Портрет человека, или Рассказы эгоиста 1

              Поэма в двенадцати листах
              с эпиграфами Эдгара Аллана По


 ЛИСТ 1. ОТ АВТОРА

Мне мучительно больно выпускать в свет эту поэму.
Она необычна - я писал её около двенадцати лет.
Нет, не писал - я думал её около двенадцати лет.
Как сердце, или палец, или ухо, она стала моим
органом, неразрывным от меня, от моей души. Мне
мучительно больно до ревности отдавать её кому-то.
Я ревную её к читателю, потому что считаю одним
из лучшим,что я написал когда-то.
Многие не поймут написанного - непоэты сходят от
этого с ума. В этой поэме я сошёл с пяти умов
сразу. Они все во мне, и я весь - в них...

ЛИСТ 2. ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ДУРАКОВ

Ну, здравствуйте, дураки!
Ого, сколько вас сегодня здесь собралось у меня.
Так о чём вам рассказать? О художнике? Ладно.
А ты что говоришь? Про слесаря?
Ах, ты сам слесарь. Ну, ладно.
А ты о ком хочешь послушать?
О влюблённом? О, здесь есть и лирики!
Ну хорошо, я расскажу вам сегодня
несколько грустных историй.
Может быть, даже очень грустных.
Эй, послушай, куда же ты?
А ты куда уходишь? А ты?
Да, ведь я совсем забыл -
дураки не любят грустных историй.
Ну а кто же остался? Ага, ты остался.
И ты? И ты? И ты?
Ну тогда вам больше нечего делать на этой странице.
Пойдёмте со мной. Куда? На лист третий - читать

ЛИСТ 3. ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ УМНЫХ

Жил-был художник. С детских лет он привык...
Что? Да нет, это я уже начал рассказывать.
Что? Почему у меня предисловия для умных?
А зачем оно вам нужно?
Если вы умные, то поймёте меня сразу.
Чёрт! Сбили! А такое удачное начало было.
Ну да ладно, придумаем другое.
Слушайте...

ЛИСТ 4. ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА

            Нигде на всём его протяжении не было видно
            выхода и не заметно факела или другого
            светильника, и, однако, всё подземелье
            заливал поток ярких лучей, придавая ему
            какое-то неожиданное и жуткое великолепие

                Э. А. По

Мастерская его была похожа на келью.
Он нервно прошёлся по комнате,
поворошил ногой ворох холстов в углу,
решительно скинул расшитый кружевной фрак,
швырнул его в угол - на банки с красками,
и сел на низенький стульчик перед мольбертом.
Картина была почти готова,
но чувство какой-то внутренней неполноценности,
несовершенства не покидало его.
Он постоянно думал над этим
в перерывах между ежедневными балами,
устраиваемыми женой,
по ночам, длинным и тревожным от бессонниц,
во время поездок за город.
Стремительная езда в карете, когда камни
взлетали в воздух из-под колёс,
словно пущеные умелой рукой из пращи,
отрезвляла и успокаивала его.
Мысли его прервались широким лучом света,
так неожиданно вспыхнувшем
на неоконченной картине.
Он обернулся.
Дверь в мастерскую была отворена.
В её проём влетела жена.
Яркий, ещё не остывший после танца румянец
играл на её щеках, она глубоко дышала.
- Почему ты не с гостями? - громко спросила она,
всё ещё не в силах справиться с дыханьем,
но он, уже успевший отвернуться от неё,
не отрываясь смотрел на луч света,
падавший из залы на картину.
Теперь уже картина не казалась ему такой мрачной -
перспектива света дала ей  ч т о - т о,
неожиданно и неизбежно угасшее бы,
если дверь вдруг затворить.
- Ты мне никогда её не показывал. Как она называется?
Она, как заворожённая, смотрела на холст.
Между банками с красками шуркнула мышь.
Жена невольно, но молча откинулась в сторону,
и луч написал на холсте
ещё один узенький световой мазок.
Стало холодно.
- "Моя жизнь".
- Пойду, позову гостей.
- Они не поймут.
- Почему? - с вызовом спросила она.
Он не ответил.
Она вышла, хлопнув дверью.
С притолоки взметнулась и осела пыль.
Снова пискнула мышь.
Луч исчез так же внезапно, как и появился.
Теперь он знал, чего не хватает в картине.
Кисть неподвижно замерла в воздухе.
Рука потянулась к банке с белилами,
наткнулась на фрак и отшвырнула его
к мышиным норам.
Он взял банку, поднёс к холсту и...
швырнул всё вслед за фраком.
"В моей жизни не будет этого луча"
Он тяжело поднялся, зачем-то наклонился
над брошенной кистью,
растёр между пальцами ещё не высохшую краску,
и вновь швырнул её,
оставив серый цветок на стене.
Затем надел запачканный белилами фрак,
ещё раз глянул на погасшую картину
и вышел из мастерской.
Ослепило сияние хрустальных подсвечников -
мёртвый, лживый свет.
"В моей жизни не будет этого луча"
Где-то ударил колокол.
"Наверное, кто-то умер"
Он закрыл глаза и увидел себя
в стремительно мчащейся карете,
подпрыгивающей по выпуклым камням мостовой.
Затем он сам гнал лошадь, хлеща её нещадно,
по бокам кареты бешено рвали огонь
два смолистых светильниика.
Капли горящей смолы вонзались в мостовую,
били искрами
и становились маленькими светлячками.
С ужасом вдруг заметил он,
что несётся по длинному, без конца
чёрному подземелью.
Нигде не было ни луча света,
и только в каплях влаги,
тяжело свисавших со сводов подземелья,
кроваво отражался
мятущийся огонь его светильников.
Карета остановилась.
Стали слышны голоса.
Он увидел, как по сырому полу подвала,
извергавшему страшные испарения,
с весёлым шумом и криками
на него нёсся хоровод его гостей.
Он стоял, прижавшись в ужасе спиной
к сырой стене, и вдруг,
словно очнувшись, ринулся вперёд,
разбил чьи-то сцепленные холодные руки,
скрестил их своими
и закружился, всосался, растворился
в страшном хороводе...

