Художественная концепция Есенина

БЕЛОРУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ




на правах рукописи




ЛАГУНОВСКИЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ





ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КОНЦЕПЦИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
В ТВОРЧЕСТВЕ С. ЕСЕНИНА (ПРОБЛЕМА ОТЧУЖДЕНИЯ)






ДИССЕРТАЦИЯ


на соискание ученой степени
кандидата филологических наук




Научный руководитель –
кандидат филологических наук
доцент ШПАКОВСКИЙ И. С.




Минск 1993



СОДЕРЖАНИЕ
                Стр.

 3–16

ГЛАВА 1. ОТЧУЖДЕНИЕ КАК ГЛАВНАЯ ЧЕРТА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
КОНЦЕПЦИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В ТВОРЧЕСТВЕ С. ЕСЕНИНА............ 17–92

ГЛАВА 2. РЕВОЛЮЦИЯ КАК ПОПЫТКА ПРЕОДОЛEТЬ ОТЧУЖДЕНИЕ.... 93–138

Г ЛАВА 3. С. ЕСЕНИН О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ В ОТЧУЖДЕННОМ МИРЕ.....139–175
 
176–181

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ



 


ВВЕДЕНИЕ


В эстетике и теории литературы существует две диаметрально противоположные точки зрения на концептуальную функцию искусства. Одна из них, идущая от интуитивизма А. Бергсона и от сюрреализма с его «отключением разума», «автоматическим письмом», состоит в утверждении, согласно которому целостный анализ действительности средствами искусства невозможен. Например, итальянский мыслитель Б. Кроче определял литературу как интуицию и отказывал ей в способности к концептуальному знанию, которое якобы может быть выражено только в логических понятиях. Он считал искусство «более простой и элементарной формой познания», чем познание концептуальное (31, 124). Сущность другой точки зрения, которой придерживаемся и мы, заключается в том, что искусство тяготеет к концептуальности, стремится к решению общемировых проблем, к осознанию состояния мира. Например, известный литературовед Ю. Борев говорит, что всякий «художник преломляет собственные наблюдения и размышления над жизнью, создавая целостную художественную концепцию» (31, 124). Она всегда представляет собой инвариант художественной концепции какого–либо направления в  искусстве: сентиментализма, романтизма, критического реализма и т. п. и подчинена раскрытию главной идеи, присущей художественной концепции данного направления. Так, «в экзистенциалистских произведениях художественный мир доказывает абсурдность жизни человека, в экспрессионистских – то, что действительность враждебна личности, в сюрреалистических – непостижимость и загадочность бытия и невозможность разумной жизни человека» (31, 148). Художественная концепция социалистического реализма отстаивает идею, согласно
– 4 –
которой личность обретает счастье и подлинный смысл жизни только в слиянии с пролетарской революцией и т. п.
Поскольку С. Есенин явно не вписывался в рамки художественной концепции социалистического реализма (он был объявлен «кулацким» и «упадническим» поэтом), постольку в период с 1930 по 1955 годы он практически не публиковался в СССР и, казалось, был уже забыт. Публикация его произведений во второй половине пятидесятых годов стала возможна только потому, что некоторые исследователи этого времени кардинальным образом пересмотрели старую точку зрения на сущность его поэзии. Отныне С. Есенин был объявлен одним из зачинателей социалистического реализма в поэзии. Однако если для возвращения творчества Есенина народу отнесение поэта к числу социалистических реалистов имело огромное значение, то для теоретического осмысления его наследия это сыграло роковую роль. Все попытки концептуального осмысления лирики С. Есенина отныне основывались на стремлении представить эволюцию взглядов поэта как рост симпатий к революции, как того требовала художественная концепция социалистического реализма. Именно в данном ключе были написаны исследования Ю. Прокушева, А. Цинговатова, С. Кошечкина, П. Юшина, Л. Бельской, А.Марченко, А.Карпова, Е.Наумова и др. Многие из них чувствовали шаткость своих построений и для того, чтобы придать им видимость научности, часто были вынуждены искажать смысл отдельных есенинских произведений. Больше всего в этом отношении досталось поэмам «Пугачев», «Анна Снегина» и «Страна негодяев». Трудно поверить, что Ю. Прокушев, Е. Наумов, П. Юшин и др. были искренни, когда, например, писали, что в последнем произведении образ Номаха олицетворяет «мир наживы... частной инициативы и бизнеса» (Ю.Прокушев (147,2б5)), что поэт в поэме
– 5 –
«целиком» стоит на платформе комиссара Рассветова (Е.Наумов (129, 235)), и что Есенин разделяет следующие циничные сентенции Чекистова: «Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы божие... Да я б их давным–давно перестроил в места отхожие» (П.Юшин (192,3 02)) и т. п.
Однако не только содержание, но и время написания отдельных произведений Есенина могло быть искажено в угоду стройности той или иной концепции. Например, серьезное препятствие для исследователей, пытавшихся изобразить 1924–1925 годы в творчестве Есенина как время психологического выздоровления поэта, представляла его поэма «Черный человек», окончательная редакция которой была создана Есениным в декабре 1925 года. Чтобы устранить данное препятствие, рядом исследователей (П. Юшиным, А. Карповым, Д. Бельской, С. Кошечкиным, Е. Наумовым и др.) была предпринята попытка доказать, что поэма «Черный человек» писалась Есениным в течение 1922–1923 годов и отражала настроения поэта только этого периода. Однако выдвигаемые в пользу этой точки зрения аргументы всегда носили чисто гипотетический характер, поскольку существуют рукописные страницы «Черного человека», свидетельствующие о работе Есенина над поэмой за месяц до трагической смерти.
Отдельные есенинские произведения, не вписывавшиеся в концепцию исследователя, могли просто игнорироваться (такая судьба постигла, например, лирические стихотворения поэта последнего периода творчества).
Когда же аргументов не хватало (хоть и неубедительных, надуманных), оставалось прибегать к доказательствам околонаучного характера. Так, Ю. Прокушев в защиту своей точки зрения говорил, что всякое иное мнение, отличное от его, безнравствен–
– 6 –
но по отношению к памяти поэта, а главное, архиненаучно в плане исследовательско–литературоведческом» (147, 288).
Эти попытки представить художественную концепцию С. Есенина как инвариант художественной концепции социалистического реализма вызывали сомнения даже у современников и привели к другой крайности – породили мнение, будто С. Есенин – поэт не цельного художественного миросозерцания, что его творчество вообще не вписывается в рамки какой–нибудь художественной концепции. «Пора осознать наконец, – писал, например, А.Волков, – что творчество Есенина было противоречивым, что не было цельности в его душе, чувствах  отношении к действительности» (42, 404). Однако данное утверждение недиалектично, ибо, с точки зрения диалектики, противоречия, присущие тому или иному явлению, отнюдь не означают отсутствия целостности, наоборот, предполагают ее. Доказано, что «противоположностям присуще единство, взаимосвязь: они взаимодополняют друг друга, взаимопроникают, сложным образом взаимодействуют между собой» (37, 159).
То, что прежние попытки целостного осмысления творчества С. Есенина были неудачными, говорит не об отсутствии концептуального начала в его лирике, а о невозможности интерпретации художественной концепции поэта с позиций марксистско–ленинской философии. Именно вследствие использования неверной методологии исследователями не был найден ключ, с помощью которого можно было бы открыть дверь в художественный мир Есенина. Последнее станет осуществимо лишь тогда, когда мы поймем, что С. Есенин – никакой не социалистический реалист, а продолжатель романтической традиции в русской литературе, и что его художественная концепция мира – инвариант романтической. Кaк известно, романтизм выдвинул идею «бессмертия зла и вечности
– 7 –
борьбы с ним: сопротивление злу хотя и не дает ему стать абсолютным властителем мира, но не может коренным образом изменить этот мир...» (31, 368). Однако зло – это слишком общее понятие, трудно поддающееся расшифровке. Конкретным проявлением зла является отчуждение и самоотчуждение человека. На наш взгляд, тем ключом, с помощью которого удастся открыть дверь в сложный художественный мир поэта, может стать рассмотрение его творчества через призму проблемы отчуждения.
В мировой культуре это одна из наиболее глобальных проблем, над решением которой ломали головы мыслители разных эпох и народов. С теоретических позиций ее пытались осмыслить почти все крупные философы, трактуя саму проблему, корни отчуждения и пути его преодоления по–разному.
Например, в работах Фихте процесс отчуждения истолковывался как нечто, характеризующееся преимущественно отчуждением сознания. Ф. Шиллер видел корни отчуждения в существующем разделении труда и считал, что восстановление целостности человека возможно лишь на путях эстетического преобразования действительности. Особую значимость проблема отчуждения имела в философии Г. Гегеля. Отчуждение – одна из стержневых проблем гегелевской философии. Исследуя различные проявления отчуждения, ученый пришел к идее тотальности его и представил все развитие человеческой культуры как развитие в форме отчуждения. Вместе с тем, Гегель тяготел к сведению своей концепции к анализу отчуждения идеи. Социалисты–утописты (Анри Сен–Симон, Шарль Фурье, Роберт Оуэн) видели корни отчуждения в нерациональной организации современного им общества. Отсюда – их идеи о необходимости осуществления многообразных социальных преобразований. При этом данные мыслители были противниками революционно–
– 8 –
го способа преодоления отчуждения. Именно эта гуманистическая идея мирного преобразования: и развития общества вызвала наиболее ожесточенную критику со стороны различного рода социальных прожектеров и политиков, ориентированных на насильственное проведение в жизнь своих идей. Ф. Ницше указывал, что «снятие» отчуждения возможно, но только в случае переоценки всех ценностей и ликвидации морали. Русский философ В. Соловьев, придавая проблеме отчуждения и самоотчуждения всечеловеческий масштаб и отвергая революционный способ преодоления отчуждения, как каннибалистский, видел единственный путь решения данной проблемы в претворении в жизнь выдвинутых им идей всеединства, софийности и соборности. Оценивая построенный человеком современный мир как отчужденную социальную систему и предупреждая человечество о грозящих ему опасностях, такие русские философы, как Н. Бердяев и Л. Шестов, в общем–то не видели удовлетворительного способа решения проблемы отчуждения. Отсюда – трагедийный характер их философских концепций. В западной философской мысли ХХ века разработкой проблемы отчуждения занимались М. Хайдеггер. 3. Фрейд, А. Камю, Жан–Поль Сартр, Э. Фромм, Г. Маркузе и многие другие. Данным исследователям характерен скептический взгляд на возможность преодоления отчуждения. Bместe с тем, видя в отчуждении вечного спутника человека, они утверждали, что если отчуждение непреодолимо полностью, то человек путем самосовершенствования и совершенствования общества может попытаться уменьшить отчуждение. Идеал же – неотчужденный человек и общество будущего – всегда будет недостижим.
Мы видим, что в мировой философии существуют разнообразные подходы к интерпретации проблемы отчуждения. К сожалению, в СССР была догматизирована одна трактовка ее – марксистская.
– 9 –
Абсолютизируя социальный фактор в отчуждении и недооценивая силу инерции человеческой природы, К. Маркс считал, что отчуждение может быть «снято» только путем социальной революции и установления диктатуры пролетариата. Основываясь на точке зрения Маркса, исследователи творчества Есенина считали, что отчуждение преодолевается личностью в слиянии с революцией. Если им удавалось доказать сродственность поэта революции в данный промежуток времени, то делался вывод, что отчуждение в этот период он преодолевал, и, наоборот, в случае осуждения Есениным большевиков, они говорили об одиночестве и отщепенчестве поэта. Таким образом, отчуждение в творчестве Есенина рассматривалось лишь как отчуждение от идеи революции. В двадцатые годы господствующей была точка зрения, согласно которой Есенин, не сумев найти общий язык с революционной эпохой, чувствовал себя одиноко и отчужденно. 0б этом писали Л. Троцкий, Н. Бухарин, А. Крученых и др. В б0–е, 70–е, 80–е годы рядом исследователей (П. Юшиным, Ю. Прокушевым, А. Карповым, Л. Бельской и др.) была осуществлена попытка представить эволюцию взглядов Есенина как постепенное преодоление им неприкаянности и отчужденности в слиянии с революцией. Недостатками обеих точек зрения было, во–первых, сильное сужение значения проблемы отчуждения в творчестве поэта и, во–вторых, неверное представление о способе решения ее.
Говоря о самоотчуждении в лирике Есенина, исследователи обычно пользовались терминами «двойничество», «раздвоенность» сознания поэта и т. п. Единственный источник самоотчуждения они  (М. Горький, А. Воронский, Л. Леонов, П. Орешин, М. Осоргин, В. Шейцер, П. Юшин, Е. Наумов и др.) видели в неспособности поэта порвать с привязанностью к старой – дедовской и отцовской – де–
– 10 –
ревне и стать на сторону Руси Советской. Вот как писал об этом А. Мариенгоф: «Есенин был достаточно умен, чтобы... осознать старомодность, ветхую дырявость» своей любви к умершей России и «недостаточно тверд, решителен, чтобы отказаться от нее, чтобы найти новый внутренний мир» (122, 109). Иных причин самоотчуждения исследователи не замечали, и это является существенным недостатком работ, где анализируется данная проблема.
Таким образом, мы видим, что  1) прежние попытки концептуального осмысления творчества С. Есенина строились на предположении, будто он – социалистический реалист. Вследствие этого интерпретации художественной концепции поэта были неудачны; 2) не была выявлена и проанализирована главная, по нашему мнению, идея его лирики – идея отчуждения и самоотчуждения человека.
Все это определяет актуальность темы исследования и ее научную значимость.
Итак, объектом данной работы является художественная концепция действительности в творчестве С. Есенина.
Предметом исследования является проблема отчуждения как средство познания художественной концепции действительности в творчестве             С. Есенина.
Базой нашему исследованию послужило творчество С. Есенина в его полном объеме: стихотворения, созданные в период с 1910 по 1925 годы, поэмы «Пугачев», «Страна негодяев», «Анна Снегина», «Песнь о великом походе», «Черный человек», а также проза поэта (повесть «Яр»), критическое и эпистолярное наследие.
Цель данной работы состоит в выявлении сущности художественной концепции действительности в творчестве С. Есенина, а также в объяснении причин, породивших именно такую концепцию.
Основная проблема исследования состоит в реконструкции пути
– 11 –
поэта, который он прошел в постижении отчуждения и самоотчуждения.
Для этого необходимо решить следующие задачи:
1. Выявить и проанализировать основные формы отчуждения в творчестве Есенина.
2. Охарактеризовать иллюзорные пути преодоления отчуждения, в восприятии С. Есенина.
3. Выяснить, чем грозит для индивида безрезультатность попыток преодолеть отчуждение.
4. Oтветить на вопрос, каков смысл жизни в несовершенном мире, по мнению Есенина.
Последовательным решением поставленных задач обусловлена структура данного исследования: в первой главе показывается, как невыносимое ощущение несовершенства бытия, зла в нем порождает отчаянные попытки человека преодолеть отчуждение, безуспешность которых, в свою очередь, обуславливает бегство индивида в болезнь. Во второй главе рассматривается
революционный путь преодоления отчуждения как один из наиболее радикальных способов решения данной проблемы, анализируется его моральная оправданность. Третья глава работы посвящена анализу проблемы смысла бытия в несовершенном мире, в восприятии С. Есенина.
Гипотезой нашего исследования является допущение, согласно которому в основе художественной концепции Есенина лежит постижение мира как отчужденного, и что она представляет собой инвариант художественной концепции романтизма. Мы предполагаем, что в образах своей лирики Есенин отразил несовершенство мира и обреченность человека на одиночество и отчуждение.
Мы видим несколько причин, обусловивших романтическое миро–
– 12 –
созерцание поэта.
Одна из них коренится в особенности характера Есенина, присущей всем романтикам. Поэт был наделен от природы необычайно острой восприимчивостью к злу. Пороки, замечаемые Есениным в людях и в обществе, вызывали у него почти мистический ужас.
Там, где другой прошел бы, ничего не заметив, поэт обнаруживал трагические антиномии. Постоянная сконцентрированность на зле исказила видение Есениным мира, в результате чего действительность предстала перед поэтом как иррациональная, враждебная личности, как сфера социальных разочарований. Отсюда «мировая скорбь» как глобальное концептуально значимое мироощущение.
Кроме того, Есенин пережил несколько «кризисов веры» (в детстве он разочаровался в родительской любви, в юности в любви к женщине и в толстовстве и, наконец, в зрелые годы в том, что с помощью революции можно будет построить «мужицкий рай»). Цепочка этих разочарований привела к окончательной утрате веры в жизнь, к мнению, что отчуждение и самоотчуждение являются вечными спутниками человечества.
Третья причина обусловлена характером эпохи, в которую жил Есенин. Годы его творчества пришлись на период осуществления самого жестокого социального эксперимента за всю историю мировой цивилизации. Есенину довелось собственными глазами наблюдать процесс уничтожения духовной и материальной культуры в крупнейшей стране мира, той культуры, представителем которой он являлся. Есенин с ужасом следил за процессом «умервщления личности как живого» (79, Т. б, с. 100). Он видел, что путь, по которому идет Россия, ведет ее в тупик. Но одновременно он осознавал свое бессилие направить бег истории в правильное русло. Знание истины и понимание невозможности повлиять на
– 13 –
развитие событий причиняли поэту невыносимые страдания. Это, как мы предполагаем, стало главной причиной, обусловившей трагедийный характер мировосприятия Есенина.
Живя в апокалипсическое время, Есенин отражал его в апокалипсических красках.
Поэтому, в соответствии с нашей гипотезой, учитывая три предполагаемые причины пессимизма лирики Есенина, выразившегося в абсолютизации им отчуждения и самоотчуждения человека, было бы нелепо ожидать от поэта жизнеутверждающих мотивов. Наша гипотеза не только не предполагает, но и отвергает поиск оптимизма в творчестве Есенина.
Анализ идеи отчуждения, которая, по нашему мнению, пронизывает все творчество поэта, позволит нам рассмотреть разнообразные пласты его художественной концепции: внутреннее взаимодействие человека с самим собой, взаимоотношения человека с другими людьми, с обществом и человечеством, отношение личности к природе, а также к материальной культуре (то есть к «второй природе») и т. п.
Методологической основой нашему исследованию послужили философские концепции выдающихся мыслителей ХХ века, таких как М. Хайдеггер, Н. Бердяев, Л.Шестов, А. Камю, Ж. П. Сартр, Э. Фромм, Г. Маркузе и др. Они понимали отчуждение как природно–социальный феномен, обусловленный как биологическими особенностями человека (людям присущи иррациональные страсти – влечение к разрушению, ненависть, зависть и месть), так и несовершенными социальными условиями его существования. Над человеком, с одной стороны, утверждали Э. Фромм и др., довлеет его дочеловеческая история, длившаяся миллионы лет (закон борьбы за существование продолжает действовать и в современном обществе, что
– 14 –
делает людей реальными либо потенциальными врагами друг друга), а с другой стороны, подчеркивали вышеназванные мыслители, скачкообразный рост отчуждения и самоотчуждения связан с вступлением человечества в нынешнюю стадию своего развития. В средневековом мире человек не обладал личной свободой, но зато этот мир давал ему ощущение определенной уверенности и безопасности. Становление общества современного типа сопровождалось обретением и существенным развитием личной свободы, но вместе с тем оно несло рост человеческого беспокойства, усиливало чувства одиночества, изолированности и страха. Пытаясь понять причины этого, Э. Фромм и др. пришли к мнению, что во всемирной истории наряду с достижением реальных результатов люди приобретают еще и нечто такое, что не предполагалось ими и не входило в их намерения, что господствующие над ними законы природы и законы их собственных общественных действий часто противостоят людям как чуждые и враждебные им силы.
Таким образом, отчуждение, по мнению Э. Фромма, Ж. П. Сартра и др., означает в общих чертах превращение результатов и продуктов деятельности людей в некую независимую силу, становящуюся выше своих творцов и подавляющую их.
Исследуя современную ситуацию, данные мыслители пришли к выводу, что она может быть охарактеризована как тотальное отчуждение, ибо существенными признаками ее являются отчуждение (отделенность) человека от других людей, от самого себя и от природы.
Взяв за основу анализ современного мира в трудах А. Камю,
Э. Фромма и др. вышеназванных философов, мы приходим к неожиданным заключениям относительно творчества С. Есенина, которые, будучи вырваны из контекста данной работы, могут быть непра–
– 15 –
вильно поняты и истолкованы. Например, в исследовании будет идти речь об отчуждении Есенина от матери. Но это не означает, что мы отрицаем значение запечатленной в стихотворении «Письмо матери» художественной реальности как нравственного и эстетического идеала взаимоотношений между близкими людьми. Вместе с тем, рассмотренное в контексте всей лирики С. Есенина, с учетом фактов из его биографии, данное стихотворение приобретает совершенно иное значение и смысл. Мы видим, что в нем изображена желаемая, а не подлинная реальность. Это и обуславливает нашу точку зрения, что мать и сын в лирике С. Есенина чужды друг
другу. Основываясь на тех же методологических принципах, мы доказываем чуждость поэта любимой, его иллюзорное единство с природой и т. п.
Вместе с тем, мы не склонны абсолютизировать те выводы, к которым приходим в процессе наших научных изысканий, рассматривая данную работу, как один из первых шагов в постижении подлинного Есенина.
Мы не сомневаемся, что в будущем появятся иные, возможно, более взвешенные подходы к исследованию творчества самого читаемого поэта планеты, однако считаем, что путь, избранный нами в постижении Есенина, и методология, основанная на трудах выдающихся философов ХХ века, наиболее оптимальны.
Основными методами исследования являются биографо–генетический, психоаналитический и сравнительно–исторический методы и социолого–эстетический анализ художественной концепции действительности в творчестве С. Есенина через постановку и решение проблемы отчуждения.
Научная новизна и значимость работы заключается в том, что в ней впервые в есениноведении проанализирована проблема отчуждения в творчестве поэта и предложена оригинальная худо–
– 16 –
жественная концепция действительности в его лирике.
Материал исследования может быть использован в практике вузовского преподавания курсов истории и теории литературы.
Апробация. По результатам исследования автор выступал с докладами на научно–практических конференциях, на заседаниях кафедр русской и зарубежной литературы и белорусской литературы. По материалам исследования опубликовано три научные статьи.



