Люська

Люська была не виновата. Она не могла быть виноватой в том, что от нее не зависело, чего она не могла изменить, по крайней мере изменить так, чтобы это перестало считаться виной. Но ей не поверили, и потому она бежала подпрыгивая по пыльной дороге подгоняемая хворостиной и рыдала в голос. Надо сказать, что рыдания были совершенно не в ее характере. Да она могла поплакать в подушку сочиняя встречу с бабушкой, которую никогда не видела, потому что та умерла до ее рождения. Могла  покукситься и поразмазывать тихие слезы жалуясь матери в надежде, что та заступится или пожалеет ее. Могла молча смотреть в небо пока слезы стоящие в глазах не подсохнут или не скатятся быстрым ручьем по не видимой подружкам щеке. Но чтобы вот так в голос, на улице, не обращая внимания на проходящих мимо. Вроде бы и стегала ее мать не так уж больно, Люська даже не уворачивалась, мало того моментами ей казалось, что мать потому и подгоняет ее, чтобы экзекуция поскорее закончилась, но чувство обиды, несправедливости наказания и невозможности защититься настолько переполняли тощенькое Люськино тельце, что только рев и позволял ей не задохнуться.
На повороте тропинки ведущей к дому Люська увидела отца. Он стоял к ней спиной и лопатой прочищал арык , чтобы направить воду к их огороду. Вот, то ли услышав ее, то ли просто потому, что так удобнее было выгребать мусор, отец повернулся к ней лицом. И Люська рванулась вперед от не поспевающей  уже хворостины, вцепилась в отцовскую ногу и перемежая слова шмыганиями и бульканиями начала сбивчиво объяснять то, что уже говорила матери. Она говорила, что это Галка увела ее с собой к Вальке на чуть-чуть только отдать книжку, а мамы дома не было, а Галка не хотела ждать. И Люська боялась, что ее больше никогда с собой не позовут, потому что она трусиха. Что она думала - это близко, ведь Галка с Валькой каждый день бегают друг к другу в гости, а когда захотела вернутся с полдороги, Галка припугнула ее злой собакой.  Что потом, она даже и не играла с ними, потому что они прекрасно играли вдвоем, а уйти не могла, потому что не запомнила дорогу. Но она помнит, что далеко от двора уходить нельзя, и  что мама будет беспокоится, и знает, что сейчас поздно, почти вечер раз папа уже пришел с работы. И что ей больно, и мама ей не поверила и даже не дослушала, и сказала, что она сама виновата, раз слушает кого попало. Но ведь мама сама говорила, что она не должна играть одна, что ей надо играть с девочками и быть такой же боевой, и не давать себя в обиду.... . Все еще нагораживая одно объяснение на другое Люська подняла глаза ожидая, что отец погладит ее по голове, прижмет к себе, защитит. Он не смотрел на нее. Он беспомощно смотрел на мать и не знал, Люська ясно увидела эти его колебания, на чью сторону встать. Потом отстранил ее от себя,  деланно строгим голосом сказал - с матерью разбирайтесь, и  принялся снова чистить арык.
Люська  понуро опустив голову пошла к дому. Слезы у неё враз пересохли, на хворостину ей было наплевать, да и хворостина-то валялась давно в куче у дороги, а что там говорила мать она просто не слышала. Вечер уже плавно переполз в сумерки. Мимо пробежала торопящаяся домой Галка и даже не глянула - кто ей Люська, так – малявка. В руках ее была  та же книжка, с которой они ходили к Вальке.
Дома Люська молча умылась, даже ноги сама вымыла под умывальником, что-то молча съела, когда позвали к столу, а потом уселась в углу со своей облезлой куклой, которая на самом деле была клоуном - петрушкой и вертела ее из стороны в сторону не находя темы ни для игры, ни для разговора.
Какие мысли крутились в ее голове, какие решения она сама для себя принимала в эти минуты, от чего навсегда отказывалась, я не знаю. Но, судя по тому как позже складывалась ее жизнь,  Люська  никогда не рассчитывала на то, что ее кто-то будет защищать, хотя, наверное, всегда очень этого хотела. Нет, она не стала боевой и задиристой, напротив в глубине души так всю жизнь и оставалась пугливой, стеснительной и недоверчивой, но она научилась очень хорошо скрывать это. Так было менее больно.