ЛИСТ 5. ПОРТРЕТ НАСТИЛАТЕЛЯ ПАРКЕТА

            В силу наших пристрастий или предубеждений
            мы не способны извлекать урок даже из самых
            очевидных вещей

                Э. А. По

Старуха глядела на него подозрительно,
оценивая взглядом блестящий
от деревянного клея сюртук,
ладную связку досточек и старую худую шляпу,
гле нелепые перья пытались прикрыть её рвань.
Он ещё мгновение смотрел на неё удивлённо,
как люди, которых не поняли, и переспросил:
- Мне жильца бы. Со второго этажа.
Паркет заказывал. Переделать...
- Нету жильца, - сказала старуха, перекрестясь,
поджала губы и добавила:
- Убились ночью они.
Молчание - секунда.
- Травиться не травились, - вдруг заговорила она, -
не вешались, не стрелялись. Не с голоду же умерли.
Как же может человек ни с чего лечь да и помереть?
он вышел на улицу.
До него с трудом стал доходить смысл сказанного.
Он остановился - внезапно, отчаянно,
дёрнулся так, что шляпа - в грязь
и посмотрел наверх.
Окна квартиры, где жил человек, который недавно
заказал перестелить ему паркет,
светились. Ярко-красно.
"Как на картинке", подумал он.
Очень странно стало ему, и показалось,
что за шторами мелькула тень.
Вечером он пришёл к отцу, который жил на краю города.
Он не был беден, но достаток свой получал трудом
тем же, чем и сын -
с детства он был настилателем паркета.
Хлюпая носом в сырой мгле, он распахнул дверь.
Прислуга провела его к отцу.
- Садись.
- Понимаешь, я сегодня...
- Подожди. Хочешь вина?
- Нет, папа. Скажи мне: может быть так -
человек умрёт, а свет после него горит?
И он как будто там, ведь из-за штор не видно,
может, он читает газету, или спит,
а свет погасить забыл.
Отец привык к странным вопросам сына.
Он пил из деревянной кружки, не отвечая.
Выпил всё, долил остатки из зелёной бутыли, сказал:
- Всё сложнее, чем ты думаешь.
Ты спрашиваешь меня о том, не зная жизни.
Ты молод. А жизнь в молодости - всегла проститутка.
Она отдаётся человеку легко и охотно,
и он молод и счастлив, и не думает об этом.
А старость... Старость - вот начало жизни -
цельной, умной, прекрасной.
Человеку не нужны тогда ни любовь,
ни друзья, ни работа, ни-че-го -
он наедине со своей жизнью, со своей мудростью.
Сын слушал отца, открыв рот,
и сопли стекали ему на верхнюю губу -
он хлюпал, не замечая их.
Отец уже не видел его и всё говорил, говорил:
- Я стал стариком, когда мне было 25.
Я пришёл в дом, где стлал паркет пять лет назад.
Меня позвали обновить его, ибо я был Мастером,
я был настоящим настилателем паркета,
я делал рисунок, какой не мог сделать никто.
Я был математиком и хулдожником,
столяром и фантастом - я стлал паркет
удивительной красоты. Я был счастлив и горд.
Я пришёл в этот дом и посмотрел на пол.
Я посмотрел на него и опустился на колени,
как друг на могилу друга.
Рисунок паркета был затёрт,
и пол стал вновь чист.
Чистой в этот миг была и моя голова. И душа.
Вот тогда я стал стариком.
С тех пор мой удел - обычный паркет.
Досточку влево, досточку вправо,
лесенка, ёлочка, лесенка, ёлочка.
- Но, - он вдруг засмеялся,
и вино скользнуло ему на колени.
- Жизнь так и не обманула меня.
Я обманул её, и я спокоен за свою совесть.
Где-то ударил колокол.
Сын вздрогнул, утёр рукавом мокрое лицо:
- Знаешь, папа, он умер, а старуха осталась жить.
У неё злое лицо.
- Я знаю, - ответил отец. - У неё злое лицо,
но она не обманет тебя...