– 17 –

ГЛАВА 1. ОТЧУЖДЕНИЕ КАК ГЛAВНАЯ ЧЕРТА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОНЦЕПЦИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В ТВОРЧЕСТВЕ С. ЕСЕНИНА

Человек, который хорошо знал С. Есенина, его друг в жизни и соратник по имажинизму А. Мариенгоф писал: «Основное в Есенине: страх одиночества» (122, 46). Прислушаемся к этому мнению и попробуем ответить на вопрос, насколько глубоко А. Мариенгоф смог понять Есенина, и прав ли он в своем выводе.
Говоря о есенинской боязни одиночества, А. Мариенгоф имел в виду почти мистический ужас поэта перед отчуждением, ибо состояние отчуждения – это есть состояние вынужденного одиночества.
В данной главе мы проанализируем основные формы отчуждения в лирике поэта (отчуждение от других людей и самоотчуждение), покажем, как невыносимое ощущение несовершенства бытия, зла в нем порождает отчаянные попытки человека преодолеть отчуждение, безуспешность которых, в свою очередь, обуславливает бегство индивида в болезнь.
Уже с первых поэтических произведений Есенин заявил о себе как поэт трагический. Ранние стихи его передают атмосферу подавленности и грусти. Есенина гнетут какие–то «печальные», «глубокие», «горькие», «тяжелые», «несчастные», «холодные», «бесплодные», «больные» думы, невеселые спутники поэта, «источники слез огорчения» (79, Т. 4., с. 25), не дают покоя «скучные песни, грустные звуки», мешая «свободно вздохнуть», принося «тяжелые муки» (79, Т. 4., с. 2б) и т. п. Его преследует «тоска по родной стороне», «слезы», «грусть и печаль» ('(9, Т. 4., с. 27). Мотив душевного страдания навязчиво повторяется из стихотворения в стихотворение. Он звучит в таких произведениях,
– 18 –
как «Поэт», «Моя жизнь», «Что прошло – не вернуть...», «Я ль виноват, что я поэт...», «Думы», «Звуки печали», «Пребывание в школе», «Грустно... душевные муки... «, «Ты плакала в вечерней тишине...» и др. Поэт пытается заклясть, заговорить таинственные «звуки», терзающие его:
Смолкните, звуки – вестники горя,
Слезы уж льются из глаз.
Пусть успокоится горькая доля,
Звуки! Мне грустно от вас (79, Т. 4., с. 2б),
но ощущение подавленности не проходит. Оно, наоборот, усиливается. В стихотворении «Свищет ветер под крутым забором...» (79, Т. 4., с. 139 – 140) пессимизм поэта поднимается до уровня вселенского. Есенин рисует жуткую картину своего будущего:
«Знаю я, что пьяницей и вором век свой доживу». Ему кажется, что он пройдет мимо главного в жизни, а что это главное – поэт не знает. Он утешает себя тем, что на муки обречены все люди, все человечество страдает: «крест мой как у всех». Жизнь ужасна, но выразить этот ужас словами невозможно. Можно его только почувствовать, услышать, как мороз пробежал по коже. Жизнь ужасна, потому что люди не способны понять друг друга, не способны пробиться сквозь стену отчужденности, разделяющую их. «Не к кому... приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет?» (79, Т. б., с. 12), – жаловался Есенин в одном из писем Г. Панфилову. А в другом писал: «Что–то грустно... Тяжело.  Один я, один кругом, и некому мне открыть свою душу, а люди так мелки и дики» (79, Т. б., с. 2б). Жалобами на людей, проклятиями в их адрес изобилуют многие письма Есенина. В нескольких строках он способен разделаться сраву с четверыми: «Мне зло сделал Епифа–
– 19 –
мов, он облил сундук керосином... На глупые выходки Тиранова я смотрю как на сумасшествие. Он часто беснуется... А Яковлев настоящий идиот. Из него, я уверен, ничего не выйдет. ...он окончил школу, но бесполезно. А Калабухов самая дрянь и паскуда» (79, Т. б., c. 8) и т. п.
Сходные интонации звучат и в стихах поэта. Например, в стихотворении «Побирушка» (79, Т. 4., с. 82) он рассказывает о маленькой одинокой девочке–попрошайке, до которой никому нет дела. Композиционно стихотворение построено по принципу антитезы: в нем противопоставляется «девочка–малютка»,  вытирающая «ручонкою озябшей... капли слез, обитателям «больших хором».
Особую трагедийность придает стихотворению то обстоятельство, что несчастье постигло маленькое беззащитное существо – ребенка. В девочке–побирушке, о которой рассказывает С. Есенин, легко угадывается облик автора, к моменту написания стихотворения (1915) находившегося в тяжелом материальном положении после ссоры с отцом.  Как и маленькая есенинская героиня, автор тяжело страдал от не внимания и равнодушия окружающих людей, думающих лишь о себе.
Цинизм и жестокость людей раскрываются поэтом в стихотворении «3акружилась пряжа снежистого льна...».  В нем говорится, что даже из смерти своего ближнего люди стремятся извлечь выгоду. «Слушай мое сердце, бедный человек, – пишет Есенин, – нам за гробом грусти не слыхать вовек. Как помрем, без пенья под ветряный звон понесут нас в церковь на мирской канон. Некому поплакать, некому кадить, есть ли им охота даром приходить « (79, Т. 4., С. 111). За то, чтобы над человеком его «ближние» пролили лживую слезу, им следует заплатить.
В повести «Яр» Есенин с каким–то мистическим ужасом следит
– 20 –
за тем, как с необычайной легкостью люди калечат жизнь друг другу. Главного героя произведения, Константина Каpeвa, влюбленного во вдовую соседку и проводившего с нею время (о чем шушукались в деревне), родители заставляют жениться на другой – Aнне. Жизнь с женой у него не сложилась. С молчаливого согласия Анны он уходил иногда на всю ночь, никто не знал куда.
Однажды он ушел и не вернулся, имитировав самоубийство. Этот поступок Карева загубил жизнь всем домашним. Жена утопилась, мать пошла «по монастырям православным поминать новопреставленного Константина» (79, Т. 5., с. 53), да так и не вернулась домой. А отец стал монахом. Однажды Карева посетило сомнение: а правильно ли он поступил? Он порывается вернуться. «Какой– то голос так и нашептывал: «Вернись, там ждут, а ты обманул их». Перед ним встала кроткая и слабая перед жизнью Анна.
«Нет, подумал он, не вернусь. Не надо подчиняться чужой воле и ради других калечить себя. Делать жисть надо, кружилось в его голове, – так делать, как делаешь слеги в колымаге» (79, Т. 5., с. 73). Голос совести Карев заглушает своими индивидуалистическими побуждениями.
Любовь к Кареву стоила жизни и другой героине повести – Лимпиаде. Забеременев от него, не желая идти с Каревым бродить по свету, она отравилась.
Таким образом, в повести показывается, как насилие родителей по отношению к сыну оборачивается затем против них самих и против других людей. По цепочке передается зло от человека к человеку, как снежный ком, быстро увеличиваясь в своих размерах.
Отвечая на вопрос, почему люди приносят друг другу так много зла,
С. Есенин приходит к выводу о какой–то изначальной по–
– 21 –
рочности отношений между ними. На эту тему поэт рассуждает в стихотворении «Хороша была Танюша... (79, Т. 1., с. 67). В нем девушку из ревности убивает ее бывший возлюбленный. «Парень», друживший с «Танюшей», заявляет ей: «Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой». Девушка, обнаруживая большую силу духа, отвечает: «Ой, ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу, я пришла тебе сказаться: за другого выхожу». За свой гордый ответ она поплатилась жизнью. Отрицая свободу другого человека, люди относятся друг к другу, как к вещам, по принципу:
«использовал – выбросил». Но даже надоевшая, отвергнутая «мыслящая вещь» не имеет права на свободу, считают они. Постановка данной проблемы ставит есенинское стихотворение в один ряд с пушкинской поэмой «Цыганы». Как мы знаем, Алеко в поэме, вроде бы превыше всего ценивший свободу человека, убивает свою возлюбленную Земфиру за измену. Старый цыган говорит убийце: «Ты для себя лишь хочешь воли...» (148, 78). Поступок Алеко показывает, что он относится к Земфире как к своей собственности, «вещи», полностью находящейся в его распоряжении. Он отрицает свободу Земфиры в ее поступках и действиях. Таким образом, на примере своего героя Пушкин показывает отрицание человеком свободы другого человека, которого он превратил в свою «собственность» и относится к нему, как к «вещи». Новаторство Есенина заключается в том, что он раскрывает отрицание людьми свободы не только своего ближнего, обращенного в рабство путем создания семьи, но и всякого другого человека, уже никакими узами не связанного с ними.
Эта невозможность наладить с людьми братских отношений, порочность их, а также мысль о зле, коренящемся в человеке, сильно волновали С. Есенина. Неоднократно он подчеркивал:
– 22 –
... люди – все грешные души.
У многих глаза – что клыки (79, Т. 3., с. 48).
Не с того ли так свищут монгольские орды
Всем тем диким и злым, что сидит в человеке? ( 79, Т. 3., с. 42)
...люди ведь все со звериной душой,
Тот медведь, тот лиса, та волчица,
А жизнь – это лес большой,
Где заря красным всадником мчится.
Нужно крепкие, крепкие иметь клыки,
чтобы жить в человеческом обществе (79, Т. 3., с. 23). В повести «Яр» один из персонажей говорит: «Все мы люди, все человеки, а сердце–то у кого свиное, а у кого собачье. Нету в нас, как говорится, ни добра, ни совести; правда–то, сказано, в землю зарыта...» (79, Т. 5., с. 98). Человек зол до такой степени, что необходимо снова распять Христа, чтобы он искупил грехи людей (79, Т. 1., с. 88) .
Истоки этого есенинского представления о злой натуре человека следует искать в христианстве. С тех пор как в споре Пелагия и Августина возобладала точка зрения последнего, в христианском вероучении утвердилась догма о первородном грехе, согласно которой неповиновение первого человека было грехом, причем настолько тяжким, что он погубил природу самого Адама и всех его потомков.
Известно, что Есенин воспитывался в религиозной обстановке, поэтому можно допустить, что представление об испорченности человеческой природы он усвоил еще в раннем детстве. Однако
– 23 –
постепенно поэт отошел от религии, и мнение зрелого Есенина о «злой» природе человека более соотносимо не с христианством, согласно которому человеку все же дарована возможность искупления (в которое С. Есенин не верил), а с мыслью Гоббса, утверждавшего, что человек человеку – волк.
Понять представление Есенина о «злой» натуре человека важно потому, что в ней он видит корни отчуждения. Злому человеку нельзя доверять, нельзя надеяться обрести в нем друга и соратника.
Поэтому даже влюбленные у Есенина отчуждены друг от друга.
Через лирику «любви» поэт утверждает мысль о демонической, роковой роли человека в судьбе других людей. Например, стихотворение «Под венком лесной ромашки...» (79, Т. 1., с. 55) повествует о трагическом исходе любви деревенского парня к девушке, которая изменила ему с другим и при этом посмеялась над его любовью. Парню стыдно показаться на люди, и он решает покончить жизнь самоубийством.
В стихотворении «Белая свитка и алый кушак...» (79, Т. 4., с. 101 – 102) причиной страданий юноши является безответная любовь. Он «чужд... и... не мил» красавице оттого, что меньше всех «плясал... и... пил». Женщина предпочла ухажера наглого и бесцеремонного: «Счастье его, что в нем меньше стыда, в шею ей лезла его борода». Людьми не ценятся искренность и душевная чистота, зато большим почетом пользуются у них нахальство и беспардонность, утверждает поэт.
Считая, что в любви наиболее сильно может обнаружить себя то зло, которое человек причиняет другому человеку, Есенин делает носителем этого злого начала женщину. Это видно уже из двух проанализированных выше стихотворений. Чувство к женщине
– 24 –
много обещает и всегдa обманывает.  Женщине нельзя доверять, ее любовь притворна, лжива. Есенин подозрительно настроен к женщинам уже в ранней юности. В письме М. Бальзамовой он пишет: «Я знаю, ты любишь меня; но подвернись тебе сейчас красивый, здоровый и румяный с вьющимися волосами другой, крепкий по сложению и обаятельный по нежности, – и ты забудешь весь мир от одного его прикосновения, а меня и подавно, отдашь ему все свои чистые, девственные заветы. И что же, не прав ли мой вывод?» (79, Т. б., с. 4б – 47). И еще: «Я боюсь только одного: как бы тебя не выдали замуж. Приглянешься кому–нибудь и сама... не прочь и согласишься» (79, Т. б., с. 24) . Мотив женской невернасти отразился в следующих произведениях поэта: «Под венком лесной ромашки.. . «, «Устал я жить в родном краю... «, «Быть поэтом – это значит то же... «, «Oтчего луна так светит тускло... «, «Видно, так заведено навеки...» и др. Есенина преследует мысль о том, что любимая обманула и посмеялась над его любовью. Он заранее готовит себя к возможности измены и настраивает себя на нее.
В женщинах Есенин подчеркивает прежде всего их лукавость:
«Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня, унеслася ты вскачь...» (79, Т. 1., с. 72), «девчоночки лукавые убегали, – догони!» (79, Т. 1., с. 90), «лукавые девичьи очи» (79, Т. 1., с. 302), «смотрят девушки лукаво» (79, Т. 4., с. 90), «но все ж ласкай и обнимай в лукавой страсти поцелуя» (79, Т. 4., с. 202), «люблю я твой взор с поволокой и лукавую кротость твою» (79, Т. 4., с. 203); а также лживость: «что ж ищу в очах я этих женщин – легкодумных, лживых и пустых?» (79, Т. 4., с. 258); равнодушие: «она... мои записки из ошейника пса не брала. Никогда она их не читала» (79, Т. 1., с. 232) , «ей чужая юность ничего не значит»
– 25 –
(79, Т. 1., с. 266). В одном из есенинских стихотворений бросается в глаза такая строка: «Милая девушка, злая улыбка...» (79, Т. 4., с. 19б). Смысл ее прозрачен: за наигранной нежностью, кротостью в женщине скрывается злобная и жестокая душа. В другой своей героине поэт подчеркивает звериное, хищное начало: «Молодая, с чувственным оскалом...» (79, Т. 4., с. 205).
В стихотворениях цикла «Москва кабацкая» женская «любовь» поворачивается к нам еще одной стороной – самой страшной и жуткой. Это – – любовь бред, любовь–отчаяние, любовь на уровне животного инстинкта. «Любимая» предстает в образах «паршивой суки», «чучела», «выдры», «стервы», «молодой красивой дряни», она лишена элементарной человечности и вызываeт отвращение и ужаc.
В одном из стихотворений читаем:
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума (79, Т. 1., с. 198) .
Таким образом, любовь женщины в «Москве кабацкой» осмысляется
Есениным, как неизлечимая, страшная болезнь – «зараза», «чума». В любви к женщине поэт находит свою «гибель». Эти и другие стихи позволили американскому исследователю Пономареву утверждать, что образ женщины в поздней лирике Есенина является одновременно и образом смерти. Так, исследователь полагал, что именно о ней пишет поэт в стихотворении «Не гляди на меня с упреком...» (79, Т. 4., с. 203 – 204).
– 2б –
Пусть она и не выглядит кроткой
И, пожалуй, на вид холодна,
Но она величавой походкой
Всколыхнула мне душу до дна.

Вот такую едва ль отуманишь,
И не хочешь пойти, да пойдешь,
Ну, а ты даже в сердце не вранишь
Напоенную ласкою ложь.
Пономарев следующим образом объясняет смысл этих строк: «Та, что была смертью и растеребила его душу до самых глубин, стала возлюбленной, и следовать за ней оставалось единственным выходом» (193, 73).
Некотopыe исследователи творчества С.Есенина (И. Эвентов, Ю.
Прокушев и др.) считают, что цикл «Москва кабацкая» нельзя рассматривать в отрыве от общего контекста книги, опубликованной поэтом под аналогичным названием. В этой книге вслед за собственно «кабацкими» стихами следует цикл «Любовь хулигана», которому вышеназванные исследователи приписывают роль некоего чистилища, пройдя через которое, автор якобы освобождается от кошмаров «Москвы кабацкой».  Однако подобный вывод ошибочен. Хотя после тягостных стихов «Москвы кабацкой» «Любовь хулигана» и выглядит более привлекательно, но и в этом цикле просветляющего, радостного мы не найдем. Единственное «светлое» стихотворение «цикла» – «3аметался пожар голубой...», однако среди черновых набросков этого стихотворения мы находим и такие строки: «что–то жуткое в сердце врезалось от пожатья твоей руки» (79, Т. 1., с. 338) . В остальных шести стихотворениях мотив грусти, увядания, растраченной любви звучит по нарастающей, с
– 27 –
отчетливой тенденцией к усилению и драматизации. Размышляя о бренности жизни и неизбежности смерти, поэт сожалеет об ушедшей
молодости и неправильно прожитой жизни: «Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок (79,Т. 1., с. 221). Безрадостную картину, нарисованную в стихотворении, дополняет скорбный осенний пейзаж, уместившийся всего в двух строках:
Кaк кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости (79, Т. 1., с. 221) .
Детские мечты о богатстве и славе оказались иллюзорными: «Да! Богат я, богат с излишком. Был цилиндр, а теперь его нет. Лишь осталась одна манишка с модной парой избитых штиблет. И известность моя не хуже, – от Москвы по парижскую рвань мое имя наводит ужас, как заборная, громкая брань» (79, Т. 1., с. 223).
Мечтавший о духовной близости, о преодолении отчуждения через любовь поэт находит в ней лишь «чувственную вьюгу» (79, Т. 1., с. 219), страсть, не предполагающую родства душ. Поэтому любовь предстает в цикле в не менее отталкивающем обличье, чем в «Москве кабацкой». Она не очищает человека, в восприятии Есенина, а опустошает его. «Чужие губы разнесли твое тепло и трепет тела», – говорит он, обращаясь к «любимой» (79, Т. 1. ,

с. 221). Свое отношение к ней автор передает в словах: «Как будто дождик моросит с души, немного омертвелой...» (79, Т. 1., с. 221). Заканчивается цикл стихотворением «Вечер черные брови насопил...» – одним из самых трагедийных в лирике Есенина.
Не вчера ли я молодость пропил?
........................................................
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
– 28 –
Упокоит меня навсегда (79, Т. 1., с. 226), –
говорит поэт. А затем после нескольких просветленных и грустных строк следуют строфы несуразицы и бреда, мысль от автора ускользает, и он с неподдельным трагизмом задает вопрос самому себе: «Голова ль ты моя удалая, до чего ж ты меня довела?» (79, Т. 1., с. 226).
В цикле «Любовь хулигана», причисляемом по ошибке к любовной лирике, Есенин ясно и открыто говорит о своей неспособности любить обыкновенную земную женщину:
С детства нравиться я понимал
Кобелям да степным кобылам.

Потому и себя не сберег
Для тебя, для нее и для этой.
Невеселого счастья залог –
Сумасшедшее сердце поэта (79, Т. 1., с. 215 – 21б).
«С детства» сердце Есенина было отдано родине, «потому» он и «не сберег» «себя» для женщин. Поэт говорит о невозможности совместить служение Музе и семье («невеселого счастья залог – сумасшедшее сердце поэта»).
Продолжение размышлений о зле и отчужденности, которые таит в себе любовь к женщине, мы находим в самом значительном произведении Есенина – поэме «Анна Снегина».
Сюжетным стержнем поэмы, вокруг которого строится повествование, являются взаимоотношения главных действующих лиц произведения – Анны и Сергея. Когда–то они были близки друг другу, о чем–то подолгу мечтали вдвоем, строили планы на будущее.  Однако Анна отвергла любовь Сергея. Oтвет на вопрос – почему она так поступила? –  остается за рамками поэмы, и лишь одна
– 29 –
фраза, обмолвленная Анной в разговоре с мельником, позволяет строить предположения на сей счет. Анна так характеризует Сергея: «Был скромный такой мальчишка...» (79, Т. 3.,  с. 5б). Очевидно, из–за юношеской застенчивости и нерешительности Сергея Анна и отвергла его ухаживания (ведь женщинам нравятся, как правило, мужчины «нескромныe»). Будучи молодой и ветреной (что присуще молодости), Анна никак не могла допустить, что из нерешительного, «скромного... мальчишки» может вырасти известный, знаменитый поэт. Сергей явно не вписывался в прокрустово ложе ее представлений о «настоящем мужчине», и она «ласково», но непреклонно ответила ему – «нет». Сергей, воспринимавший свой любовный «роман» всерьез, счел ответ «любимой» за предательство. Он разочаровался в любви навсегда. Он стал воспринимать мир сквозь призму отчуждения. Одиночество стало постоянным спутником Сергея.
И когда мельник, возвращаясь от Снегиных, радостно сообщает Сергею о приглашении Анны посетить их дом, тот ему ничего не ответил.
Я шел по дороге в Криушу
И тростью сшибал зеленя,
Ничто не пробилось мне в душу,
Ничто не смутило меня (79, Т. 3., с. 5б).
Гость мельника более чем равнодушно, отчужденно отнесся к предложению Анны. «По дороге в Криушу» он думает не об Анне, а о том, что «теперь бы с красивой солдаткой завесть хорошо роман» (79, Т. 3., с. 57). Сергей в поэме являет собой образ человека холодного и разочаровавшегося в жизни. Его отрешенность, отстраненность от действительности композиционно выделены на фоне жизнерадостности мельника и фанатической одержимости
– 30 –
идеей революционного обновления мира Прона Оглоблина.
Мой мельник вовсю улыбается,
Какая– то веселость в нем.
«Теперь мы, Сергуха, по зайцам
За милую душу пальнем!»
Я рад и охотe,
Коль нечем
Развеять тоску и сон.
Сегодня ко мне под вечер,
Как месяц, вкатился Прон.
«Дружище!
С великим счастьем!» (79, Т. 3., с. б5) и т. п.
Сергей свысока смотрит на мельника, ему непонятна жизнерадостность и оптимизм последнего. Он так оценивает поведение мельника: «с ума, знать, спятил» (79, Т. З., с. 60), «устроил волынку, бездельник..» (79, Т. 3., с. б2), «заставил меня, бездельник, в чужой ковыряться судьбе» (79, Т. 3., с. б7) и др. По отношению к Прону Сергей не высказывает прямого отношения, он как будто сочувствует ему, не забывая подмечать недостатки последнего. Сопровождая Прона в снегинскую усадьбу, он остается безучастным наблюдателем происходящего. Лишь однажды маска равнодушия спадает с Сергея, и его монолог исполнен подлинного пафоса. Этот момент запечатлен в первой главе в антивоенной речи героя. Но это – исключение.
Сергей понимает, что не стань он знаменитым поэтом, «известной шишкой» (оценка Анны), то в дом Снегиных его никогда не пригласили бы. Анне льстит сознание того, что такой известный человек «забавно когда–то» был в нее влюблен. Ей, ничего не добившейся в жизни и завидующей Сергею, доставляет удо–
– 31 –
вольствие вспоминать, как она когда–то отвергла любовь будущего гения.

