносились отголоски музыки и разговора двух дежурных сестёр, который вдруг был прерван голосом молодого человека, а затем музыка смолкла и заговорил пожилой мужчина. Юноша, начал о чём-то спорить с ним, и вскоре оба быстрым шагом направились вдоль по коридору. В сердце Сергея возрастала тревога. Он вспомнил, что уже слышал всё это. Вот уже стук их каблуков о мраморный пол всё громче и громче, и вскоре – совсем рядом. Не в силах обернуться, он вспомнил о зеркале и увидел, как хирург, оперировавший его, и молодой ассистент вошли в палату и остановились у самой койки. Сергей посмотрел вбок, но никого не увидел. В зеркало – они стояли совсем рядом. Снова вбок – никого. Они продолжали говорить. Тысячетонный каменный ужас сдавил виски: несмотря на кажущуюся близость, нельзя было разобрать не сова. Он видел в зеркале, как врач приподнял его руку и прощупал запястье, а ассистент прижал два пальца к шее, но палата была пуста, а Сергей лежал неподвижно. Тогда оба врача в отражении испуганно переглянулись и почти хором произнесли одно и тоже непонятное короткое слово. Сергей догадался, что это было за слово, по их побледневшим лицам и, к своему изумлению, поняв, что может управлять телом, стал махать руками и кричать, а затем вскочил с койки, но зеркальный он всё так же безмятежно покоился в кровати, а зеркальные врачи выбежали в отражённую дверь, хоть в палате и коридоре было по-прежнему пусто. Вдруг Сергей услышал женское рыдание, но, заглянув в зеркало, никого не увидел, зато отшатнулся в ужасе, обернувшись, при виде «живого» разлагающегося мертвеца, из чьих чёрных глазниц, словно слёзы, падали, извиваясь, трупные черви. А через мгновение в зеркале Сергей не увидел и себя.

***
Когда он открыл глаза, вокруг была лишь кромешная тьма, а над головой – три метра окаменевшей от дождя земли. Звонили в колокола и, пожалуй, в этой траурной песне действительно было что-то прекрасное.

Никто не помнит точно, когда это было, но только пациенты той больницы до сих пор рассказывают, что если дождливой ночью заглянуть в настенное зеркало одной из палат, можно увидеть, как у окна стоит бледный мужчина с перебинтованной головой, всматривается в монолитное небо и всё шепчет:
- Прости меня, грешного…