ЛИСТ 6. ПОРТРЕТ ВОРА

            Негодяем человек обычно становится
            постепенно. С меня же добродетель
            спала в один миг, точно плащ

                Э. А. По

Он не думал, что его башмаки
будут так стучать по паркету.
Три шага - как три удара грома.
"Так это же сердце!", вдруг подумал он.
От этой мысли его охватил ужас.
Тишина раскололась и стала жить
как бы отдельно от сознания.
Одну тишину теперь нарушал гром
его кованых башмаков,
другую - хриплое дыхание жадного зверя,
третью - шелест занавеси,
колышемой ночным ветерком.
Он брёл медленно, страшно гремя
коваными башмаками.
С тишиной что-то опять случилось:
от неловкого движения в темноте
упал на пол его воровской ломик,
и упал легко и неслышно,
как последний осенний лист.
"Просто я оглох", подумал он,
"да, да, я оглох от этой ужасающей
тишины моего сердца"
За поворотом взгляду открылась
тёмная дверь с резными амурами.
Луна освещала их сбоку и слабо,
и казалось, что глаза амуров оскалены.
Щеристые пасти предупредительно
глядели на него глубоким беззубьем.
Под дверью обозначилась полоска света -
узкая, как грань между добром и злом.
Полоска света жила:
она становилась вдруг вдвое короче,
неожиданно изгибалась,
царапая когтями плинтус,
пропадая на миг совсем.
Полоска света жила, и он понял.
что за дверью горит огонь.
"Камин"
Неожиданный гром потряс комнату.
Тишина снова сыграла с ним злую шутку:
напряжённо всматриваясь в полоску света,
он подобрался так, что хрустнули кости.
"Надо решаться"
Отчаянно грохоча коваными башмаками,
он подошёл к двери и толкнул её.
Полоска света была тотчас съедена
мерным полумраком спальни.
Старуха спала крепко, сон сморил её
недавно - шурша, шёл дождь,
ласковый отблеск давали считаемые монеты.
Это гипнотизировало и вконец поломало явь.
Старуха спала.
Ларец с деньгами стоял открытый.
Вор засмеялся и отбросил ненужный ломик на пол.
Неслышно, как нож в тело девушки,
конец ломика ушёл в него, выворотил паркетину.
Паркетина птицей взметнулась вверх
и упала в камин.
Затухающие угли жадно облизали её и стали есть -
с весёлым огненным чавканьем.
Он засмотрелся на огонь, и смотрел долго,
и только еле слышный шёпот
вывел его из раздумчивого оцепенения.
Он обернулся.
Смотря сквозь него безумными глазами,
открыв чёрный рот, кричала старуха.
Три шага - три удара сердца!
Шаг в сторону, от огня - раз!
Шаг к ломику, взял - два!
Шаг к старухе, ударил - три!
Огонь внезапно погас, не светились даже угли.
Выскочив в окно, он побежал
в чёрную пропасть улицы, кого-то толкнул,
тот упал. Со звоном, похожим на стон,
покатилось что-то металлическое.
Сердце его выскочило из груди
и скатилось в канаву.
Немного пошипев, оно успокоилось
и полыло вместе с обрывками газет,
щепками и мокрыми кленовыми листьями.
Где-то ударил колокол.
"Наверное, кого-то убили", успел подумать он.

~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~

Конец I части

~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~^~

Иллюстрация: Е. Иванов "Письмо издалека"