Сергей не зашел к Анне. Напротив, она посетила его, заболевшего. Первый разговор оставляет чувство неловкости за обоих. Анне хочется услышать от Сергея, что он ее до сих пор любит. Она все делает для этого. Одиночество (муж на фронте), отсутствие реальной перспективы (все рушится кругом) позволяет ей быть настойчивой и безрассудной. Однако Анне не удается разбудить в Сергее угаснувшее в юности чувство. Более того, ему неприятны ее заискивающая речь и недвусмысленные намеки, типа:
Я даже вздохнула украдкой,
Коснувшись до вас рукой.
Да...
Не вepнуть, что было (79, Т. 3., с. б0) .
Поэту хочется остановить женщину, но чувство жалости к Анне заставляет его продолжить разговор. Однако беседа не клеится. Им, в сущности, не о чем говорить. Прошедшие годы сделали их чужими, далекими людьми. И Сергей, не зная, что сказать, просит Анну разрешить почитать свои кабацкие стихи. Сам того не желая, поэт наносит Анне наивысшее оскорбление. Предлаrая Снегиной почитать свои стихи, в которых любовь уподобляется «чуме», «заразе» и т. п., он как бы говорит ей: «Вoт все, что я могу предложить. Могу любить только такой «любовью». Но даже после этого Анна еще на что–то рассчитывает. Она продолжает «допрашивать» Сергея. Но он отвечает коротко и неопределенно.
Между Снегиной и Сергеем стена непонимания. Сергей не может и не желает простить Анне былого равнодушия. Когда–то ему хотелось, чтобы Анна полюбила его со всеми человеческими недостат–
– 32 –
и слабостями, но она оказалась способной полюбить в нем лишь известного поэта. На такое чувство Сергей не согласен. Он не доверяет Анне, справедливо видя в ее «любви» прежде всего неудовлетворенное женское тщеславие. Поэт поступает в соответствии с одной из заповедей поведения в отчужденном мире, сформулированноЙ А. Шопенгауэром: «примириться с человеком и возобновить прерванную дружбу – слабость, в которой придется раскаяться, когда он при первом же случае как раз сделает то же самое, что было причиною разрыва, и еще с большею наглостью, в безмолвном сознании своей для нас необходимости»(183, 152).
Следующая встреча персонажей поэмы состоялась при обстоятельствах исключительных. Сергей поехал с Проном по просьбе последнего к Снегиным и застал Анну в слезах: убили ее мужа.  Не в силах соединить чувство утраты, сиротливости и неудовлетворенной и отвергнутой страсти к Сергею, Анна несправедливо оскорбляет его:
Убили... Убили Борю...
Оставьте!
Уйдите прочь!
Вы – жалкий и низкий трусишка.
Он умep...
А вы вот здесь... (79, Т. 3., с. 54).
Потом Анна раскаивается в содеянном. Однако имеются обстоятельства, заставляющие усомниться в искренности ее раскаяния. Она говорит Сергею: «Простите... Была не права... я мужа безумно любила. Как вспомню... болит голова... Но вас оскорбила случайно... Жестокость была мой суд... Была в том печальная тайна, что страстью преступной зовут. Конечно, до этой осени я
– 33 –
знала б счастливую быль... Потом бы меня вы бросили, как выпитую бутыль... поэтому было не надо... Ни встреч... ни вообще продолжать... Тем более с старыми взглядами могла я обидеть мать» (79, Т. 3., с. 68) . Каждое слово Анны в данном монологе притворно, лживо. С одной стороны, она утвeрждает, что «мужа безумно любила», а, с другой, пыталась соблазнить Сергея. Ясно, что в блуд не идут от безумной любви к супругу. Далее Анна говорит, что Сергея «оскорбила случайно». И это – ложь. Негодование Анны было вызвано отказом Сергея вступить с ней в связь, и она ждала лишь повода, чтобы отомстить ему. Такая возможность представилась во время приезда Сергея в дом Снегиных, по времени совпавшего со смертью мужа. Анна сочла, что личное горе – достаточный повод для необоснованного оскорбления. Она и сама это признает, говоря о своей «преступной» «страсти» к Сергею.
Самое неприятное в поведении Анны состоит в том, что даже из смерти мужа она пытается извлечь выгоду.  То, чего ранее не удалось добиться с помощью заискивающего тонa, намеков, она пытается достичь, пробудив жалость к себе. Все паузы в ее речи, притворные вздохи по мужу («как вспомню... болит голова...» и т. п.) преследуют одну и ту же цель. Она уже откровенно говорит о своей страсти. При этом пытается представить дело так, как будто сам Сергей, а не она, пытался соблазнить ее. И слова Анны: «потом бы меня вы бросили, как выпитую бутыль», белее соотносимы с ее поступком многолетней давности, чем с поведением Сергея. Тем не менее «старания» Анны оказались напрасными. Поэт разгадал ее незамысловатый ход и, чтобы снять неловкость в беседе, «перевел» разговор вновь «на другое» (79, Т. 3., с. б8). Он прав, давая понять Снегиной, что у них не мо–
– 34 –
быть личных проблем для обсуждения, и говорить они могут только на общие, отвлеченные темы. Анна еще делает последнюю попытку вспомнить картину детства, «другой... Не осенний рассвет...» (79, Т. 3., с. 69), но герой не удосуживает ее ответом. И женщина, наконец, понимает, что о возобновлении каких–либо отношений с Сергеем не может быть и речи.
Последний акт взаимоотношений Анны и Сергея заключен в ее лондонском письме. Это письмо – единственный поступок  Анны, вызывающий симпатию и уважение к ней. Далеко за пределами России она почувствовала острую тоску по родине. Чувство,  проснувшееся в ней, глубоко, искренне, правдиво. Она поднялась выше самой себя, забыла прежние обиды и разочарования.
ностальгическая нота ее письма понятна и близка. Чувствуется, что жизнь за рубежом, вдали от родины многому научила Анну. Письмо ее – это письмо одинокой женщины, чье одиночество усугубляется отдаленностью от родины и невозможностью возвращения назад. Написав его, она не ищет личной выгоды, она изливает душу, а это такой необходимый для всякого русского человека акт. Письмо, в сущности, адресовано не Сергею, а родине, чью значимость она поняла только в изгнании. И когда Анна в письме спрашивает, и сама же отвечает на свой вопрос: «Вы живы?.. Я очень рада...» (79, Т. 3., с. 73), веришь, что ее беспокойство о судьбе Сергея искреннее, потому что он для нее теперь не объект для страсти, а олицетворение родины, России. Письмо Анны – этот естественный зов тоскующей человеческой души – интересно еще и заключенной в нем загадкой. Оно позволяет даже говорить о «тайне» письма Анны Снегиной. С одной стороны, Анна говорит: «Я часто хожу на пристань и, то ли на радость, то ль в страх, гляжу средь судов все пристальней на красный совет–
– 35 –
ский флаг» (79, Т. 3., с. 73). Вроде бы Анна уже подумывает о возвращении на родину («гляжу средь судов все пристальней...»), но следующие строки опровергают первоначальное впечатление: «Теперь там достигли силы. Дорога моя ясна...» (79, Т. 3., с. 73) . Вoт это как бы между прочим сказанное «дорога моя ясна... «, безнадежное и пессимистичное, заставляет думать, что
Анна уже смирилась со своей участью эмигрантки. Одно лишь многоточие на конце фразы вселяeт надежду: так ли уж ясна Анне ее дорога, как ей кажется? Недоговоренность, недосказанность письма Снегиной, тайна, содержщаяся в нем, делает поэму особенно лиричным, задушевным произведением.
Несмотря на правдивость, строгость письма Анны, честность мыслей и чувств, оно нисколько не тронуло Сергея. Он воспринял его как бесполезное и «беспричинное» (79, Т. 3., с. 73) . Его отстраненность, отчуждение от мира и людей настолько велики, что он проглядел и этот, уже вне всякого сомнения, подлинно человеческий порыв. Так вернулась к Анне то роковое, сказанное
много лет назад Сергею коротенькоe «нет».
В поэме «Анна Снегина» ясно ощущается лермонтовская традиция. Характep взаимоотношений поэта и Анны напоминает содержание стихотворения     М. Лермонтова «Нет, не тебя  тaк пылко я люблю...»:
1
Heт, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье;
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
2
Когда порой я на тебя смотрю,
– 36 –
В твои глаза вникая долгим взором,
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
3
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В главах огонь угаснувших очей (116, 85).
Стихотворение М. Лермонтова тоже об отчуждении. Спустя годы, утверждает поэт, бывшие  «любовники» становятся чужими друг другу людьми. Им вообще не стоило бы встречаться. Любя «бесплотный призрак» «подруги юных дней», лирический герой остается холоден к героине стихотворения. Но он не любил ее и в молодости. Лермонтов своеобразно трактует чувство любви. Поэт считает, что человек настолько «любим», насколько он соответствует представлению о нем другого человека.  Каждый человек «любит» в другом человеке, образно выражаясь, лишь самого себя, лишь то, что ему «сродно» (свои представления о том, каким должен быть «любимый» человек, а также то, насколько последний соответствует этим представлениям, и те чувства, которые он пробуждает в «любящем»). В данном стихотворении герою нравится вновь и вновь чувствовать то «страданье», которое в ранней юности принесла ему неразделенная любовь. Ему приятны боль обманутого чувства, горечь воспоминаний о своей «погибшей» «молодости». «Погибшей» в том значении, что «любовь» не принесла герою «счастья». В действительности же, именно в неразделенном чувстве он обрел уравновешенность и гармонию, потому что через «страданье» он пришел к ощущению прелести и красоты бытия. Этот мотив постоянно встречается в произведениях Лермонтова.
– 37 –
Поэт видит в тоске, печали огромный потенциал положительного эмоционального воздействия. Лермонтову дорога неосуществимость его мечты, он любит свои боль и страданье и ни за что не желал бы с ними расстаться.
Эти рассуждения в равной степени применимы и к Есенину, который в своем творчестве и в «Анне Снегиной», в частности, скорбя о несбывшихся грезах юности, одновременно влюблен в эту скорбь, печаль. В «Анне Снегиной» мысль о юношеской безответной любви спустя много лет вызывает у поэта светлые и трогательные чувства. При этом Анна Снегина, какой он встретил ее в 1917 году, не ассоциируется в его сознании с «девушкой в белой накидке» – юношеским увлечением поэта. Та была и будет жить в его мыслях, оставшись навсегда его единственной обманутой любовью, невоплощенной мечтой. А сегодняшняя Анна, надменная, усталая и одновременно заискивающая, пытающаяся пробудить жалость к себе, неприятна ему, чужда. Недаром и фамилию она носит красивую, но холодную – Снегина.
Образ «девушки в белой накидке», всякий раз предстающий перед поэтом в определенном местe и в определенное время» года – единственное, что его поп–настоящему волнует и тревожит. Ему приятно вспоминать, проходя мимо знакомого плетня и калитки, по саду, благоухающему сиренью, как он был когда–то влюблен и отвергнут, а чувство невозможности возвратить ушедшие годы, повернуть время вспять наполняет тело и душу приятной дрожью и страданием.
Чувство, которое испытывает персонаж поэмы, лишь на первый взгляд кажется парадоксальным и нелепым. На самом деле оно имеет серьезную
психологическую мотивировку. Общеизвестен факт: все желания и все потребностн человек чувствует только тогда, когда они не удовлетворены, а состояние неудовлетворен–
– 38 –
ности и есть страдание. Даже удовлетворенное желание лишь временно прекращает страдание. Жизнь каждого, таким образом, представляет собой цепь все время возникающих, сменяющихся страданий. Это великолепно раскрыл еще А. Шопенгауэр в своем учении о страданиях мира, утверждая мнение о «позтивности, положительности страдания» (183, 197).
Образ «девушки в белой накидке» («девушки в белом») встречается в творчестве Есенина не однажды. Например, в стихотворении «Сукин сын» «девушка в белом», подобно «девушке в белой накидке» из «Анны Снегиной», отвергает любовь юноши. Он ей посылает записки, а она ни одной из них так и не прочла. И все равно воспоминание о «девушке в белом» приятно поэту. Оно доставляет боль, но с «этой болью» он чувствует себя «моложе» (79, Т. 1., с. 233). В стихотворении «Вот оно, глупое счастье...» (79, Т. 1., с. 15б) «девушка в белом» отдалена от поэта, ее любовь недостижима и невозможна, слышна лишь «нежная песня», которую она поет.  Образ «девушки в белой накидке», «девушки в белом» олицетворяет в творчестве Есенина мечту о гармоничной любви и говорит одновременно о принципиальной невозможности такой любви.  «Девушка в белом» –  это только образ прошлого, своеобразно преломленная проекция любви во времени. «Девушка в белом» лишена материального содержания, представляя собой продукт духовного бытия поэта, плод его фантазии. Наличие данного образа в творчестве поэта характеризует Есенина как романтика, потому что идеализация прошлого (хотя, когда это прошлое было настоящим, никакой гармонии в мире могло и не ощущаться героем) – это важнейшая черта всех романтиков. Романтик руководствуется формулой: «что прошло, то будет мило». Создавая любимую мечтой, фантазией, в реальной
– 39 –
жизни Есенин не сумел найти женщину, отвечающую его представлениям об идеальной возлюбленной. Это несоответствие между ожиданиями поэта и действительностью и породило в творчестве Есенина мнение, что любовь к женщине – «зараза», «чума» и  т. п. «Люди нашли идеалом красоту – и нагло стоят перед оголенной женщиной, и щупают ее жирнoe тело, и разражаются похотью, – писал Есенин. – и Эта–то, – игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, названо у них любовью. Так вот она, любовь! Вот чего ждут люди с трепетным замиранием  сердца. «Наслаждения, наслаждения!» – кричит их бесстыдный, зараженный одуряющим запахом тела, в бессмысленном и слепом заблуждении, дух. Люди все – эгоисты. Все и каждый любит только себя и желает, чтобы все перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство, – наслаждение» (79, Т. б., с. 45 – 4б). Безусловно, высказывая данное мнение, Есенин абсолютизировал свои личные ощущения, за которыми он не сумел увидеть, что кроме любви–страсти, то есть «физиологической» любви, бывает и гармоничная любовь, включающая в себя не только сексуальное чувство, но и родство душ. Вмecтe с тем, говоря о невозможности любви к реальной земной женщине (речь идет, конечно, о гармоничной любви), показывая роковую роль женщины в жизни мужчины, Есенин продолжал традиции романтизма в русской литературе. В его творчестве ясно ощущается перекличка е Лермонтовым (об этом мы говорили выше) и с Баратынским, а также с творчеством писателей новокрестьянского направления (тоже романтиков). Чтобы убедиться в истинности данного утверждения, сопоставим интерпретацию темы любви в лирике Есенина и в творчестве Е. Баратынского, П. Карпова и С. Клычкова.
Задолго до Есенина Баратынский высказал мысль об уникаль–
– 40 –
ности первой любви в жизни человека. Слова Есенина «любить лишь можно только раз» (79, Т. 4., с. 201) суть поэтический перифраз  мысли Баратынского «вполне упоевает нас только первая любовь» (14, 43).  Как и для Есенина, для Баратынского любовь даже не мгновение, скоротечный миг бытия, а сон: «Лишь начал сон... исчезло сновиденье!» (14, 2б). Любовь для Баратынского
–  «отрава сладкая», которая взамен минуты блаженства несет «безвеселие долгих дней» (14, 45).  Как позже Есенин, Баратынский отвергает возможность преодоления отчуждения через любовь, видя в ней страшную силу, довлеющую над человеком:
Огонь любви, огонь живительный
Все говорят; но что мы зрим?
Опустошает, разрушительный,
Он душу, объятую им! (14, 45).
Брак мыслится Баратынским как союз двух отчужденных друг от друга людей. Своей избраннице поэт говорит: «обмена тайных дум не будет между нами» (14, 44). Правда, как, и Есенин, Баратынский считает, что в какой–то степени отчуждение преодолевается в дружбе. В послании «Дельвигу» (14, 37 – 38) он пишет: «дружба... всегда... хоть несколько могла... умерить» чувство одиночества и отчуждения. У Есенина эта мысль выражена в стихотворениях: «Прощание с Мариенгофом», «Льву Повицкому», «Весна на радость не похожа...».
В романе «Пламень», опубликованном в 1913 году, П. Карпов изображает любовь как страсть, как плотское, телесное чувство.
В персонажах–женщинах он подчеркивает дьявольское начало: в Люде, в Марии, в Варваре. Наибольшей цельностью обладает образ Люды, «жуткой колдуньи», «кровавой лесовухи» (143, 88). Люда нечеловечески привлекательна, красива. Ею отравляются ключест–
– 41 –
pуи, колодцы, источники, убиваются люди. Любовь к Люде несет смерть. «В Знаменском сельские ухари, замкнув на ключ двери, подожгли школу, – пишет Карпов. – В огне погиб учитель, целовавший Люду. Под монастырем же какой–то дровосек за поцелуй Люды зарубил топором монаха. Мужики сходили от любви к ней с ума. Одурманенные ее красотой парни ложились костьми в смертном бою из–за нее (143, 90). Красота Люды страшна, «как смерть» (143, 91), в селе болтают, что в нее «вселен дьявол, и красота ее несет гибель миру» (143, 91). Полуфантастический образ Люды, одержимой страстью убивать и использующей для этого свои любовные чары, думается, мог послужить прототипом и обобщенно–символического образа женщины из есенинского цикла «Москва кабацкая».
В романе С. Клычкова «Последний Лель» образы «юной» и «взрослой» Клаши напоминают образы «девушки в белой накидке» и Анны Снегиной из поэмы С. Есенина. Зайчик – главный персонаж романа С. Клычкова – в своей люови к Клаше прошел через те же этапы,  что и Сергей – герой есенинской поэмы. 3айчик, романтик и мечтатель, влюбленный в Клашу, тяжело переживает замужество любимой девушки. Случайная встреча с ней, состоявшаяся в городе, убеждает его в нелепости и абсурдности своей любви. В образе  Клаши нет того сгущения красок, что в Люде П. Карпова, но чувство, пробуждаемое ею, автор называет «любовной отравой» (143, 331). Чтобы показать несовместимость мечты Зайчика с действительностью, автор вводит в роман следующий зпизод. Прыгая в окно из Клашиной комнаты, Зайчик падает на свинью и мчится через весь двор на ней, затем по полю, пока не оказывается сброшенным на траву. Свинья стоит над Зайчиком и «ехидно смеется» (143, 334).
– 42 –
Наравне с чувством отчуждения от предавшей его женщины, страшной и отвратительной в неумелой попытке возвратить его лююбовь, Зайчик сохраняет трогательное воспоминание о прежней Клаше, в которую был влюблен в юности, она для него «так и осталась как странный и легкий набросок» (143, 329).
Таким образом, мы видим, что в изображении роковой роли женщины в жизни мужчины и невозможности преодоления отчуждения через любовь Есенин продолжал традиции романтизма в русской литературе и принадлежал к числу неоромантиков в ней.
Однако невозможность обретения гармонии во взаимоотношениях с людьми (в том числе с любимой), как и всех романтиков, сильно угнетала Есенина. Считая обреченность человека на одиночество и отчуждение величайшей несправедливостью на земле, он мучительно ищет путь разрешения данной проблемы. Последняя ниточка, за которую хватается поэт – это его взаимоотношения с матерью. Может быть, хоть с ней поэт сможет наладить близкие, неотчужденные отношения? Именно поэтому в последние годы жизни Есенин обращается в своем творчестве к теме матери.
В стихотворении «Письмо матери» (79, Т. 1., с. 204 – 205) он пытается нарисовать идиллию родственных отношений между автором и адресатом письма. Он изображает мать милой «старушкой», тоскующей о сыне, переживающей за его судьбу. Успокаивая ее, Есенин сообщает, что с ним ничего не может случиться, что «он не такой уж горький... пропойца, чтоб... умереть», не повидав мать. Поэт пытается уверить ее (и себя заодно), что он ничуть не изменился («по–прежнему такой же нежный») и «мечтает только лишь о том, чтоб скорее от тоски мятежной воротиться в низенький... дом». Он даже называет время возвращения: «когда раскинет ветви по–весеннему наш белый сад».
– 43 –
Мать предстает в стихотворении как «единственная помощь и отрада... несказанный свет» поэта.
Но душевное состояние автора, выраженное в данном стихотворении, вступает в противоречие с преобладающими настроениями поэта этого периода. По «низенькому... дому» он, конечно, тосковал, однако вернуться туда ему никто не запрещал. Да он и бывал изредка в Константиново. Вот только жить там Есенину было невмоготу. Каждая из таких поездок заканчивалась стремительным бегством поэта в город.
Каковы же были причины такой спешки?
Чтобы глубже понять поведение Есенина, проанализируем некоторые обстоятельства его детства. «С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, – пишет Есенин в одной из автобиографий, – был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство» (79, Т. 5., с. 219). Эти–то дядья поэта и ззнимались его воспитанием. Вот как они учили своего племянника ездить на коне.
«Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла, – рассказывает Есенин, – и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку» (79, Т. 5., с. 219), а вот как учили плавать: «один дядя... брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва!..» (79, Т. 5., с. 219). В общем–то, над поэтом в семье деда попросту издевались. Какие чувства мог испытывать в подобной ситуации ребенок? Безусловно, он ощvщал себя бесконечно одиноким. Уйдя в себя, он мечтал о том времени, когда родители заберут его к себе. Поскольку
– 44 –
ожидание длилось слишком долго, а «любящая» мать не спешила за сыном, в какой–то момент должно было произойти событие, которое окончательно разрушило веру ребенка в родительскую любовь. После этого уже ничто не могло уничтожить установку на неприязнь к родителям. Таким образом, учитывая обстоятельства детства поэта, легко объяснимо признание Есенина–юноши: «мать нравственно для меня умерла уже давно...» (79, Т. б., с. 11) .
Отчужденность поэта от родителей сохранилась и позжe.  Думается, именно из–за отсутствия взаимопонимания с ними, близости и стремился Есенин пореже бывать в Константиново, а когда приезжал, побыстрее вернуться в город. Поэту тяжело было находиться рядом с, казалось бы, самыми близкими людьми и чувствовать, что ему и им нечего сказать друг другу.
В «маленькой поэме» «Возвращение на родину» (79, Т. 2., с. 7б – 79) Есенин описывает одну из таких поездок в деревню. Поэт не может распознать «отцовский дом». Он там не был много лет.  Гость просит случайного прохожего: «Укажи, дружок, где тут живет Есенина Татьяна?» Прохожий – его родной дед. Поэт не узнает его. Он всех забыл, и его все забыли. Он не поддерживает связей с самыми близкими людьми – что может ярче свидетельствовать об отчуждении от них?
Именно для того, чтобы лишний раз сказать о своем одиночестве и чуждости родственникам, поэт подчеркивает пропасть в восемь лет, разделяющую две последние его поездки в Константиново.
О разладе с матерью рассказывают такие произведения поэта, как «Письмо матери», «Ответ», «Метель». Письмо, полученное из деревни, повергает поэта «в жуть» (79, Т. 2., с. 114). Тaть не пытается понять духовные запросы сына, ее письмо выдержано в
– 45 –
стиле осуждения.
Мне cтpax не нравится,
Что ты поэт (79, Т. 2., с. 111) , –
пишет она. Эти слова повторяются дважды. Смысл жизни сына, заключающийся в творчестве, непонятен матери. Она считает, что не стихи ему следовало бы писать, а ходить «в поле за сохою» (79, Т. 2., с 111), растить детей.
Ее представления о смысле жизни  – традиционно крестьянские. Предел мечтаний матери – «пост председателя в волисполкоме» для сына (79, Т. 2., с. 113). Следующие ее слова из письма звучат как приговор:
В тебе надежды наши
Не сбылись... (79, Т. 2., с. 112).
Бельшей духовной прoпасти, разделяющей людей, чем та, о которой свидетельствует «Письмо от матери»,  представить трудно. Мать и сына связывает только общность крови. Нет никакой надежды наладить
нормальные отношения. В «Ответе» поэт высказывает уверенность, что мать никогда не поймет, чем он живет и чем он «в мире занят» (2, 115) . В «Ответе» и в «Метели» появляются образы смерти. В «Ответе» воспоминание о матери навевает на поэта мысли о собственных похоронах:
Захочешь лечь,
Но видишь не постель,
А узкий гроб
И – что тебя хоронят (9, Т. 2., с. 115) .
В  «Метели» поэт чует близость похорон» (79, Т. 2., с. 132) . И «Ответ», и «Метель» роднят образы вьюги, метели. И еще один общий образ.
В «Ответе» «снег ложится вроде пятачков» (79, Т. 2., с. 11б) на глаза умершего поэта, в «Метели» Есенину
– 4б –
снится: «Себя усопшего в гробу я вижу под аллилуйные стенания дьячка. Я веки мертвому себе спускаю ниже, кладя на них два медных пятачка» (79, Т. 2., с. 135). Наконец, в «Метели» во сне мать предстает перед поэтом «как ведьма с киевской горы» (79, Т. 2., с. 135). Только человеку, страшащемуся матери. находящемуся в разладе с ней, снятся подобные сны. (*)
Таким образом, идиллия, нарисованная поэтом в «Письме матери», при внимательном рассмотрении оказывается всего лишь иллюзией. Поэт, чье душевное здоровье к 1924 году было подорвано, будучи не в состоянии более переносить тяжесть жизни в отчужденном мире, ищет спасение в замене его выдуманным миром.
Одна из таких попыток Есенина уйти от реальной жизни в мир грез и отражена в «Письме матери». Это стихотворение так трогает читателей Есенина потому, что все люди склонны бежать от свободы принятия жизни в ее подлинном обличье и стремятся к замене действительности идеальным, фантастическим миром, который для них зачастую становится реальней самой реальности. У каждого человека сохраняются воспоминания о том времени, когда он еще находился в чреве матери, и о первых месяцах после рождения (так называемом периоде кормления), когда плод и мать представляют собой единое целое. Этот первоначальный период, в который перед человеком еще не стоит вопрос о решении проблемы отчуждения, многие люди, большей частью неосознанно, стремятся вернуть, хотя бы на уровне своих субъективных переживаний. Од–
(:J.i) По теории Э. Фромма, сны, в которых мать предстает в образе
ведьмы, колдуньи, снятся людям с психическим заболеванием «инцестуальный симбиоз с матерью».
– 47 –
нако совершаемый самообман недолговечен и преходящ. Поэтому и оказался поэт сам не в состоянии поверить в те идеальные взаимоотношения с матерью, которые он нарисовал в своем стихотворении. Оттого другие произведения, отражающие подлинную, а не желаемую реальность, рассказывают об отчуждении поэта от матери.
Не увидев возможности преодолеть отчужденность во взаимоотношениях с другими людьми, с любимой и матерью, поэт ищет путь обретения гармонии в рамках своего внутреннего мира. Но и зта попытка заканчивается неудачей, ввиду того, что склонность человеческого сознания к самоотчуждению неуничтожима.
Нет!
Никогда с собой я не полажу,
Себе, любимому,
Чужой я человек, –
заявляет Есенин. (79, Т. 2., с. 132). И еще: «с каждым днем я становлюсь чужим... себе (79, Т. 4., с. 125), «скучно мне с тобой, Сергей Есенин, подымать глаза...» (79, Т. 1., с. 157) .
В своем творчестве он всесторонне раскрывает корни самоотчуждения и его сущность. Один из источников самоотчуждения поэт видит в фундаментальной особенности человеческой психики, заключающейся в постоянной борьбе в человеческом сознании нескольких противоположно направленных тенденций: между влечением к идеалу и сознанием невозможности воплощения его в жизнь, между различными пристрастиями и неумением отдать предпочтение одному из них. Например, в творчестве С. Есенина первых послереволюционных лет фантастическая утопия «мужицкого рая» (прообраз Царствия Божьего на земле) противостоит реальности, не поддающейся преображению. Наоборот, революция обнажила в чело–
– 48 –
 веке темные, стихийные силы. В сознании поэта происходит разлад. Он осознает, что дело не в несовершенстве мира («Не вините мира – невинен сей мертвец», – говорил первый русский философ Сковорода (91, Т. 1. ч. 1., с. 77), а в caмом человеке, в инерции и консервативности его природы, не поддающейся преображению: «живой души не перестроишь ввек» (79, Т. 2., с. 132), «человек в этом мире не бревенчатый дом, не всегда перестроишь
наново» (79, Т. 3., С. 28). Лишь малая часть людей – творчески мыслящее меньшинство – способна воспринять новые идеи, загореться жаждой совершенствования, однако это настолько незначительная часть от общей массы, что оказать какое–либо влияние на жизнь человечества она не в состоянии. «Напев», зовущий к преображению, «всколыхнет... Брюсова и Блока, встормошит других», тем не менее все останется по–прежнему: «все так же тень взойдет с востока, так же вспыхнет миг» (79, Т. 1., с. 157). Поэт утверждаeт, что «не изменят лик земли напевы, что зло, лежащее в основе человеческой природы, вечно: «Навсегда простep глухие длани звездный... Пилат» (79, Т. 1., с. 158) .
Что породило такой пессимистичный взгляд на мир и человека, мы поймем, если рассмотрим позицию, занятую Есениным, в контексте времени, в которое он жил. Две революции, кровавая гражданская война, социальная нестабильность, голод, охвативший шестую часть земли – вот неполный перечень событий, свидетелем которых был Есенин. Только человек, ослепленный идеей, мог  в таких условиях с оптимизмом смотреть на мир. Есенин же быcтpo разочаровался в коммунистическом режиме, после чего положение в стране предстало перед ним во всей своей ужасающей
сложности. Он понял, что его романтические мечты о «мужицком рае» утопичны. Однако, как истинный романтик, поэт был не в
– 49 –
силах отказаться от них. Конфликт, разыгрывающийся в сознании поэта на этой почве, сопоставим разве что с аналогичной драмой в жизни Н. В. Гоголя. Создатель «Ревизора» и «Мертвых душ», как и Есенин, остро чувствовал несовершенство человека и общества. Изменить мир в соответствии с идеалом (любовь людей друг к другу) он вознамерился с помощью искусства, создав своего рода эстетическую утопию. Писатель загорается верой, что искусство может вызвать в людях подлинное движение к добру. Он пишет комедию «Ревизор», надеясь, что люди, познакомившись с пьесой, ужаснутся сами себе и преобразятся. «Ревизор» имел грандиозный успех на сцене, однако не произвел никакого морального сдвига в русской жизни. Гоголь понял это и даже смог  отказаться от своей эстетической утопии. Однако это еще не значило, что в писателе  возобладал трезвый взгляд на жизнь. На место прежнего, эстетического идеала, он водрузил новый – религиозный. Религия для Гоголя призвана была преобразить естественный строй человека, его культуру, его творчество. Однако гоголевский поиск смысла жизни в сфере религии не был понят в русском обществе, и писатель в припадке тяжких сомнений сжег второй том «Мертвых душ», после чего впал в крайне упадочное состояние и вскоре умер.
Однако разлад между мечтой и действительностью в жизни и творчестве Есенина усугубляется не менее трагическим конфликтом между старой Русью и Русью Советской, разыгравшимся в его сознании. С одной стороны, поэт чувствовал кровную, нерушимую связь с Россией дедовской и отцовской и не мог разорвать ее, а с другой, он считал себя певцом революции, создававшим подлинно «революционные» вещи (например, поэму «Пугачев», и это мнение самого Есенина), в противоположность другим поэтам, пи–
– 80 –
савшим либо «агитки», как Д. Бедный (под агитками Есенин понимал бездарные произведения, произведения–однодневки), либо разменивавшим свой талант на мелочи, как Маяковский. Характерно мнение Есенина о последнем: «он... главный штабс–маляр, поет о пробках в Моссельпроме» (79, Т. 2., с. 9б) . Есенин искренне тянулся к революции, потому что, вопреки всем разочарованиям, она продолжала олицетворять для него идеал нового мироустройствa. Однако на практике оказывалось, что он пытался соединить несоединимое. Поэт хотел быть одновременно и певцом старой России, и певцом революции (то есть Руси Советской). Рапповская критика неоднократно указывала поэту на недопустимость подобного «соединения», «несовместимость» его с идеалами революции. Подлинная революционность, с точки зрения рапповцев, Троцкого и других большевиков, предполагала нечто противоположное: отказ от всякой иной любви, кроме любви к революции, которая должна была быть абсолютной, безусловной, как, например, у        М. Голодного:
Сражение кипит. Я всюду первым–первым.
Огромная открылась пасть высот.
В могиле я. Вот, извиваясь, черви
Меня грызут, но я кричу: вперед (б2, 12б).
Есенин долго сопротивлялся, ставя рядом имена: революция и Россия. Но кампания травли поэта, рапповские проработки не проходили даром. С каждым годом все труднее Есенину удавалось примирять противоречия в душе, мотив раздвоения неотвязно преследовал поэта.
Однако самоотчуждение может возникать не только на почве конфликта между мечтой и действительностью и на основе борьбы различных пристрастий в человеке. Оно обусловлено также соци–
– 51 –
альной природой человека. В процессе социализации индивида происходит приобщение его к человеческому обществу, усвоение общественно значимого опыта, важных для жизни в обществе норм, обычаев, моральных принципов. В ходе социализации человек отчуждается от своей биологической природы, у него вырабатывается определенный стереотип поведения, не отвечающий внутренней сущности индивида. Поведение успешно прошедшей социализацию личности выглядит ecтественно с точки зрения общепризнанного этикета, однако оно противоречит природе индивида. В отчуждении человека от своей «злой» природы есть положительные и отрицательные моменты. С одной стороны, только нравственные нормы, моральные запреты, 0бщественное мнение и институты наказания сдерживают буйство стихийных сил в человеке, игру его
страстей. С другой стороны, отчуждаясь от своей подлинной природы, человек как бы перестает быть самим собой. Он становится одержим потребностью «казаться», а не «быть» в мире. От этого страдает опять–таки сам человек. Он испытывает неодолимое желание разорвать этот порочный круг. Однако возврат к прежнему первобытному состоянию не удовлетворяет его, а изменить свою биологическую природу он не в состоянии. Эти муки человека, его метания в поиске выхода из невыносимого состояния самоотчуждения становятся предметом пристального внимания поэта в его гениальном произведении – поэме «Черный человек».
Общество, в котором живут люди, говорится в поэме, построено на подавлении личности. Даже «счастье» понимается в нем как «ловкость ума и рук», а все «неловкие души за несчастных всегда известны» (79, Т. 3., с. 165). Считается, что человек счастлив настолько, насколько хорошо он «играет» в жизни. Однако это счастье чисто внешнее, поскольку в обществе не принято заме–
– 52 –
чать, сколько «мук приносят изломанные и лживые жесты» (79, Т. 3., с. 166). «Игра» возведена в общий принцип жизни:
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство (79, Т. 3., с. 166).
Втягиваясь в эту дьявольскую «игру», в этот спектакль по имени жизнь, человек перестает замечать, в каком случае он «играет роль», а когда поступает естественно, сообразуясь со своими внутренними побуждениями и желаниями. Грань между естественным и привнесенным, наносным стирается, индивид становится чужд самому себе.
В «Черном человеке» на примере своей жизни Есенин показывает всю пагубность самоотчуждения, его уродливую, деформирующую роль в жизни человека.
Начинается «Черный человек» со строфы, которая повторяется в поэме дважды:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь (79, Т. 3., с. 164).
Два ключевых слова строфы: болен (боль) и алкоголь. Какую болезнь имеет в виду поэт? Точнее, речь должна идти о нескольких болезнях. Об одной из них мы будем говорить ниже. Сейчас
– 53 –
же назовем другую – патология самоотчуждения. Сопровождающий повсюду поэта черный двойник – это проявление самого опасного симптома разрушения психики – мании преследования. Тем не менее, еще не до конца утрачено чувство реальности. Есенин способен оценить свое состояние и понять, что он очень серьезно болен. Он даже пытается «лечить» свою болезнь. Как средство преодоления самоотчуждения, поэт использует алкоголь. В состоянии алкогольного опьянения исчезает внешний мир, исчезает сам человек, а значит, проходит и мучительное ошущение раздвоенности. Однако эффективность используемого «лекарства» невелика. Когда действие алкоголя кончается, болезнь снова заявляет о себе. Но «алкоголь» в данном контексте слово многозначное. Состояние алкогольного опьянения – это еще и первый шаг в иную реальность, в небытие.  Как следствие, вторая строфа поэмы начинается со слов:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь (79, Т. 3., с. 164).
В контекстe «Черного человека» данные строки нельзя истолковать как обыкновенную усталость от жизни, жалобу, это уже и жажда смерти. А. И. Герцен говорил: «Жизнь – шатка; малейшее неравновесие в этой отчаянной борьбе организма со своими составными частями – и жизнь потухла. Жизнь в высшем проявлении слаба, потому что вся сила материальная была потрачена, чтобы достигнуть этой высоты» (91, Т. 1., ч. 2, с. 94).
Черный человек издевается над жизнью поэта, изображая ее в мрачных, сгущенных тонах. Язык, на котором он говорит, – язык циника. Перед нами проходят картины детства поэта, самого
– 54 –
светлого периода в его жизни, однако эти картины уже почти cтepты в его памяти. Неизвестно даже, где он родился, «в одном селе», а «может в Калуге» или «в Рязани» (79, Т. 3., с. 169), ясно лишь, что жил он «в простой крестянской семье» (79, Т. 3., с. 169), был очень красив: «желтоволосый, с голубыми глазами...» (79, Т. 3., с. 169). Совсем в другом свее предстает перед нами, со слов черного человека, юность поэта: «прыщавой курсистке длинноволосый урод говорит о мирах, половой истекая истомою» (79, Т. 3., с. 169). Из взрослой жизни Есенина черный человек выхватывает двух женщин, сыгравших в судьбе его роковую, демоническую роль. Одна из них, «с толстыми ляжками» «тайно» приходит к нему, и он читает ей «свою дохлую томную лирику» (79, Т. 3., с. 169). Речь идет о З. Н. Райх, которая после официального развода с Есениным и после выхода замуж за В. Мейерхольда,
продолжала встречаться с ним. Другая женшина – «сорока с лишним лет», которую он называл «скверной девочкой и своею милою» (79, Т. 3., с. 165). Это А. Дункан – вторая официальная женa Есенина. Внимая «откровениям» черного человека, поэту чудится, что тoт хочет сказать ему, что он «жулик и вор, так бесстыдно и нагло обокравший кого–то» (79, Т. 3., c. 165). Черный человек прав. Только поэт обокрал не «кого–то» , он обокрал самого себя, превратив личную жизнь в подобие театральной сцены. Здесь поэт поднимается до огромной обобщающей силы: через свою личную судьбу он прослеживает трагическую судьбу всего человечества, которое превратило жизнь в театр, где люди не живут в полном смысле этого слова, а кривляются и ломаются, одни с большим, а другие с меньшим успехом. Умение кривляться и ломаться ценится людьми превыше всего, самые ловкие в этом деле считаются самыми «счастливыми». Но жизнь, насквозь пронизанная ложью, цинизмом и лицемерием – разве это жизнь? Осознав это, поэт не видит возможности изменить жизнь к лучшему. Люди обречены на одиночество и самоотчуждение. Вследствие пессимизма поэта во взгляде на возможность преодоления самоотчуждения заканчивается «Черный человек» на трагедийной ноте:
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало... (79, Т. 3., с. 170).
Таким образом, преодолеть отчужденность путем обретения гармонии в себе самом тоже невозможно – об этом наглядно свидетельствуют произведения Есенина.
Но, может быть, отчуждение будет «снято» в случае обретения единства с родиной, возврата человека в лоно природы? Есенину кажется, что это самый действенный путь преодоления одиночества. В своем трактате «Ключи Марии» он рассматривает достижение «узловой завязи природы с сущностью человека» как эстетический и нравственный идеал (86, 181). Но роли природы и человека в рамках этой «завязи» неравные. Человек должен подчиниться природе, для которого последняя – все, и бог, и мать, и возлюбленная.
Есенин растворяет бога в немыслящей материи, наделяя ее божественными свойствами, и в этом смысле его искания лежат в русле натуралистического пантеизма. Неоднократно Есенин заявляет: «Я молюсь на алы зори, причащаюсь у ручья»
– 56 –
(79, Т. 1., с. 93), «молюсь дымящейся земле» (79, Т. 1., с. 106) , «поклоняюсь придорожью, припадаю на тpaву» (79, Т. 1., с. 96), «я пришел к твоей вечерне, полевая глухомань» (79, Т. 1., с. 128), «я странник улогий, молюсь в синеву» (79, Т. 4., с. 91) и т. п. Самое обычное в природе, трансформируясь в сознании поэта, приобретает некую ипостась Бога. Жизнь в родимой стороне приравнивается к жизни в раю.
Родина, природа выступает в творчестве Есенина также в образе матери поэта. Свое рождение поэт осмысливает как акт природный, а не человеческий:
Родился я с песнями в тpaвном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали (79, Т. 1., с. 74).
Не от человека ведет Есенин свою родословную, а от природы: родина–мать произвела его на свет. Вскормила поэта также родина–мать: «часто... я звал ее... к себе на ложе сна... и в час, как полночь било, в веселый ночи мрак, она как тень сходила и в рот сосцы струила младенцу на руках» (79, Т. 4., с. 153).
Чувство поэта к родине–матери – это прежде всего любовь–привязанность, любовь–преданность, ошущение родства, общности, которую невозможно разрушить. Эта любовь не знает границ. «Нет лучше, нет красивей твоих коровьих глаз», – подчеркивает Есенин, обращаясь к родине (79, Т. 2., с. 35).
Показывая силу этой любви, поэт декларирует свою готовность отказаться от любви греховной, земной во имя любви к родине–матери: «Не стану никакую я девушку ласкать. Ах, лишь одну люблю я, забыв любовь земную, на небе божью мать» (79, Т. 4., с. 153). В данном контексте в несколько космическом, что не характерно для поэзии Есенина, образе «божьей матери» явно угадывается образ родины. Желая отплатить России за ее «лю–
– 57 –
бовь» к поэту, за защиту и покровительство (конечно, эта любовь жила лишь в воображении Есенина), он испытывает желание сделать для родины что–то большое и значительное. Осуществление этого желания изображено в следующих строках:
Тебе, твоим туманам
И овцам на полях,
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках (79, Т. 2., с. 35) .
Солнце – это поэзия Есенина, в которой он воспевает родину.
Однако чувство поэта к родине–матери не только духовное, возвышенное, но и плотское, телесное чувство. Инцестуальные устремления поэта к родине сильны и мучительны:
О родина...
..................................
...всю тебя, как знаю,
Хочу измять и взять,
И горько проклинаю
За то, что ты мне мать (79, Т. 4, с. 141).
Болезненное желание поэта не всегда выступает так четко и ясно, часто оно носит характер навязчиво преследующего поэта подсознательного ошущения:
Пьяно  кружуся я в роще помятой,
Хочется звезды рукою помяти (79, Т. 4., с. 109).
Есенин считает, что испытываемое им чувство, тягостное и томительное, присуще всем людям. «Много мечтает их, сильных и злых, выкусить ягоды персей твоих», – говорит поэт, обращаясь к родине (79, Т. 4., с. 130).
Как и любовь к родине–матери, чувство, испытываемое Есениным к родине–любимой женщине, противоречиво и сложно. С одной
– 58 –
стороны, оно пронизано светом и теплом, по–язычески непосредственно и открыто. «Ну как же не любить мне вас, как не любить мне вас, цветы?» – – восклицает Есенин (79, Т. 4., с. 170). Чувство поэта горячее, страстное, пылкое:
Так и хочется к телу прижать
Обнаженные груди берез.
...............................................
Так и хочется руки сомкнуть
Над древесными бедрами ив (79, Т. 1., с.151)
Иногда оно согрето грустью. В стихотворении «Зеленая прическа...»., (79, Т. 1., с. 149–150) поэт предстает в образе пастуха, о котором вспоминает «березка»: «За голые колени он обнимал меня. И так, вздохнувши глубко, сказал под звон ветвей: «Прощай, моя голубка, до новых журавлей». Хоть и тяжело было расставаться, хоть и звучит в  рассказе «березки» печальная нота («печальный... предосенний шум»), однако эта печаль из разряда светлых, живительных.
В ранних стихах поэта отражена «весна» любви поэта к родине. Главная интонация, звучащая в них – «я хочу» (куоме процитированных выше строк из стихотворения «Я по первому снегу бреду...» можно привести также: «я хотел бы конские храпы обниматься с соседним кустом.. « (79, Т. 4., с. 158) и др.), очень характерна для юношеской поэзии. Это почти еще детское cтремление «подсматривать» и «подглядывать»: «Отрок–ветер по самые
плечи заголил на березке подол» (79, Т. 1., с. 173) , восхищение телесной красотой природы–любимой.
Известно, что в творчестве А. Блока Россия предстает в качестве «жены» поэта.  Как бы полемизируя с Блоком, Есенин видит в родине «любовницу». «Как, жену чужую, обнимал березку», –
– 59 –
пишет он (79, Т. 4., с.199). Согласно народным представлениям, жена – это далеко не всегда любимая женщина, чаще это судьба. Даже когда брачный союз заключается на основе любви, со временем любовь проходит, заменяясь привычкой. В отличие от жены, любовницу выбирают только на основании взаимного чувства (само слово «любовница» однокоренное со словом «любовь»). Россия–жена не выбирается Блоком, но дается свыше. В этом состоит произвол высших сил и трагический удел поэта, лишенного свободы выбора объекта любви. Есенин же, как  он думает, человеческой любви предпочитает любовь к родине осознанно. Однако Русь–любовница принадлежит не одному Есенину, а многим людям. Многие томятся по ее любви, хотят «выкусить ягоды персей» родины (как мы уже отмечали). Есенин же считает себя самым нужным родине. Он – ее единственный певец. Но даже молодежь родного села, «которое лишь тем и будет знаменито, что здесь когда–то баба родила российского скандального пиита», поет «агитки Бедного Демьяна» (79, Т. 2., с. 82) , забыв о нем, о Есенине. В своей родной стороне поэт ощущает себя «иностранцем», чужим и не нужным человеком. Любовь поэта омрачается. Он мучительно ищет нужные слова, которые следует сказать родине, чтобы она, наконец, признала рязанского певца первым русским поэтом. Об этом свидетельствует, например, стихотворение «Я спросил сегодня у менялы...».
Многими исследователями (И. Беляевым, И. Розановым, И. Эвентовым, М. Пьяных и др.) лирика родины в творчестве Есенина ошибочно принимается за стихи о любви к женщине. При этом игнорируются как многочисленные заявления самого Есенина на сей счет, так и особенность его поэзии, в которой за образами «женщин» часто скрывается образ родины. Например, обращаясь к
– 60 –
женщине–человеку, презираемой им, Есенин заявляет:
Не тебя я люблю, дорогая,
Ты лишь отзвук, лишь только тень.
Мне в лице твоем снится другая,
У которой глаза – голубень (79, Т. 4., с. 203).
К лирике любви, на первый взгляд, можно отнести цикл стихов «Персидские мотивы». Одно из наиболее известных произведений цикла – стихотворение «Я спросил сегодня у менялы...» (79, Т. 1., с. 275 – 276). В нем, казалось бы, присутствует вся атрибутика, присущая интимной лирике: и нежное «люблю», и «поцелуй», и «робость» в сердце, и имя женщины упоминается: Лала. Настораживает одно: среди знакомых Есенина по Кавказу женщины с таким именем не было. Можно, конечно, допустить, что Лала – это собирательный образ, или предположить, что за именем Лалы скрывается другая, реально существовавшая женщина, имя которой по тем или иным причинам поэт вынужден был зашифровать. Однако это не так. И вот почему.
В другом стихотворении цикла «Персидские мотивы» называются сразу две женщины: «Так спросил я, дорогая Лала, у молчавших ночью кипарисов... Лепестками роза расплескалась, лепестками тайно мне сказала: «Шаганэ твоя с другим ласкалась, Шаганэ другого целовала...» (79, Т. 1., с. 296). Судя по этим строкам, и Лала, и Шаганэ, и другие женщины, упоминаемые в «Персидских мотивах» – это только драгоценная окантовкa в стихах о чем–то ином, а не о любви к не существовавшим (за исключением Шаганэ) женщинам.
Данную мысль мы поясним несколько ниже. Пока же отметим еще одну важную деталь, бросаюшуюся в глаза при прочтении «интимной» лирики Есенина. В ряде произведений выражено следующее
– 61 –
желание поэта:
Сердце, ты хоть бы заснуло
Здесь, на коленях у милой (79, Т. 1., с. 300).
Лале склонясь на шальвары,
Я под чадрою укроюсь (79, Т. 1., с. 299) .
В стихотворении «Никогда я не был на Босфоре...»,  обращаясь к прекрасной персиянке, поэт просит:
Наклонись своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть (79, Т. 1.,  с. 280).
Мы видим, что поэт относится к «любимой» не как мужчина, рыцарь, а так, словно он обращается не к персианке – нежному и хрупкому созданию, которое нуждается в защите. а к кому–то другому, перед кем поэт чувствует себя, как сын перед матерью.
Еще деталь: в стихотворении цикла «Любовь хулигана» Есенин пишет: «В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь – как запущенный сад, был на женщин (курсив мой –  А. Л.) и зелие падкий. Рзонравилось питъ и плясать и терять свою жизнь без оглядки. Мне бы только смотреть на тебя...» (79, Т. 1.,  с. 212). Из контекста данного стихотворения явствует, что свою возлюбленную Есенин как будто и не считает женщиной. Кто же она в таком случае? В следующем стихотворении цикла «Любовь хулигана» Есенин отвечает и на этот вопрос: «Твой иконный и строгий лик по часовням висел в рязанях» (79, Т. 1., с. 213). За обликом женщины, таким образом, у Есенина отчетливо проступает лик родины.
Все эти особенности «интимной» лирики Есенина подводят к мысли, что в значительной части стихотворений поэта за строками о любви к женщине скрывается лирика любви к родине. Лучше
– 62 –
всего об этом сказал сам Есенин: «Моя лирика жива одной большой любовью – любовью к родине» (153, 451). Кратковременной и ненадежной человеческой любви в творчестве Есенина противопоставляется любовь к России.
Я навек за туманы и росы
Полюбил у березки стан,
И ее золотистые косы,
И холщовый ее сарафан (79, Т. 1., с. 271) .
«Березка» в данном контексте выступает как символ, олицетворение родины.
В творчестве Есенина трудно провести грань между поэтом, природой и родиной. Они слиты. Движение, «струенье» объединяет в одно «жесты» природы и «жесты» человека.
Образ клена в поэзии Есенина, стерегущего «голубую Русь» (79, Т. 1., с. 168) – это образ самого поэта:
...тот cтapый клен головой на меня похож (79,Т. 1., с. 168).
Сам себе казался я таким же кленом... (79, Т. 4., с. 199).
Золотое, синее, голубое – все излюбленные цветовые характеристики Есенина одинаково относятся и к облику поэта, и к облику родины.
В стихотворении «Oтговорила роща золотая...» (79, Т. 1., с. 234 – 235) журавли «уж не жалеют больше ни о ком», сходная интонация звучит и в словах автора: «не жаль мне лет, растраченных напрасно, не жаль души сиреневую цветь». Дерево в произведении «роняет тихо листья», а поэт роняет «грустные слова». О слитности природного и человеческого свидетельствует и рифма: «странник – конопляник». Полностью сливаются образы природы
– 63 –
и человека в центральном образе стихотворения – образе «золотой рощи». «Золотая роща» – это поэт и родина в одном лице. В стихотворении человек с его сумрачными мыслями о растраченных напрасно годах, о «юности веселой», отлетевшей безвозвратно, об утерянной «сиреневой цвети» души олицетворяет осеннее состояние природы, и прекрасная, но холодная красота умирающей природы, когда даже «коcтep рябины красной... никого не может... согреть», олицетворяет «осенние» мысли человека.
Слиты с природой есенинские «странники» и «пастухи». Природa для странника, дли пастуха – его божество, его дом, его возлюбленная, его мать). Эта мысль –  центральная в следующих произведениях: «Я пacтух, мои палаты...», «Пойду в скуфье смиренным иноком...», «Нет любви ни к деревне, ни к городу...», «Микола», «Я странник убогий...», «Без шапки, с лыковой котомкой...» и др.
В повести С. Есенина «Яр» нерушимыми узами связаны с природой Карев, Лимпиада и мельник Афонька. Эта связь губительна, она противоречит жизни. Странник Карев, главный герой произведения, виновен в гибели жены Анны. Его собственная смерть косвенно обусловлена чуждостью людям и ориентированностью на природное. В отличие от Карева, для которого вся земля дом, Лимпиада «обручена» с яром. В Лимпиаде более всего отразились черты автора.
Лимпиада  – сирота. Двух лет она потеряла отца, а четырех – мать. Брат увозит ее на яр, который становится ее родиной, ее домом: «ей близок был лес, она и жила с ним» (79, Т. 5., с. 23). Лимпиада сделала шаг назад по лестнице эволюции: она уже не человек, а русалка (так прозвали ее люди), то есть наполовину человек, наполовину рыба. Яр лишил ее свободы.
– 64 –
Она не свободна выбирать другую жизнь, отличную от той, которую она ведет. Лимпиада страшится человеческого общества, большая жизнь пугает ее. Даже любовь к Кареву бессильна вернуть ее к человеческой жизни. Карев зовет ее странствовать, но Лимпиада отказывается. «Не могла она идти с ним, потому что сердце ее запуталось в кустax дремных черемух. Она могла всю жизнь, как ей казалось, лежать в траве, смотреть в небо и слушать обжигающие любовные слова Каpeвa; идти с ним, она думала, это значит растерять всe и расплескать, что она затаила в себе с колыбели.
Ей больно было потерять Карева, но еще больней было уходить с ним» (79, Т. 5., с. 88).
Однажды в юности к Лимпиаде сватался парень. Она отказалась выйти замуж, №oтому что замужество разлучило бы ее с яром.»Лучше я повешусь на ветках березы, чем уйду с яра», – заявляет женщина (79, Т. 5., с. 23). Аналогично реагирует она на предложение Карева покинуть яр: «Хорошо. –  с сверкающими глазами подумала Лимпиада. – Лучше сгореть с этим бором, чем уйти от него....» (79, Т. 5., с. 113).
Ее самоубийство – это закономерный итог ее болезни. На языке психоанализа болезнь эта может быть выражена понятием «инцестуальный симбиоз с природой». Объясним, что оно означает. Согласно Э. Фромму, «инцестуальные» устремления являются одной из фундаментальнейших страстей как у мужчины, так и у женщины, в которой содержится тocкa человека по защищенности, по удовлетворению своего нарциссизма; его тоска по избавлению от риска ответственности, от свободы и от осознания самого себя; его потребность в безусловной любви...» (173, 70). «Осознавая опасность и риск жизни... зная о существовании естественных и об–
– 65 –
щественных сил... неподконтрольных человеку... о... болезнях и смерти, которых нельзя избежать», человек стремится «к силе, которая предоставит ему безопасность, защиту и любовь» (173, 71). Он хочет найти «мать» на весь остаток своей жизни» (173, 71). Однако осуществление этого желания равносильно потере свободы,  отказу от самого себя, от своей индивидунльности: «личность, симбиотически связанная с другой личностью (природой землей, нацией и т. п. – А. Л.), становится неотъемлемой составной частью своего «хозяина», с которым она связана. Она не может без него жить, и когда эта связь находится под угрозой, она впадает в состояние сильнейшего страха и ужаса» (173, 75). Лимпиада срослась с яром, стала с ним одним целым. Она не в силах разорвать пуповину, связывающую ее с ним. Но и жить дальше так она нe в состоянии. Отчуждение от своих сущностных сил достигло крайней точки. Остается один выход – смерть.
Связан с яром и мельник Афонька. Живя на яру, «из веселого и беспечного он обернулся в задумчивого монаха» (79, Т. 5., с. 29). Это «превращение» психологически ничем не оправдано.
Очевидно, Есенину б важно было указать на «обрученность» с яром еще одного персонажа.  Афонька испытывает страх перед яром, боится, «что лес изменит ему, прогонит его» (79, Т. 5., с.33). Э. Фромм пишет: «в инцестуальной связи с матерью (природой, нацией и др. – А. Л.)  очень часто кроется... страх перед ней» (173, 72). Афонька погибает, и в его смерти также виновен яр.
Таким образом, чувства, испытываемые Лимпиадой и Афонькой к яру, нельзя охарактеризовать как любовь к земле, к природе, это – болезнь. Архаически ориентированные есенинские персонажи несут в мир людей разрушение и смерть. Их инцестуальная
– 66 –
 привязанность к земле выламывает их из человеческого общества, ведет к гибели.
Элементы архаического ориентироваия paccыпаны по многим произведениям поэта, однако наиболее трагическое звучание они получают в зрелой лирике Есенина и особенно в лирике последних лет. Особенность данного мотива в творчестве Есенина состоит в том, что он самым тесным образом переплетен с мотивом смерти. Эти два мотива сливаются воедино, и их трудно отличить друг от друга.
В одном из есенинских произведений читаем:
Но погребальной грусти внемли,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак (79, Т. 1., с. 263).
К этим, на первый взгляд, несколько ироничным строкам, следует отнестись серьезно. «Любовь» пьяницы к кабаку характеризуется как алкоголизм, как серьезная, редко поддающаяся излечению болезнь. Выходит, свою любовь к родине Есенин считает болезнью?
О том же свидетельствуют и строки: «Но более всего любовь к родному краю меня томила, мучила и жгла» (79, Т. 2., с. 118). Есенин буквально одержим родиной, любовь к которой в его творчестве затмевает все, и прежде  всего человека. Для Есенина высшая реальность – жизнь родины), а потом уже человеческая жизнь. При этом следует иметь в виду, что для Есенина родина – это некий абстрактный символ, плод фантазии поэта, вбирающий в себя все природное и исключающий людей.  Как мы покажем ниже, человек вообще не вписывается в есенинские представления о мире, в котором ему нет места.
Есенинекая общность с родиной была обусловлена прежде всего
– 67 –
представлением о ней как о вечной, непреходящей сущности. Человек – смертен, родина – вечна. Осознание этого факта в психологии Есенина помогает понять суть драмы, которая разыгралась в творчестве Есенина, начиная с «Сорокоуста». Есенин вдруг обнаружил, что его родина, с которой он связан «неразлучимой любовью» (79, Т. 4., с. 171), умирает.
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог? (79, Т. 2., с. 70).
Есенинская родина – «голубая Русь», «родина кроткая», «полевая Россия» отступает под натиском «железного гостя» и «Руси Советской». «На ум поэту приходят горькие раздумья о смысле жизни и своей чуждости человеческому обществу. Он даже начинает сомневаться в реальности существования его, есенинской, родины и задается мучительным вопросом: «Что родина? Ужели это сны?» (79, Т. 2., с. 80). Смерть родины поэт переживает как свою собственную гибель. Он чувствует себя больным: «болен я» (79, Т. 2., с. 140), «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен» (79, Т. 3., с. 164), не вполне осознавая подлинные причины этсй болезни: «сам не знаю, откуда взялась эта боль» (79, Т. 3., с. 164) .
Ему кажется, что всему виной – алкоголизм: «как рошу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь» (79, Т. 3., с. 164). Однако алкоголизм – это лишь следствие другой, более глубокой болезни, о которой поэт смутно догадывается:
Ах, метель такая, просто черт возьми!
Забивает душу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе (79, Т. 4., с. 197).
Узы, скрепляющие Есенина с родиной, нерушимы. Ее смерть оз–
– 68 –
начает и его смерть. Поэтому последнее четверостишие рождает ассоциацию с похоронами. Последняя «роковая зацепка за жизнь»: внушить себе, что «родина кроткая» и «Рyсь Советская» – одно и то же. Написанные в последние два года произведения Есенина свидетельствуют о неудаче этой попытки.
Таким образом, «единство» с природой в том виде, в каком оно предстает в творчестве Есенина, разрушительно, гибельно для личности. Оно ведет к потере индивидуальности» утрате своего «я», и это точно подметил М. Горький, сказав о Есенине, что он «не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для... выражения неисчерпаемой «печали полей» (65, 294).
Исследователь поэзии Есенина Е. Ермилова отмечает: «мир природный» в его лирике «более реальное действующее лицо, чем мир человеческий, жизнь и чувство более присущи ему» (41, 233). И еще: «мир природный» в поэзии Есенина «всегда, выступает не как объект (пусть даже объект экологической тревоги и защиты), не как  отражение человеческой жизни или образный запасник», из которого черпаются метафорические подобия, но как точка отсчета» (41, 234).
Смысл высказываний Горького и Ермиловой сводится к тому, что для Есенина высшей реальностью является жизнь природная, а не человеческая, Есенин пишет как бы от лиuа природы и судит о человеке с ее позиций.
Человек, как существо мыслящее, стремится к преобразованию действительности, и это вызывает неприятие природы. Поскольку
вся жизнь человека направлена на изменение окружающего мира,
очеловечивание его, постольку, с точки зрения природы человек вообще не имеет права на существование. В хаос природы человек
– 69 –
Вносит осмысленный элемент, что наиболее неприемлемо для жизни
немыслящей материи. Она создала свою гармонию – гармонию хаоса, в которой и желает пребывать, человек же своей деятельностью стремится хаос разрушить и пытается создать новую гармонию, построенную на осмысленных началах.

Выражая точку зрения природы, поэт отказывает человеку в праве «быть». Человек лишается права на собственное бытие с тогo момента, как начинает изменять мир. Наиболее отчетливо данный мотив прозвучал в есенинских картинах наступления цивилизации на «живое» и в стихотворении «Песнь о хлебе». В этом стихотворении Есенин переосмысливает традиционный фольклорный образ жатвы. В устном народном творчестве жатва изображается как одно из наиболее светлых, радостных событий в жизни крестьянина. Венчая его многодневные труды, жатва символизирует в случае хорошего урожая благополучную, сытную жизнь семьи труженика в течение всего года.  В есенинской же «Песне о хлебе» (79, Т. 1., с. 176 – 177) предстает совсем иная картина уборки урожая. Процесс жатвы изображается как насилие над природой, «жестокость», как непрерывная цепь убийств. Серп peжет «тяжелые колосья, как под горло режут лебедей», снопы соломы уподобляются «желтым трупам», телеги, на которых их перевозят, напоминают автору «катафалки», а овин превращаетсяя в «могильный склеп». Колосья «головами стелют по земле и цепами маленькие кости выбивают из худых телес». И, наконец, «людоедке–мельнице – зубами в рот суют те кости обмолоть». Во всех «страданиях» колосьев Есенин обвиняет человека, наделяя его рядом нелестных эпитетов: «шарлатан... убийца... злодей». От своей  «жестокости» страдает и сам человек. Причина страданий – разум. Надо отказаться от разума, и тогда перестанет стра–
– 70 –
дать и человек, и природа. То есть человек должен полностью раствориться в немыслящем, природном.  Как бы следуя провозглашенному идеалу, Есенин выказывает желание «быть... цветком с луговой межи», «стоять, как дерево при дороге на одной ноге», «под конские храпы обниматься с соседним кустом» (79, Т. 4., с. 158), он мечтает «как ветками ива, опрокинуться в розовость вод», «на стог улыбаясь, мордой месяца сено жевать» (79, Т. 1., с. 176). Это стремление вернуться к до–человеческому состоянию очень хорошо передано в таком, пожалуй, даже чересчур натуралистическом, образе. Есенин пишет:
Брошу все. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси.
.................................................
Позабуду поэмы и книги,
Перекину за плечи суму,
Потому что в полях забулдыге
Ветер больше поет, чем кому.
Провонню я редькой и луком
И, тревожа вечернюю гладь,
Буду громко сморкаться в руку
И во всем дурака валять (79, Т. 2., с. 187).
Возвращение человека в лоно природы Есенин прптивопоставляет развитию по пути технического прогресса. Он целиком отрицает человеческую цивилизацию. Поэт противится не только темному и зловещему, однобокому в ней, он враждебно настроен к любым, самым элементарным проявлениям цивилизации: так обыкновенное шоссе предстает в его поэзии в виде некоего страшного монстра: «вот сдавили за шею деревню каменные руки шоссе» (79, Т. 1., c. 183).  С не меньшей ненавистью относится поэт и к  телег–
– 71 –
рафным столбам: «стынeт поле в тоске волоокой, телеграфными столбами давясь» (79, Т. 1., с. 183). Есенин изображает себя в образе животного, волка, готового убивать и пожирать людей за их любовь к цивилизации (79, Т. 1., с. 183). Лучше стать неорганическим, считает Есенин, чем идти по пути технического прогресса.
Тем не менее анализ современной цивилизации составляет огромную заслугу Есенина.
Обычно конфликт цивилизации и «живого» в творчестве поэта характеризуют как нечто лежащее вне человека, конфликт этот связывают с возможностями и желательностью технического прогресса. Однако такая точка зрения неверна. Конфликт осуществляется не где–то за пределами человека, и не между человеком и техникой, а в самом человеке. Конфликт цивилизации и «живого» – это конфликт «мертвого» и «живого» ориентирования в самом человеке. Конфликт между некрофильным и биофильным ориентированием.
В чрезмерной зависимости людей от всего механического, порабощении человека мертвым, железным угадывается усугубляющееся некрофильное ориентирование человечества в целом. Сущность машинной цивилизации состоит в утверждении приоритета внешнего над внутренним, в накопительстве, стяжательстве, она грозит необратимыми изменениями в душе человека.
Главный объект нападок Есенина – город. В 1915 году он создает стихотворение, которое так и называется: «Город» (79, Т. 4., с. 87). Мыслям, высказанным в стихотворении, поэт будет верен в течение многих лет. В стихотворении город получает наименование сатаны, в городе все плохо и убого, поэт смотрит на него как на порождение сил тьмы и зла. Картина, нарисованная в стихотворении, вызывает ассоциации с библейским изображением
– 72 –
ада. Город сравнивается с «каменной пещерой», в которой
Как муравьи, кишели люди
Из щелей выдолбленных глыб,
И, схилясь, двигались их груди,
Что чешуя скорузлых рыб.
............................................
На каждой ленте переулка
Стонал коровий рев теней.
.............................................
С улыбкой змейного грешенья
Девичий смех меня манул...
и т. п. Подобное изображение города не было художественным открытием Есенина. Целое поколение писателей, выходцев из деревни, получивших не совсем удачное наименование крестьянской группы, описывало город сходным образом, и даже иногда еще более резко. Например, в недооцененном еще по достоинству романе П. Кaрпова «Пламень» (1913) автор не однажды разряжается проклятиями в адрес города: «О город, логовище двуногих, проклятие тебе!
Проклятье, проклятье тeбе, палач радости, красоты и солнца! Проклятье тебе, скопище человекодавов, кровопийц и костоглотов, грабящих, насилующих и убивающих, не как разбойники, дерзко и смело, а как тати –  исподволь, скрытыми от глаз путями, во всеоружии знания и закона...
Проклятье же тебе, ненасытный кровожадный вампир, вытачивающий теплую кровь из жил трепетных юношей и дев. Проклятье тебе, гроб повапленный, смраднoe торжище, где каждый кусок человеческого тела расценен на медяки. Проклятье тебе, растлитель
– 73 –
детей – цветов земли...
Проклятье! Проклятье тебе, город...» (143, 178). П. Кaрпову вторит С. Клычков. Одна из глав в его романе «Последний Лель», символически названная «Выдуманные люди», начинается так: «Город, город! Под тобой и земля не похожа на землю...

Убил, утрамбовал ее сатана чугунным копытом, укатал железной спиной, катаясь по ней, как катается лошадь по лугу в мыти...» (143, 347 – 348) и т. п.
Из данных цитат видно, что и С. Есенин, и П. Карпов, и С. Клычков угадывают зло, которое несет с собой городская цивилизация, интуитивно. Они не пытаются дать объективный анализ прогресса. В основе их знания лежит
иррациональное ощущение, некое сверхчувственное восприятие. Крестьянские писатели видят больше и глубже, чем другие, и в этом их заслуга. Художественное чутье подсказало им, что психология городского человека в чем–то ущербна. Ей характерны такие качества, как небывалая множественность впечатлений, быстрота их смены и вытекающая отсюда укороченность переживаний. Однако, выигрывая в количестве, впечатления резко теряют в силе: переживаний становится больше, но каждое из них укоротилось. Стихийное ускорение темпа перемен жизни изменяет восприятие ее человеком. Надвигается цивилизация «эфемерности», конец постоянства, во всем ощущается сдвиг в сторону недолговечности. Думается, именно это испугало и вызвало резкую неприязнь крестьянских писателей. Именно поэтому их взоры обращены к деревне как спасительнице человечества.
Сущность того, что он не принимает в современной цивилизации, Есенин характеризует в своих «заграничных» письмах. Так, в письме А. Мариенгофу он пишет о Европе: «Сплошное кладбище.
– 74 –
Все эти люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди – а могильные черви, дома их гробы, а материк – склеп. Ктo здесь жил, тот давно умер...» (79, Т. 6., с. 125). А в письме А. Сахарову читаем: «Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанствa, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жpyт, и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать...» (79, Т.6., с. 123) и т. п.
Как видно из этих двух цитат, в современной цивилизации Есенина пугает именно ее некрофильное ориентирование, поощрение в человеке любви к мертвому и механическому. Любовь к мертвому (к деньгам, к продуктам прогресса и т. д.) человек возвел в ранг высшей доблести и почета. В мире ценится не душа, а деньги, не тo, что человек представляет, а то, что имеет. Величие государства определяется не по людям, а по небоскребам. Смерть искусства на Западе символизирует для Есенина окончательную победу там некрофильного ориентирования. В констатации этого факта, кстати, коренится один из источников веры Есенина в особую миссию России как избавительницы Запада от всеобщего омертвения. В одном из писем поэт пишет, что в Европе «все зашло в тупик. Спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы» (79,Т. 6., с. 121). В России, с точки зрения Есенина, искусство еще живо.
Вскрывая некрофильную сущность современной цивилизации, протестуя против порабощения человека вещами и призраками, Есенин, тем не менее, не предлагает никакой равноценной альтернативы развитию по пути тенического прогресса. Его, как и других крестьянских писателей, устремленность в прошлое, поэ–
– 75 –
тизация сытной крестьянской жизни на лоне природы, нежная любовь к деревне (в поздней лирике Есенина интонация меняется. Поэт заявляет: «Нет любви ни к деревне, ни к городу» (79, Т. 1., с. 187)) не менее некрофиличны, чем поклонение железобетону и небоскребам. Есенин и другие крестьянские писатели не видят правильного решения проблемы противостояния цивилизации и «живого», и в этом состоит их трагедия.
Символично, что после гибели Есенина по стране прскатилась волна самоубийств. Это явление показало, насколько заразительным может быть стремление уйти из жизни, стать немыслящим. Поэтому неверно, на наш взгляд, разграничивать полностью понятия «лирика Есенина» и «есенинщина». Данная точка зрения не означает возврат к Крученых. Есенинщина – это лишь одна из граней лирики поэта, одна из сторон его художественного миросозерцания.
Таким образом, наш анализ показывает, что провозглашенный Есениным путь преодоления отчужденности в слиянии с родиной, природой привел его не к единству с нею (правильно понятое единство человека и природы должно включать в себя: 1) представление о жизни человека в гармонии, согласии с силами природы; 2) его умение быть частью природы и при этом оставаться человеком), а к пантеизму, к тому, что А. Воронский характеризует как «отчетливый уклон к непосредственному, к физиологии, звериному и примитивному, как «жажду сбросить вериги современной культурной жизни, жить...  инстинктами, без сложного, дифференцированного...» (44, 36 – 37). Исследователь М. Пьяных отмечает, что «такое природное начало» находится в драматической коллизии с началом духовно–нравственным (41, 217).
В своих поисках Есенин пошел по ложному пути, поскольку об–
– 76 –
ретение единства посредством утверждения приоритета природной жизни над жизнью людей и отказа от человеческого в себе заведомо абсурдно. Потеря индивидуальности и свободы, деградация до уровня прежней ступени эволюции – слишком дорогая и невосполнимая плата за иллюзию преодоленного отчуждения.  А то, что это именно иллюзия, доказывает само творчество Есенина, тот сильнейший духовный кризис, который пережил поэт в момент осознания неизбежной гибели своей «Великой Матери» – России дедовской и отцовской.
Не найдя гармонии в себе самом и во взаимоотношениях с другими людьми, потерпев крах в попытке отыскать опору во внешнем мире – путем создания культа родины, как вечной, непреходящей сущности, Есенин оказался у грани, за которой уже начинается деформация психики, распад личности. По словам Э. Фромма, «самая глубокая потребность человека – это потребность преодолеть свою отчужденность, освободиться из плена одиночества. Абсолютная невозможность достичь этой цели ведет к сумасшествию, потому что смятение полного одиночества можно преодолеть, лишь совсем уйдя от внешнего мира...» (173, 115). И еще: «панический ужас перед полной изоляцией может быть преодолен только таким радикальным отходом от всего окружающего мира, чтобы исчезло чувство отдельности, чтобы внешний мир, от которого человек отделен, сам перестал существовать» (174, 9). Это означает, что переживание полного, aбcoлютного одиночества порождает любовь к смерти, то состояние, когда страх перед жизнью в отчужденном мире становится сильнее страха перед небытием.
Но прежде чем решиться свести счеты с жизнью, человек должен пройти через некий переходный период, в течение которого под воздействием все прогрессирующего отчуждения в нем посте–
– 77 –
пенно ослабевают инстинкты жизни и побеждают инстинкты смерти. В этот период (он довольно долог) душa человека представляет собой арену борьбы двух страхов: страха перед жизнью в несовершенном мире и страха перед небытием. Последний какое–то время перевешивает. Как результат этой борьбы, звучит в стихах навязчивый мотив смерти, целью которого является магическим образом заговорить, заклясть противоречия в душе поэта.
Уже ранние произведения Есенина свидетельствуют об актуальности темы смерти для его творчества. Об этом говорят хотя бы названия некоторых стихотворений: «К покойнику», «У могилы», «Старухи», «Поминки», «Исповедь самоубийцы» и т. п. Но пока еще Есенина только влечет к описанию сцен смерти. Он пытается взглянуть на нее с разных сторон, выбирая то позу наблюдателя, то непосредственного «виновника» похоронного торжества, то роль героя, жертвующего бытием во имя неких высших целей, то волхва, прорицателя, предсказывающего собственную гибель, то предстает в качестве любопытствующего субъекта, пытающегося заглянуть в бездну и узнать, что же находится по ту сторону добра и ала.
Например, в стихотворении «Лебедушка» девятнадцатилетний Есенин описывает сцену охоты орла на лебедя:
А орел...
Как стрела на землю кинулся,
И впилися когти острые
Прямо в шею лебединую.

Распустила крылья белые
Белоснежная лебедушка
И ногами помертвелыми
– 78 –
Оттолкнула малых детушек.
...............................................
А орел когтями острыми
Раздирал ей тело нежное,
И летели перья белые,
Словно брызги, во все стороны (79, Т. 4., с. 73 – 74).
В этом стихотворении не содержится элементов авторской оценки произошедшего. Сцена убийства изображается как бы сама по себе, этическая проблема в стихотворении не ставится, и ее отсутствие позволяет обратить внимание на следующее: поэта привлекает в стихотворении не моральная сторона, то есть возможность и оправданность насилия, а сам процесс убийства.
Тема смерти поднимается также в стихотворении «Ус», в котором изображается жуткая картина расправы и циничного торжества победителей над трупом своего поверженного противника:
Повенчался Ус с синей вьюгой,
Лежит он на снегу под елью...
...................................................
Перед ним все знать да бояры,
В руках золотые чары.
«Не гнушайся ты, Ус, не злобуй,
Подымись, хоть пригубь, попробуй!
Нацедили мы вин краснооких
Из грудей твоих из высоких.
Как пьяна с них твоя супруга,
Белокосая девица–вьюга!» (79, Т. 2., с. 20) .
Однако сильнее всего среди ранних произведений Есенина болезненная склонность поэта к описанию сцен смерти проявилась в
– 79 –
повести «Яр». В сравнительно небольшом по объему произведении с ограниченным кругом персонажей мы наблюдаем непропорционально огромное количество смертей, и в основном скоропостижных, насильственных. Так, кончает жизнь самоубийством Анна, жена Карева, главного героя повести, утопившись в реке. Чуть ранее умирает ее сын. Самоубийством кончает жизнь Лимпиада, узнав, что Карев, любимый ею, уходит странствовать. Она былa беременна, то есть ее гибель означает смерть и для ее еще не родившегося ребенка. Похожа нa самоубийство смерть Афоньки, бросившегося под жернова за фуражкой мальчика Кузьки, погибшего на охоте, которой Афонька дорожил. В драке погибает Аксютка, вор, отверженный человек. Местного помещика убивает дед Иен. Наконец, Карева убивает из мести Ваньчок, любивший Лимпиаду, считая его виновником ее гибели. Только один персонаж – мать Степана, работника отца Кapeвa Анисима, умирает естественной смертью – от старости. Таким образом, в «Яре» гибнут все значительные герои произведения. Подобный «водопад» смертей никакими творческими, художественными задачами объяснить невозможно. В контексте лирики Есенина случайным также его не назовешь. На умервщление своих персонажей поэта толкает стремление вновь и вновь наблюдать сцены смерти, желание разгадать тайну небытия.
Описание cцeн гибели героев постепенно трансформируется в лирике Есенина в навязчивые предсказания своей смерти и описания картин собственных похорон.  В разные периоды творческого пути Есенин заявляет:
Весь я истратился духом, скоро сокроюсь могилой (79, Т. 4., с. 29).
– 80 –
Знаю, знаю, скоро, скоро, на закате дня.
Понесут с могильным пеньем хоронить меня... (79, Т. 4., с. 81).
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист (79, Т. 2., с. 66).
В ушах могильный
Стук лопат
С рыданьем дальних Колоколен.

Себя усопшего
В гробу я вижу
Под аллилуйные
Стенания дьячка (79, Т. 2., с. 134 – 135).
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать (79, Т. 1., с. 227).
Я знаю, знаю. Скоро, скоро
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется также мне.

Погаснет ласковое пламя,
И сердце превратится в прах (79, Т. 1., с. 262) .
Однако Есенин не только предсказывает свою смерть и пытается представить собственные похороны, он также склонен к акту самопожертвования. Уже в юности Есенин хотел умереть ради не–
– 81 –
коего великого, хоть и абстрактного идеала. 0б этом он писал в одном из писем Г. Панфилову: «Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему «Поэту». Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига» (79, Т.6., с. 15). В данном контексте смерть «пророка» выглядит обыкновенным самоубийством; ради «святой правды», не совершив никакого подвига, «пророк» выпивает «бокал, полный яда». Во имя идеала он отказывается от жизни. Данная цитата свидетельствует о сумятице мыслей в голове молодого Есенина, о попытке понять мотивы своих ощущений, переживаний и о его большой склонности пожертвовать жизнью ради смерти, ради удовлетворения своего мазохистского чувства, доведенного до крайности, чем ради некоего абстрактного вселенского идеала. О потребности самопожертвования говорят также следующие строки из раннего стихотворения поэта:
Я хотел бы в мутном дыме
Той звездой поджечь леса
И погинуть вместе с ними,
Как зарница в небеса (79, Т. 11., с. 67).
Однако в есенинских образах самопожертвования звучит и иная интонация, революционная, экстремистская. О последней свидетельствуют, например, такие строки:
С земли на незримую сушу
Отчалить и мне суждено.
Я сам положу мою душу
На это горящее дно (79, Т. 2., с. 64).
Отзвуки толстовства мы находим в следующих есенинских строках:
– 82 –
Я хочу под гудок пастуший
Умереть для себя и для всex (79, Т. 4., с. 158).
Однажды образ самопожертвования в лирике Есенина приобретает зловещий, натуралистический оттенок. Ради торжества идеи «мужицкого рая» Есенин готов «вытекшей душою удобрить чернозем» (79, Т. 2., с. 43).
Говоря о мотиве самопожертвования в творчестве Есенина, еще нелегко увидеть в нем зачатки любви к смерти, однако именно этот мотив трагически перерастает в творчестве поэта в навязчивую идею самоубийства. Как бы переходным мостом от мотива самопожертвования к мотиву самоубийства послужили стихи, в которых поэт призывает смерть. Он пишет:
...уже лучше тогда поскорей
Пусть я уйду до могилы,
Только там я смогу и лишь в ней
Залечить все разбитые силы (79, Т. 4., с. 30).
Я хочу... умереть (79, Т. 4., с. 158).
Научи, чтоб можно было
Никогда не просыпаться (79, Т. 4., с.158).
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг (79, Т. 1., с. 198) и т. п.
Мы видим, что в настроениях поэта произошли значительные перемены. Разочарованный в прежних идеалах, ради которых он был готов пожертвовать жизнью, слишком остро чувствующий и переживающий старение и увядание поэт начинает видеть избавление от кошмаров действительности... в смерти. Он приветствует
– 83 –
смерть:
Здравствуй ты, моя черная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу! (79, Т. 1., с. 183).
Вопрос о том, быть или не быть в этом мире, что выбрать – жизнь с ее иллюзорным, непостижимым смыслом, или смерть, избавляющую от бесконечных душевных и телесных страданий, оставался открытым для Есенина на протяжении всей его жизни.  Шестнадцатилетний поэт пишет в письме М. Бальзамовой: «Тяжелая, безнадежная грусть.
Я не знаю, что делать с собой. Подавить чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что–либо сделать с собой такое неприятное? Или – жить, или – не жить? И я в отчаянии ломаю руки, – что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно–больно, что даже можно... презрительно сказать самому себе: зачем тебе жить, не нужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь?» (79, Т. 6., с.
10). Таким образом, уже в ранней юности Есенин испытывает соблазн самоубийства. Его стихи этих лет исполнены жалоб на жизнь, на людей, поэта гнетет какая–то метафизическая, иррациональная тоска. В шестнадцать лет поэт совершает первую попытку самоубийства. В том же письме М. Бальзамовой он туманно намекает на это: «я что–то сделал, чего не могу никогда–никогда тебе открыть. Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит» (79, Т.6., с. 10). После настойчивых просьб Бальзамовой Есенин признается ей: «мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и... и теперь оттого болит моя грудь. Я выпил, хотя и не очень много, эссенции. У меня схватило дух, и почему–то пошла пена; я был в сознании, но передо мной немного все застилалось какою–то мут–
– 84 –
ною дымкой. Потом – я сам не знаю почему, вдруг начал пить молоко и все прошло...» (79, Т. 5., с. 20) . Примерно в одно время с процитированными строками поэт создает стихотворение «Исповедь самоубийцы» 79, Т. 6., с. 323 – 393) , представляющее собой предсмертный монолог человека, решившегося уйти из жизни. Причины, побуждающие самоубийцу к этому шагу, лежат не в социальной, а в личностной сфере. В отказе от жизни виновато не общество, его неправильная социальная организация, а «холодный яд в душе» самоубийцы, не позволяющий ему «жить среди людей».  Он говорит:
И то, чем жил, и что любил
Я сам (курсив мой – А. Л.) безумно отравил.
Своею гордою душой
Прошел я счастье стороной (79, Т.6., с. 392).
В стихотворении выносится суровый приговор бытию, говоря о нем, поэт использует эпитеты «безумное», «кошмарное», жизнь осмысляется им как «песня похорон». О самоубийстве говорится также в стихотворении «Русалка под Новый год» (79, Т. 4., с. 97) .
В нем суицидным желанием одержима девушка, тяжело переживающая неразделенную любовь к мужчине:
Ты не любишь меня, милый голубь,
Не со мной ты воркуешь, с другою,
Ах, пойду я к реке под горою,
Кинусь с берега в черную прорубь.
В образе русалки в данном стихотворении отражены суицидные желания самого Есенина, который является автором и персонажем (русалкой) в одном лице. Здесь мы приходим к очень важному заключению относительно лирики С. Есенина, в которой автор и лирический герой суть одно и то же. Как истинный романтик,
– 85 –
Есенин ставит в центр своих размышлений духовную жизнь личности. Поэтическое творчество служит для него исключительно средством для самовыражения, показа своего внутреннего мира, отражения собственных мыслей и ощущений. Все есенинские герои – русалка, девушка–мастерица, «московский озорной гуляка» и разбойник, «отрок, чувствующий кротко, голубей целующий в уста» и певец родины, самоубийца и др. – это все различные ипостаси самого Есенина, материализовавшиеся в художественных образах грани его многоликой натуры.
Однако вернемся к прерванной мысли. Если в стихотворениях «Исповедь самоубийцы» и «Русалка под Новый год», «Узоры» и др. ощущения и мысли автора несут персонажи, то в стихотворении «Устал я жить в родном краю...» он пишет уже от первого лица:
...вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь (79, Т. 1., с. 164).
Или в другом стихотворении:
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в рукав лезвие.

Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь (79, Т. 4., с. 220).
Это стихотворение было записано автором в дневнике Мyрашова на вечере писателей после прослушивания произведений Глинки «Не искушай...» и «Сомнение». В тот же вечер оно было
– 86 –
прочитано А. Блоком. Последний спросил Есенина: «Сергей Александрович, вы серьезно это написали или под впечатлением музыки?» «Серьезно, – чуть слышно ответил Есенин» (41, 453).
Данное произведение – одно из наиболее пессимистичных стихотворений Есенина даже на фоне общего пессимизма его лирики. На самоубийство поэт готов пойти не вследствие минутной слабости, плохого настроения, а в результате глубоких раздумий о предназначении человека и смысле его существования. Автор приходит к выводу о бессмыслице бытия, о никчемности человеческой жизни. «Если и есть что на свете – это одна пустота», – говорит поэт (79, Т. 4., с. 220). Идеал человечества в виде справедливого, гуманистического мироустройства общества будущего предстает в стихотворении в образе «вечной сгнившей дали», к которой поэт устал «стремиться» (79, Т. 4., с. 220). Есенин разочарован в жизни и считает, что этот идеал придумали люди для того, чтобы обмануть самих себя, придать своему бессмысленному существованию хотя бы маленькую крупицу смысла.
Мотив самоубийства, широко представленный в ранних произведениях поэта, усиливается в его лирике последних лет. По словам А. Мариенгофа, в последний период жизни «решение «уйти» стало у Есенина маниакальным. Он ложился под колеса дачного поезда, он пытался выброситься из окна пятиэтажного дома, пытался перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом» (122, 386). С осторожностью относясь к фактам, приводимым Мариенгофом, все же, на наш взгляд, нельзя не учитывать мнение человека, который хорошо знал и любил Есенина.
В последние годы жизни Есенин чувствует себя бесконечно одиноким, поэт нигде не находит приюта, он разочарован во всем, все чуждо и постыло ему. Он утрачивает интерес к жизни.
– 87 –
В стихах Есенина последних лет в большей, чем прежде, степени, звучит мотив холода. И ранее склонный к изображению сумеречного, ночного времени суток, заката и рассвета, когда все зыбко, непрочно, когда температура понижается, а на небе всходит вместо жаркого, теплого солнца холодная луна или месяц, поэт осуществляет в 1925 году давний замысел и пишет серию стихов о русской зиме.
На первый взгляд, «зимние» стихи Есенина весьма противоречивы по содержанию. В одних он говорит, что его «сердце остыло», а очи «выцвели» (79, Т. 1., с. 310), что он «все прожил.  Юношам счастье, а мне лишь память снежною ночью в лихую замять» (79, Т. 4., с. 196), в других же утверждает, что его «душа» «все же... не остыла», что он «еще не навек постарел» (79, Т. 1., с. 302). Где же истина? На наш взгляд, утверждая, что его «душа не остыла», поэт лукавил перед собой, пытаясь выдать желаемое за действительное, надеясь обмануть самого себя. Анализ стихотворения «Эх вы, сани! А кони, кони...» (79, Т. 1., с. 302 – 304) подтверждает данную мысль. Прежнюю «удалую» жизнь поэт описывает с явной ностальгической нотой: «эх, бывало, заломишь шапку, да заложишь в оглобли коня, да приляжешь на сена охапку, – вспоминай лишь, как звали меня». Но удаль осталась в прошлом, и поэт уже не может поверить в то, что и он был когда–то юным, лихим и удачливым гармонистом: «И откуда бралась осанка, а в полуночную тишину разговорчивая тальянка уговаривала не одну». В настоящем ничего этого нет, осталось лишь сознание, что «все прошло! Поредел мой волос. Конь издох, опустел наш двор. Потеряла тальянка голос, разучившись вести разговор». Главная мысль, пронизывающая стихотворение, может быть
– 88 –
 выражена словом, повторяющимся дважды: «эх...». Поэтому, когда поэт заявляет, что несмотря ни на что, его душа все же «не остыла», закрадывается сомнение: а так ли это? Душа поэта «не остыла», «потому что над всем, что было, колокольчик хохочет до слез». Это странное объяснение становится понятным, если мы внимательно вчитаемся в первые две строки произведения:
Эх вы, сани! А кони, кони!
Видно, черт их на землю принес.
Почему бы эти сани с чертом в качестве возницы не были посланы с неба за Есениным, чтобы отправить его «в край иной», так любимый поэтом? В «зимних» стихах Есенина не однажды упоминается «тройка», скачущая по бесконечным русским просторам.
И наконец, поэт решается в нее вскочить:
Тройка ль проскачет дорогой зыбкой
Я уже в ней и скачу далече (79, Т. 1., с. 315).
Приняв окончательное решение умереть, поэт в последний раз наслаждается жизнью, ему приятны снег и мороз, и хохот колокольчика, смеющегося над его канувшей в небытие жизнью. Бог обрекает человека на страдания, на одиночество и отчуждение, а последний обманывает Создателя, ибо смерть позволяет избежать мук.
В «зимнем» цикле Есенина постоянно звучит мотив «прощания». Поэт прощается с молодостью, с жизнью, с родимой стороной и отчим домом.
Вот отчего я чуть–чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас,
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз (79, Т. 1., с. 314).
В обращении поэта к теме зимы в последние месяцы жизни про–
– 89 –
явилось охлаждение его к жизни. Потерявший надежду жить гармонично и неодиноко, поэт утрачивает интерес к такому бытию. Он говорит о своей смертельной усталости, безразличии к жизни.
Устал я жить в родном краю... (79, Т. 1., с. 164).
3апрокинулась и отяжелела
Золотая моя голова (79, Т. 1., с. 187).
Я устал себя мучить бесцельно,
И с улыбкою странной лица
Полюбил я носить в легком теле
Тихий свет и покой мертвеца (79, Т. 1., с. 207).
Одержимый тяжелой падучей,
Я душой стал, как желтый скелет (79, Т. 1., с. 223).
Поэт живет как бы по инерции. У него хватает сил только на то, чтобы фиксировать свои болезненные ощущения в стихах.
. . . мне одно и то ж –
Чтить метель за синий цветень мая,
Звать любовью чувственную дрожь (79, Т. 4., с. 208).
Эту жизнь прожил я словно кстати,
Заодно с другими на земле.

И тебя целую по привычке (79, Т. 4., с. 208) и т. п.
Поэт не ждет перемен и не просит у жизни ничего, только спокойной смерти:
Дайте мне на родине любимой,

Все любя, спокойно умереть! (79, Т. 1., с. 252).
– 90 –
Рассуждая об одиночестве С. Есенина последних лет жизни и о его пагубности для поэта, критик Ф. Жиц писал: «Мне пришлось однажды видеть на охоте жуткое дыхание охотничьей сумки – в ней шуршали крылья не метко убитого вальдшнепа. Вот этой шуршащей сумкой и кажется мне творчество Есенина последнего, наиболее зрелого периода» (85, 221).
0бобщая сказанное, можно утверждать, что все вело у Есенина к мысли о насильственной смерти. Он ищет смерть: «Я готов дойти хоть до дуэли», повторяет пушкинские строки: «Блажен, кто не допил до дна и не дослушал глас свирели» (79, Т. 2., с. 141).
Сейчас можно спорить, была ли трагедия в «Англетере» самоубийством (мы, все–таки, склоняемся к тому мнению, что это было убийство), однако сам итог – смерть поэта – в свете всего вышесказанного был закономерен и логичен.
К подобному выводу приходили многие критики двадцатых годов (А. Крученых, Ф. Жиц и др.), однако их анализ лирики С. Есенина был односторонен. Обвиняя поэта в пессимизме, они видели его причину исключительно в личной склонности Есенина к «упадничеству». В общем–то, действительно, будучи ярко выраженной романтической натурой, Есенин мечтал о немедленном разрешении всех противоречий бытия. С такой установкой он в любую эпоху нашел бы основания для неудовлетворенности и пессимизма. Однако эпоха эпохе рознь. И пессимизм поэта при иных обстоятельствах не был бы столь глобальным. Поэтому критики не правы, объясняя трагедийность поэзии Есенина только его личной склонностью к «упадничеству». Ослепленные идеей, они не замечали социальных причин, обусловивших трагедийный взгляд Есенина на мир и человека в нем. Лишь один из критиков двадцатых годов попробовал трезво взглянуть на ситуацию, однако его го–
– 91 –
лос потонул в море других голосов. Этим критиком был А. Воронский. Он писал в одной из своих статей: «Самое тревожное в современной цивилизации то, что вместо непосредственных людских отношений она ставит вещный и идеологический фетишизм, любовь к вещам и призракам. Служение вещам и идеям застилает непосредственное общение между людьми. А человеку – таковы его инстинкты – нужно прилепиться не к мечте, не к вещи, не к стиху, а прежде всего к живому, конкретному собрату, его ощущать, ему помогать и ради него работать», «Есенин, с его кругозором... с его интимным лиризмом, должен был со всей остротой почувствовать в новой обстановке тоску по этому прямому общению и содружеству человека с человеком» (134, 111 – 112). А. Воронский очень точно характеризует современное ему общество, как культивирующее любовь «к вещам и призракам». В нем личность была принесена в жертву сомнительной идее о будущем братстве людей. Жизнь человека, его бытие не имели в СССР ценности и могли быть подчинены интересам, чуждым и непонятным личности. Есенин не захотел быть винтиком в исправно работающем общественном механизме, попытался сохранить свою индивидуальность и целостность. Тем caмым он противопоставил себя огромному государству, противостоять которому оказался не в силах. Он был сломлен и смят им, доведен до крайней степени отчаяния и душевной болезни. В положении, в котором оказался поэт, был невозможен и немыслим социальный оптимизм, поэтому и пришел Есенин к мысли о тотальном характере отчуждения и самоотчуждения в мире. Эта его точка зрения исторически понятна и оправдана.
Итак, подводя итоги данной главы, мы можем утверждать, что в творчестве Есенина раскрыты следующие формы отчуждения: от–
– 92 –
чуждение человека от других людей и от самого себя. Невыносимое ощущение несовершенства бытия, зла в нем порождает отчаянные попытки человека преодолеть отчуждение, безуспешность которых, в свою очередь, обуславливает бегство индивида в болезнь.
Таким образом, невозможность обретения гармонии в мире привела Есенина к мысли о неискоренимости, вечности отчуждения, котopoe является коренным свойством человеческого существования.





















– 93 –

Г ЛАВА 2. РЕВОЛЮЦИЯ КАК ПОПЫТКА ПРЕОДОЛЕТЬ ОТЧУЖДЕНИЕ

В предыдущей главе мы показали, что в художественной концепции действительности Есенина отчуждение – исконная, неустранимая черта бытия. Однако человек никогда не мог смириться с этим тотальным, всеобъемлющим характером отчуждения и стремился его преодолеть. Потребность в преобразовании жизни в соответствии с идеалом – коренное свойство человеческой натуры. За историю человечества было дано множество ответов на вопрос о преодолении отчуждения: пытаясь решить данную проблему, люди шли на поклонение животным, пробовали забыться в любви к богу, искали путь обретения гармонии в одержимости работой и т. д. В то время как одни выдвигали концепции о постепенном «снятии» отчуждения в результате социальных реформ, другие в соблазне скорейших перемен мечтали о мгновенном изменении бытия и построении Царства всеобщего благоденствия и справедливости. Преобразования, считали они, могут быть осуществлены только революционным путем. Уничтожив прежний государственный строй и построив новый, удастся уничтожить и отчуждение (революционеры предполагали, что в будущей коммунистической общественно–экономической формации человек человеку будет друг, товарищ и брат). Считая, что отчуждение в принципе преодолимо, революционеры были готовы для достижения этой цели пожертвовать миллионами человеческих жизней. Они создали новую «нравственность»: нравственно то, что служит делу революции (Ленин). Поскольку проблема насильственного преобразования действительности касалась каждого (в случае претворения в жизнь замыслов революционеров всякий человек мог стать жертвой катаклизма), то большинство людей, и прежде всего интеллигенты, должны были зара–
– 94 –
нее определить, с кем они, с большевиками или против них. Естественно, не могли обойти стороной данную проблему и русские писатели. Каждый из них считал своим долгом высказаться по этому поводу. Несмотря на привлекательность идей революционеров, обещаний о скорейшем превращении «темной», «отсталой» России в передовое, справедливое государство, большинство писателей выказывало сомнения в целесообразности революционных преобразований, испытывало страх перед пришедшими в движение массами народа, решительно осуждало революционные теории и концепции.  Одни из них, не отвергая возможности преодоления отчуждения, видели в революции путь, лишь усугубляющий разъединение людей (Лев Толстой). Другие же, предвидя принципиальную неосуществимость целей революции (конечная цель – преодоление отчуждения), отвергали революцию как бессмысленный акт, попирающий свободу личности, угрожающий самоистреблением человечества (Федор Достоевский). Эту революционную лавину некоторые авторы хотели бы магией искусства заклясть, даже проклясть (как: «грядущего хама» – Дмитрий Мережковский), или же – заворожить, заговорить и увлечь в иное, «горнее», «божественное» русло (Вячеслав Иванов). Но были и такие, кто, почувствовав мощь коллективной народной воли, были готовы в творчестве возвести ее в ранг «вселенской» стихии, а свою свободу, жизнь, равно как и жизнь других личностей – бросить ей в жертву (М. Горький, А. Блок).
Как видим, русские писатели по–разному относились к проблеме революционного переустройства мира, и каждый из них выдвигал веские аргументы в пользу своей точки зрения.
Как же разрешал данную проблему С. Есенин? Считал ли он возможным избавить человечество oт отчуждения насильственным пу–
– 95 –
тем? Видел ли в революции гуманный способ решения проблемы отчуждения?
Ниже мы попытаемся ответить на поставленные вопросы.
Еще в дореволюционное время в восприятии Есенина сложился образ революции как очистительного пламени, через которое должна пройти Россия. Не пропал зря в данном случае и жизненный опыт поэта – его участие в пролетарском движении (когда он работал в типографии Сытина) и значительное влияние на него Клюева, а также Иванова–Разумника. Правда, в первой есенинской книге, опубликованной в конце 1915 года, –  в «Радунице», – мы не находим ни одного стихотворения, которое пророчило бы революцию. Наоборот, со страниц «Радуницы» на нас веет чем–то патриархальным, далеким от какой–либо революционности. Только с 1916 года поэт начинает славить «вечную правду», «нездешние поля» и выpaжaeт уверенность в том, что «завтра... чуть забрезжит свет, новый под туманом вспыхнет Назарет. Новые восславят Рождество поля...» (79, Т. 1., с. 135). Постреволюционное будущее автор представляет себе очень смутно. Он «верит», но не «знает»; «вера» носит мистический, религиозный характер.
Кроме того, он допускает, что на пути к вечной правде нe миновать утрат» (82, 135).
На февральскую революцию Есенин откликнулся оперативно, приветствуя «дорогого гостя» (79, Т. 1., с. 144) . А после похорон на Марсовом поле жертв революции славит «вечный, вольный рок» (79, Т. 2., с. 28) и «велит стоять за волю, зa paвенство и труд» (79, Т. 2., c. 27). При этом поэт не избежал сильного влияния славянофилов. Так, в поэме «Певущий зов» он не только провозглашает, что «загорелась Звезда Вocтока», но и обрушивается с прокляиями в адрес западной цивилизации:
– 96 –
Сгинь ты, английское юдо,
Расплещися по морям.
Наше северное чудо
Не постичь твоим сынам! (79, Т. 2., с. 23).
Проявилось, конечно, не традиционное славянофильство, а модернизированное: идеализация Руси противостояла «безмозглому лязгу железа Америки» (79, Т. 5., с. 180), на смену классическому православию приходит новая вера – «социализм, или рай» (79, Т. 5., с. 181). Но следует иметь в виду, что есенинский социализм сильно отличается от социализма большевистского. Новый свет для Есенина рождается не в пролетарских, а в «мужицких яслях» (79,Т. 2., с.22). Разница принципиальная... В этой же поэме Есенин предельно точно выражает свое отношение к революционному насилию: «ты не нужен мне, бесстрашный, кровожадный витязь», «не губить пришли мы в мире, а любить и верить» (79, Т. 2. , с. 24).
Правда, поэт не всегда так однозначно отвергал насилие. Он был человеком крайностей, и невольно у него прорывалась даже своеобразная поэтизация насилия. «За взмахом взмах, за трупом труп...» – писал он в «Товарище» (79, Т. 2., с. 26) .
В «Железном Миргороде» Есенин укоряет «обиженных на жестокость русской революции» (79, Т. 5., с. 147)  и советует им изучать историю Америки, которая богата на факты геноцида туземцев. Поэт заявляет: при виде «беспощадной мощи железобетона» «не жаль, что рука строителей этой культуры была иногда жестокой» (79, Т. 5., с. 147).
Вслед за «Певущим зовом» Есенин создает целый ряд других поэм о революции. В «Oтчаре» он выражает надежду на то, что, рожденный «Февральской метелью» (79, Т. 2., с. 31) какой–то симво–
– 97 –
лический «обновленный... мужик» (79, Т. 2., с. 30), наделенный «силой Аники» (79, Т. 2., с. 31), сможет уберечь страну от кровопролития, а в «Октоихе» предсказывает, что придет день и «вострубят божьи клики огнем и бурей труб» (79, Т. 2., с. 38). «Рай», в понимании Есенина, – это то место, где находятся другие земли и воды, непроходимые рощи, «где пляшет, сняв порты, златоколенный дождь» (79, Т. 2., с. 37) . Впечатляет игривость, несерьезность, с какой поэт изображает будущее. Очевидно, такой необычной формой автор хотел сказать, что в будущем жизнь людей станет более свободной. К сожалению, художественная концепция «Октоиха» получилась не совсем гуманистической. Решая судьбу тех, кто «узрел лишь миг», кто не вписался в прокрустово ложе революции, автор заявляет: «мы облачной крышей придавим слепых» (79, Т. 2., с. 36). Каким бы абстрактным образ «облачной крыши» ни был, в него заложен все–таки конкретный смысл: «сгибни», кто не с революцией, кто против «златоколенного дождя», который пляшет, «сняв порты», и непроходимых рощ, которые пригрезились поэту.
В следующей поэме «Пришествие» Есенин, как бы устав от революции, пробует смирить, «заговорить» разгулявшуюся стихию. Он даже готов пожертвовать своей жизнью ради этого, обещая «вытекшей душою удобрить чернозем» (79, Т. 2., с. 43).
Октябрьскую революцию поэт встретил с особенным восторгом. Сыграло свою роль, видимо, и то, что до октября 1917 года Есенин, который дизертировал из армии Керенского, был вынужден жить по поддельным документам. Смена власти позволила ему вздохнуть с облегчением и не бояться военно–полевого трибунала.
Поэтому уже в первой послеоктябрьской поэме – в «Преобра–
– 98 –
жении» – поэт как бы не может сдержать радости, энергии, которая бьет прямо через край. Что «весь мир насилья мы разрушим», это он усвоил, но каким образом на руинах старого построить новое, представляет себе очень смутно. Его революционная философия строится на народном: «По щучьему веленью, по моему хотенью»... «По щyчьему веленью» фантастический «светлый гость» «будни... наполнит молоком», осчастливит поля богатым урожаем и др. (79, Т. 2., с. 47). Реализма, по правде говоря, в этой вере мало...
Парад силы, радости, представленный в «Преображении», продолжается в «Сельском часослове», «Иорданской голубице», «Инонии» , «Небесном барабанщике» и «Пантократоре». Для этих поэм характерен мистический водопад образов, которые не всегда поддаются разгадке. Что–то болезненное мерещится, например, в таких строках: «Славлю тебя, звездами вбитая высь», «мати пречистая дева розгой стегает осла» («Иорданская голубица»), «лязг кнутa», «тело, Христово тело, выплевываю изо рта», «как овцу от поганой шерсти, я остригу голубую твердь», «лай колоколов», «вздыбливаю тебя, земля», «протянусь до незримого города, млечный прокушу покров. Даже богу я вышиплю бороду оскалом моих зубов», «твое солнце когтистыми лапами прокогтялось в душу, как нож», «воловьим голосом я кричу, сняв с Христа штаны», «под нашей выгибью вспух незримой коровой бог», «вопьюся клещами рук», «коленом придавлю экватор», «пополам... землю–матерь разломлю», «прокопытю тучи», «за уши встряхну... горы» («Инония»), «землю к радуге привесим», «волны белыми когтями... скребут песок» («Небесный барабанщик»), «лошадиную морду месяца», «какими метлами это солнце с небес стряхнуть?», «заре на закорки вскочить» («Пантократор») и др.
– 99 –
С каким–то фантастическим воодушевлением автор радуется «смерти» своего края: «Гибни, край мой! Гибни, Русь моя» (79, Т. 4., с. 147 – 150). Или: «На гибель твою в колокол синий я месяцем бью» (79, Т. 2., с. 49) . Однако это совсем не смерть в традиционном смысле слова, это воскресение «отчалившей Руси» (79, Т. 2., с. 48) в облике сказочной «Инонии» – настоящего рая на земле. Доходило до болезненного отречения от исторического прошлого. Поэт не только заявлял: «Что Толстой? Этот ветер, что был, что не был» (79, Т. 4., с. 156), но и обещал: «Языком вылижу на иконах я лики мучеников и святых!» (79, Т. 2., с. 53) . В другом месте воскликал: «Что нам слюна иконная в наши ворота в высь?» (79,, Т. 2., с. 60) . А на стене Страстного монастыря в результате известного инцидента были написаны следующие строки поэта: «Вот они, толстые ляжки этой похабной стены. Здесь по ночам монашки снимали с Христа штаны» (154, 55).
Богохульство Есенина, однако, не означает, что он отказался от идеи Бога. Старая вера (христианство) в его творчестве заменяется новой: Царствие Божие рисуется поэту в образе «мужицкого рая». В основе новой религии лежит культ силы, стремление осчастливить человечество любой ценой. С врагами революции, считает Есенин, должна быть самая «беспощадная борьба» (79, Т. 5., с. 188), противников перестройки мира можно и «на штыках поднять», и «камнями в затылок» (79, Т. 2., с. 61). Таким образом, в своих «революционных» поэмах поэт не сумел избежать экстремизма, Однако и по своим художественным качествам они далеки от совершенства. Примитивный сюжет (как, например, в «Товарище»), сгущенная, ничем не оправданная образность, вычурный язык, сильные садо–мазохистские тенденции в поэмах делают их неудобочитаемыми и не вызывают эстетических пережива–
– 100 –
ний. Поэтому читателя себе они нашли только в лице узкого круга специалистов.
Однако, если по своим нравственным и художественным особенностям «революционные» поэмы С. Есенина далеки от совершенства, то для понимания источников эйфории поэта, связанной с событиями первых послереволюционных лет, их значение необычайно велико. Поэмы говорят о том, что один из корней революции, в восприятии С.Есенина, связан с сильными религиозными потребностями русского народа. Это желание абсолютного добра настолько сильно, что в момент, когда идеал овладевает человеком, последний оказывается его рабом. Индивид вступает в своеобразную инцестуальную связь с идеалом (пользуясь терминологией Э. Фромма), отчуждает ему свою свободу. Поведение человека теперь полностью определяется этой зависимостью. Он видит перед собой только цель, для достижения которой все средства хороши. Даже колоссальные человеческие жертвы уже не пугают его. Это состояние «обрученности» с идеей есть отклонение от нормы в поведении, потому что в цивилизованном обществе высшей ценностью должен быть признан человек. (*) Очень часто индивид бывает неспособен избавиться от своей инцестуальной связи, однако иногда, под воздействием отрезвляющих обстоятельств, он возвращается к прежнему состоянию душевного здоровья. Такое событие, поколебавшее веру поэта в идею революционного обновления мира (ради которой поэт оправдывал принесение

(*) Кант говорил, подытоживая идеи Просвещения, что все люди – цели, никто из людей не может служить средством для другого человека.
– 101 –
человеческих жертв), произошло в его жизни в начале 1919 года.
Есенин решил вступить в РКП(б). Он написал заявление. Однако в партию его не приняли. Для недоверчивого и подозрительного Есенина это был, конечно, сильнейший удар: как это, его, поэта и глашатая революции, большевики не пожелали признать «своим».
До этого времени он считал не близкими революции пролеткультовцев, а оказалось, что не близок ей он, Есенин. Во взглядах поэта произошли значительные перемены, он прозрел, понял, что большевистская система, в основе которой лежит учение о диктатуре (то есть об оправданности насилия меньшинства по отношению к большинству) – есть величайшее зло, заслоняющее своей чернотой «солнце истины» (79, Т. 5., с. 189). Поэтому в следующей поэме «Кобыльи корабли» он пересматривает свою концепцию революции:
Видно, в смех над самим собой
Пел я песнь о чудесной гостье (79, Т. 2., с. 67).
3вучит жестокий, но справедливый укор большевикам:
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего (79, Т. 2., с. 66).
Меняется символика. Например, береза, которая символизировала Россию, неожиданно приобретает зловещий цвет: «Злой октябрь осыпает перстни с коричневых рук берез» (79, Т. 2., с.67). Нарастают апокалипсические мотивы, передается моральная деградация общества, угроза его самоуничтожения:
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа.

Вот он! Вылез, глядит луной.
Не увидит ли помясистей кости (79, Т. 2., с. 67).
– 102 –
Это случилось потому, почувствовал поэт, что государство придушило личность, подмяло ее под себя, «мы» целиком доминирует над «я». Причем воля этого «мы» направлена на уничтожение морального начала в жизни. В поэме звучит мотив «обманутых надежд». Ничто не радует поэта, осталось одно – творчество, ради которого и следует жить. «Буду петь, буду петь, буду петь!» – призывает самого себя автор (79, Т. 2., с. 68) . Оказывается, искусство еще не исчерпало своих возможностей, поэтому «Глубже, глубже, серпы стихов!» (79, Т. 2., с. 69).
Внимание переносится на опору России – деревню, в результате этого появляется поэма «Сорокоуст» с ее трогательным образом красногривого жеребенка, который напрасно гонится за стальным конем – поездом. С болью пишет поэт о равнинах, «к глоткам» которых «тянет пятерню» «страшный вестник», о дворовом «молчальнике быке», который «почуял беду над полем», о мельнице, которая «навострила» в горьком предчувствии «свой мукомольный нюх» (79, Т. 2., с. 70–71).
Деревня, а вместе с ней Россия гибнет. Переродившаяся из «дорогого гостя» в «злой октябрь» революция уничтожает все, что близко и дорого поэту. В 1917 году молодой Есенин эгоистично подошел к совершенным в стране политическим преобразованиям. Как и значительная часть населения России, поддержавшая большевиков, он ожидал, что в результате революционной ломки на землю прольется манна небесная (Есенин надеялся, что февральские и октябрьские события помогут осуществиться его честолюбивым мечтам). Подобные надежды проявились уже в первом есенинском отклике на революцию – стихотворении «Разбуди меня завтра рано...» (79, Т. 1., с. 144). Поэту, приветствующему революцию, кажется, что достаточно большевистской кобылице взмах–
– 103 –
нуть «красным хвостом», и он моментально станет «знаменитым русским поэтом». Время показало тщетность этих надежд, и прозревший Есенин пытается разобраться в своих чувствах и дать правдивый ответ на вопрос: какая революция произошла в России? С этой целью он создает одно из наиболее крупных своих произведений – поэму «Пугачев».
Есенин листает самые мрачные страницы ив русской истории, всматриваясь в крупнейшую крестьянскую войну за весь период существования России, стремится постигнуть ее причины и справедливость.
Восстание обусловлено бедственным положением народа: «с голоду хоть жри железо» (79, Т. 3., с. 10). Народ доведен до отчаяния. Однако энергия, дремлющая до поры до времени в людях, не может быть направлена в созидательное русло, слишком темна душа человеческая. Подлинную цель бунта Есенин видит в мстительных побуждениях тех, кто терпел унижения и издевательства.  О мести, как о причине и задаче восстания на страницах поэмы говорят Пугачев, Торнов, Хлопуша, Зарубин.
Голос гнева, с бедою схожий,
Нас сзывает на страшную месть (Торнов (79, Т. 3., с. 36)),
Только весь я до самого пупа –
Местью вскормленный бунтовщик (Хлопуша (79, Т. 3., с. 32)),
Будем крыть их ножами и матом,
Кто без сабли – так бей кирпичом! (Зарубин (79, Т. 3., с.28))
и т. п. Вооруженными крестьянами руководит одно желание – физически уничтожить тех, кто на протяжении длительного времени унижал их, причинял страдания. Только так примитивно мыслящий
– 104 –
ловек может восстановить утраченное чувство идентичности с миром. По Фромму, месть «имеет иррациональную функцию магическим образом снова сделать как бы несвершившимся то, что реально свершилось» (173, 23). Отомстив, повстанцы смогли бы, таким образом, «снять» с себя груз прежних унижений и обид, причиненных в прошлом угнетателями–помещиками.
Потребность в мести так глубоко завладела умами восставших, что в них ослаб даже инстинкт самосохранения – самый сильный в человеке. Они знают, что в конечном итоге их бунт обречен на поражение. О крахе крестьянской войны говорят Пугачев, Шигаев, Караваев, Торнов: «Расправу за мятеж напоминают мне рыгающие тучи» (Караваев (79, Т. 3., с. 20)), «Это осень, как старый оборванный монах, пророчит кому–то о погибели веще» (Пугачев (79, Т. 3., с. 251)), «что–то должно случиться. Говорят, наступит глад и мор...» (Шигаев (79, Т. 3., с. 34) ), «Да–да–да... Что–то будет! Повсюду воют слухи, как псы у ворот, дует в души суровому люду ветер сырью и вонью болот. Быть беде! Быть великой потере!» (Торнов (79, Т. 3., с. 34 – 35)). Однако эти грозные предсказания, свидетельствующие о неизбежности грядущей расправы, не могут остановить пугачевцев в осуществлении своих замыслов.
Чувства восставших после предсказанного ими же самими поражения передаются через монолог Чумакова:
Что это? Как это? Неужель мы разбиты?
Сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать.
О эта ночь! Как могильные плиты,
По небу тянутся каменные облака.
Выйдешь в поле, зовешь, зовешь,
Кличешь старую рать, что легла под Сарентой,
И глядишь и не видишь – то ли зыбится рожь,
– 105 –
То ли желтые полчища пляшущих скелетов.
Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,
Все они хохочут, выплевывая сгнившие зубы.
Сорок тысяч нас было, сорок тысяч,
И все сорок тысяч за Волгой легли, как один.
Даже дождь так не смог бы траву иль солому высечь,
Как осыпали саблями головы наши они (79, Т. 3., с. 37) .
Теперь, когда восстание потерпело поражение, когда чувство мести в общем–то удовлетворено, на передний план снова выдвигается инстинкт самосохранения. Творогов – очень тонкий психолог – предлагая выдать Емельяна и ценой его жизни купить свободу, сталкивается с несогласием большинства, но очень легко переубеждает окружение Пугачева, обращаясь именно к этому инстинкту. Он рисует повстанцам картину, как их утром «развесят солдаты, как туш» и говорит: «только раз ведь живем мы, только раз! Только раз светит юность...», «чего ж нам качаться на голых корявых ветвях? Лучше оторваться и броситься в воздух кружиться, чем лежать и струить золотое гниенье в полях, чем глаза твои выклюют черные хищные птицы» (79, Т. 8., с. 40 – 41). С его убогой «философией»: «Нам башка Емельяна – как челн потопающим в дикой реке...» (79, Т. 3., с. 41), ничем не оправдываемой с моральной точки зрения, но вполне понятной с точки зрения биологии человека, сразу все соглашаются.
Пугачев очень метко охарактеризовал свое войско в одном из монологов как «злую и дикую ораву» (79, Т. 3., с. 26). Он действительно окружен шайкой убийц и предателей. Наиболее ужасен образ Хлопуши, ближайшего соратника Емельяна, злодея и некрофага. Этот персонаж уже не человек и не зверь, а нечто такое,
– 106 –
что вообще не должно бы и существовать. Достаточно процитировать следующую реплику Хлопуши:
Каплет гноем смола прогорклая
Из разодранных ребер изб.
Завтра ж ночью я выбегу волком
Человеческое мясо грызть (79, Т. 3., с. 32), – и перед нами предстает это человекоподобное чудовище во всей своей неприглядности и ужасе.
Отвращение вызывает образ Бурнова. Перед лицом неотвратимости наказания он теряет элементарное человеческое достоинство, заявляя:
Я хочу жить, жить, жить,
Жить до страха и боли!
Хоть карманником, хоть золоторотцем...
Ради бога, научите меня,
Научите меня, и я что угодно сделаю,
Сделаю что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду! (79 , Т. 3., с. 39) .
После подобных заверений нельзя сомневаться, что Бурнов и маму родную зарежет, лишь бы сохранить свою мерзкую жизнь.
Немецкий философ Гегель утверждал, что в жизни человека бывает два рождения: вначале физическое, затем духовное. Физическое рождение лишь предполагает, но не обусловливает последующего духовного рождения. Так вот: соратники Пугачева, какими их увидел Есенин, это не люди, а человекоподобные существа, которые при известных обстоятельствах могли бы стать людьми. Они живут инстинктами, а не разумом, и за внешней оболочкой, напоминающей своими чертами человека, в них скрывается душа
– 107 –
зверя. Но, может быть, хоть сам вождь чем–то отличается от «злой и дикой оравы», во главе которой стоит? Может быть, хоть он смог направить гнев народный в нужное русло? Безусловно, самосознание Пугачева стоит на порядок выше, чем у его соратников. Народный вождь понимает, что главной движущей силой и целью восстания является месть, но он же осознает недостаточность мести для того, чтобы разрушительную энергию восставших направить в созидательное русло. Он просто неспособен представить будущее, отличное от настоящего. Он темен и дик, как и общая масса. Поэтому так неуклюже сформулирована Пугачевым задача восстания. Она нелепа и абсурдна.
Пусть калмык и башкирец бьются
За бараньи костры среди юрт! –
заявляет Пугачев (79, Т. 3., с. 27). Ему не приходит в голову мысль: а стоит ли ради «бараньих костров среди юрт» проливать человеческую кровь?
Став во главе мстительного потока, Пугачев вынужден подчиняться его законам, так как, в противном случае, последний не пощадит и его самого. Но месть – не самое главное для Пугачева.
Имеется некий скрытый, глубинный мотив, который движет Пугачевым, заставляя последнего, используя народное недовольство, организовать крестьянскую войну. Что же это за мотив? Совершенно неожиданно мы узнаем, что Пугачев страдает манией величия. Ему не дают покоя лавры великого завоевателя всех времен и народов Тамерлана, чьей «тенью» он себя мнит (79, Т. 3., с. 42).
Пугачев надеется на гребне народного возмущения добиться признания и славы. В критический момент он признается:
Уж давно я, давно я скрывал тоску
Перебраться туда, к их кочующим станам,
– 108 –
Чтоб разящими стрелами их сверкающих скул
Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана (79, Т. 3., с. 42) .
Не страдания народа, его рабское положение волнуют Пугачева, он думает об удовлетворении собственного тщеславия.  Он уже давно подготовил для россиян новое страшное бедствие – нашествие кочевников. Крямин указывает Пугачеву на нелепость его затеи, рисует подлинные качества «монгольского народа»:
... всегда, эта дикая гнусь
Выбирала для жертвы самых слабых и меньших.
Только б грабить и жечь ей пограничную Русь
Да привязывать к седлам добычей женщин.
Ей всегда был приятней набег и разбой... (79, Т. 3., с. 42 – 43).
Но Пугачев, одержимый честолюбивыми мечтами, и слышать не хочет трезвые рассуждения Крямина. Он думает лишь о себе, о том, что он много «выстрадал» (79, Т. 3.,  с. 43) и не добился цели. Любой ценой Пугачев хочет осуществить задуманное. «Роковой зацепки за жизнь», зависимости от корней, как соратники, он лишен (79, Т. 3., с. 43).
Таковы участники пугачевского бунта, увиденные Есениным: одержимый манией величия вождь, окруженный шайкой убийц и предателей. Естественно, что восстание, организованное подобного рода людьми, заранее обречено на поражение. Во–первых, потому что оно не несло в себе с самого начала никакой созидательной основы. Это был бунт, призванный «спустить пар», после чего на народ обрушатся еще большие страдания. Но допустим невероят–
– 109 –
ное: войска императрицы разгромлены, повстанцы одержали победу. Что дальше? Пугачев занимает опустевший трон, боярами назначает своих ближайших соратников, крестьяне... как раньше, остаются в крепостной зависимости. И это в лучшем случае. В худшем же победа пугачевцев означала бы всеобщий регресс русской государственности, возврат в прошлое. Уничтожение всех дворян (то есть элиты), а во времена Екатерины II Россия считалась одним из наиболее просвещенных государств в Европе (сама императрица была выдающимся писателем свoeгo времени) и захват власти в огромной стране дикарями из окружения Емельяна Пугачева неизбежно отбросили бы Россию на много веков назад.  Ведь Пугачев и иже с ним объективно не способны были к творческой, созидательной деятельности. Их вдохновляла лишь возможность разрушать и убивать.
Движущей силой пугачевского восстания была ненависть.  Отсюда вторая предпосылка неизбежного краха крестьянской войны. Пугачев по себе ощущает, насколько тяжело «сердцу светильником мести освещать корявые чащи» (79, Т. 3., с. 28). Месть, даже освященная высоким идеалом, все равно остается местью, а на крови, убийствах «рая» не построишь. Общество, которое живет по принципу: если ты «не сожрешь, так сожрут тебя ж» (слова Хлопуши (79, Т. 3., с.32)), не способно родить справедливое государственное устройство.
Имея в виду эти две предпосылки поражения крестьянского бунта, Есенин передает сущность и смысл пугачевского восстания в следующем образе–символе:
...тень с веревкой на шее безмясой,
Oтвалившуюся челюсть теребя,
Скрипящими ногами приплясывая,
– 110 –
Идет отомстить за себя... (79, Т. 3., с. 25).
Как бы свидетельствуя о бессмысленности и пагубности бунта, ткань поэмы буквально перенасыщена мрачными, некрофильными образами. Над повстанцами, избравшими в качестве символа своего мятежа имя мертвого человека (царевича Петра. Императором Петром назвался Пугачев, признавшись при этом: «Знайте, что в мертвое имя влезть – то же, что в гроб смердящий» (79, Т. 3., с. 28)), словно витает дух смерти. Вот некоторые из образов смерти в поэме:
Месяц, желтыми крыльями хлопая,
Раздирает, как ястреб кусты (79, Т. 3., с. 33),
Около Самары с пробитой башкой ольха,
Капая желтым мозгом,
Прихрамывает при дороге (79, Т. 3., с. 34),
Луны лошадиный череп
Капает золотом сгнившей слюны (79,Т. 3., с.35),
Каплет гноем смола прогорклая
Из разодранных ребер изб (79, Т. 3., с. 32),
...Как могильные плиты,
По небу тянутся каменные облака (79, Т. 3., с. 37),
Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,
Вон они хохочут, выплевывая сгнившие зубы (79, Т. 3., с. 37) ,
Злые рты, как с протухшей пищей кошли,
– 111 –
Зловонно рыгают бесстыдной ложью (79, T. 3., с. 41).
Но наиболее часто для передачи духа Танатоса, сопутствующего восстанию, служит образ зари: «Также ль здесь, сломав зари застенок, гонится овес на водопой рысцой» (79, Т. 3., с. 8) , «и течет заря над полем с горла неба перерезанного» (79, Т. 3., с. 10), «клещи рассвета в небесах из пасти темноты выдергивают звезды, словно зубы» (79, Т. 3., с. 12), «ежедневно молясь на зари желтый гроб» (79, Т. 3., с. 30), «сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать» (79, Т. 3., с. 37), «я уверен, что завтра ж, лишь золотом плюнет рассвет, вас развесят солдаты, как туш» (79, Т. 3., с. 40), «это она подкупила вас, злая и подлая оборванная старуха. Это она, она, она, разметав свои волосы зарею зыбкой, хочет, чтоб сгибла родная страна» (79, Т. 3., с. 45).
Но смерть не только всюду преследует бунтовщиков, она живет в их душах, диких и злых.
Рисуя картины пугачевского восстания, Есенин подразумевал октябрьский переворот, гражданскую войну. Большевики сыграли на той же темной силе в человеке, что и пугачевцы, – на его ненависти к богатым и жажде мести. В ходе коммунистических преобразований России была навязана тираия хуже царской. В своем произведении поэт не только обвиняет революцию в перерождении, но и задумывается над самой необходимостью ее, ставит под сомнение возможность построения «рая» варварскими, насильственными методами.
Мысль об иллюзорности целей революции,  ее катастрофических последствиях для общества и человека поэт развивает в драматической поэме «Страна негодяев».
Революция предстает в произведении как некое дьявольское наваждение: русские «бесы» в очередной раз вырываются на волю
– 112 –
(почему поэма и называется «Страна негодяев»). «Бесами» в поэме являются красные комиссары.
Один ив них появляется уже на первых страницах произведения. Это Чекистов. Все в его облике, по замыслу автора, должно вызывать отвращение. Это типичный русский нигилист и космополит, возомнивший себя новым Раскольниковым. Он считает себя вправе распоряжаться судьбами других людей. В разговоре с красноармейцем Замарашкиным, ругаясь, он называет русский народ лентяем и бездельником. «Ваш мужик, – заявляет он, – бездарен и лицемерен» (79, Т. 3., с. 113). Заметим: ваш, а не наш. «То ли дело Европа!» – восклицает он. 3амарашкин, удивляясь,  спрашивает: «Чекистов!.. С каких это пор ты стал иностранец? Я знаю, что ты еврей, фамилия твоя Лейбман, и черт с тобой, что ты жил за границей... Все равно в Могилеве твой дом» (79, Т. 3., с. 114). Но Чекистов не унимается:
Ха–ха!
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей,
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей (79 ,Т. 3., с. 114).
Он хочет «храмы божие» перестраивать «в места отхожие» (79, Т. 3., с. 302) .
Как мы видим, все в образе Чекистова доведено до крайности: презрение к собственному народу, преклонение перед Западом, ненависть к культуре. Он циник и грубиян. По мнению С. Куняева, прототипом Чекистова послужил Л. Троцкий (Л. Бронштейн), который жил некоторое время в Веймаре. Именно Троцкий считал, что в России нельзя построить коммунистическое общество, потому что
– 113 –
почва тут, видите ли, изгажена. Он был инициатором разрушения церквей и иных памятников культуры. Но все–таки не следует сводить образ Чекистова только к Троцкому: В нем воплощены черты многих русских революционеров.
Не меньше бесовского, зловещего и в облике комиссара Рассветова. Разница в том, что, в отличие от предыдущего персонажа, он не так прямолинеен. Прикрываяcь революционной фразой, Рассветов старается походить на образцового большевика, фанатика коммунистической веры. Тем не менее то здесь, то там он выдает себя с головой. В частности, мы узнаем, что герой работал раньше на клондайкских приисках. Трудно объяснить, чем привлекли будущего комиссара клондайкские прииски. Во всяком случае, не революция 1905 года забросила его в Америку, как голословно утверждает Ю. Прокушев. Есенинская поэма не дает оснований для такого вывода. Гораздо уместней предположить, что комиссар Рассветов – обыкновенный авантюрист, ему что золото искать, что революцию делать – одно и то же. Лишь бы пощекотать нервы, в «Железном Миргороде» Есенин писал: «Что такое Америка? Вслед за открытием этой страны туда потянулся весь неудачливый мир Европы, искатели золота и приключений, авантюристы самых низших марок...» (79, Т. 5., с. 147). Среди более поздних разведчиков американских богатств оказался и Никандр Рассветов. Но пока в нем жила надежда разбогатеть, вряд ли думал он о русской революции. Только когда понял, что «в Америке золота нет» (79, Т. 3., с. 127), решил вернуться в Россию. Революцию Рассветов принял безоговорочно, поскольку она как нельзя лучше соответствовала его характеру игрока. И хотя на определенном этапе развития событий герой осознает, что революция не оправ–
– 114 –
дала своей исторической миссии, тем не менее не без цинизма он замечает: «Тот, кто крыло поймал, должен всю птицу съесть» (79, Т. 3., с. 151). Эта реплика вскрывает подлинную суть красного комиссара. Не желание улучшить жизнь народа, а поиск личных благ заботит его. Ради них, уж точно, он готов пойти на все. Поэтому он в штыки встречает трезвые рассуждения Чарина о том, что в стране «оскалилось людоедство», а освободительная миссия революции обернулась «блефом» (79, Т. 3. , с. 129 – 130):
Нет, дорогой мой!
Я вижу, у вас
Нет понимания масс (79, Т. 3., с. 130).
Хотя о каком «понимании  масс» он говорит, непонятно. Рассветову так важно оспорить мнение Чарина потому, что рассуждения о провале революции могут поколебать его власть. Чем убедительнее он будет говорить, тем скорее ему поверят. Пытаясь заморочить головы слушателям, он предлагает свою «программу» выхода из кризиса, обусловленного гражданской войной и разрухой:
Подождите!
Лишь только клизму
Мы поставим стальную стране,
Вот тогда и конец бандитизму,
Вот тогда и конец резне (79, Т. 3., с. 130 – 131).
Согласимся, что это довольно–таки убогая, примитивная программа. Есенин, характеризуя ее, потому и использует явно отрицательный оценочный образ «стальной клизмы».
Paссветов – двулик. Пытаясь разбудить в слушателях уважение к советской власти, он заявляет:
Вся Америка – жадная пасть,
Но Россия... вот это глыба...
– 115 –
Лишь бы только советская власть! (79, Т. 3., с. 128).
Но как можно поверить этим его возвышенным словам, когда он минутой позже утверждает:
Вся Россия – пустое место (79, Т. 3., с. 130).

Так «глыба» или «пустое место»? Когда коммунист говорит правду, а когда лукавит?
Рассветов – ярый сторонник революционного насилия, считая, что чем больше людей будет убито, тем быстрее наступит царство коммунизма. Он заявляет, что только тогда Hомax
Получит свою веревку,
Когда хоть бандитов сто
Будет качаться с ним рядом,
Чтоб чище синел простор
Коммунистическим взглядам (79, Т. 3., с. 152).
Мы видим, что образы комиссаров поданы в поэме как отрицательные. Ни в Рассветове, ни в Чекистове мы не находим положительных черт. Эти персонажи греют руки на революции, на страданиях народа. О светлом будущем они говорят с целью подчинить себе других людей. В манипулировании их сознанием сила рассветовых и чекистовых. Психическая кабала, в которую попадают поверившие в идею люди, гораздо эффективнее физического рабства.
Так, в свое время подобную обработку сознания прошел главный персонаж «Страны негодяев» – повстанец Номах. Выходец из деревни, он однажды «веселым парнем, до костей весь пропахший степной травой... пришел в... город с пустыми руками, но зато с полным сердцем и не пустой головой» (79, Т. 3., с. 157 – 158). Идеалист и мечтатель, он легко был обращен в коммунистическую веру каким–нибудь будущим комиссаром. И вот, когда большевики захватили власть, пользуясь поддержкой таких же попавших в
– 116 –
Психическое рабство масс, Номах долгое время «верил... горел... шел с революцией... думал, что братство не мечта и не сон, что все во единое море сольются, все сонмы народов, и рас, и племен» (79, Т. 3., с. 158). Но потом убедился в невозможности построить совершенное общество путем насилия. Его вера угасла, сменившись презрением к людям. Номах высказывает мнение, что все в этом мире «немытом» делятся на «прохвостов» типа комиссара Чекистова и на «голодных нищих», которым «все равно» (79, T. 3., с. 117). «И те и эти» ему «до дьявола противны» (79, т. 3., с. 119 ). Человеческую жизнь Номах сравнивает со «скотным двором» (79, Т. 3., с. 117). Крушение революционных иллюзий необычайно тяжело было пережито героем. Разочаровавшись в извечных человеческих чувствах, – в любви, геройстве и радости, – Hомax «долго валялся в горячке адской, насмешкой судьбы до печенок израненный» (79, Т. 3., с. 157). Он пробовал забыться в кабацком разгуле, но и это не помогло. «Лицо» Номаха стало «как потухающий фонарь в тумане» (79, Т. 3., с. 157). Он заявляет: «Мне только осталось – озорничать и хулиганить..... (79,Т. 3., с. 157). И далее: «Мой бандитизм особой марки. Он осознание, а не профессия» (79, Т. 3., с. 156). Глядя на то, как революция постепенно заводит Россию в исторический тупик, Номах пробует найти выход из этого тупика и не находит его. Сделавшись бандитом, герой не ставит перед собой политических задач, прекрасно понимая, что борьба за власть бесперспективна. «Мысль о российском перевороте», которую высказал мимоходом Номах (79, Т. 3., с. 146), до того ему чужда, что он сразу же оговаривается: «Я не целюсь играть короля и в правители тоже не лезу» (79, Т. 3., с. 147). Может быть, не осознавая этого, в войне с коммунистической Россией Номах ищет собственную смерть. Не да–
– 117 –
ром же он предсказывал: «Конечно, меня подвесят когда–нибудь к небесам... так что ж! Это еще лучше!» (79, Т. 3., с. 119). Но есть и другая у него цель – перед смертью посмотреть на «храбрость и смех» коммунистов, когда на них «двинутся... танки» (79, Т. 3., с. 147). Герой не скрывает своего презрения к врагам и не скупится на обидные эпитеты в их адрес. Новые правители России ему представляются «узаконенными держимордами», которые  «на Марксе жиреют, как янки» (79, Т. 3., с. 122). Недаром награбленное Номах хочет потратить на то, чтобы устроить для бедных праздник.
Конечно, протест Номаха насквозь индивидуалистический и стихийный, а его программа, основанная на отрицании человеческих чувств, государства, не вызывает особых симпатий. И все же очевидно, что он более человечeн, чем те, кто захватил в России власть. В отличие от комиссара Рассветова, убежденного в необходимости убивать направо и налево, Номах осуждает насилие, связанное с напрасной гибелью людей Он, в частности, отчитывает повстанца Барсука за убийство коменданта и красноармейца при захвате поезда. «Ты слишком кровожаден, – говорит Номах, – если б я видел, то и этих двоих не позволил убить... Зачем? Ведь так просто связать руки и в рот платок» (79, Т. 3., с. 145). Нет в монологах Номаха и цинизма, характерного для комиссара Чекистова. За каждым словом Номаха физически чувствуется жгучая правдивостъ и боль. Номах – анархист, стал же повстанцем, потому что не желал житъ в овечьей шкуре под надзором «мясников»–коммунистов. Это гордый и независимый человек, к которому Есенин относится с явной симпатией. Прошлое Номаха совпадает с тем путем, который прошел сам Есенин.
Поэт также в свое время «с полным сердцем» пришел в город,
– 118 –
какое–то время увлекался «толстовством», революцию встретил, как мы уже отмечали, с восторгом.
В романе «Бесы» Ф. М. Достоевского есть любопытный эпизод. Звучит торжественная мелодия «Марсельезы», которая постепенно перерастает в пошленький мотивчик «Майн Либэр Августин». Есенин ощутил, что нечто подобное произошло с Октябрьской революцией. Он вдруг понял: не было «омерзительнее и паскуднее времени в жизни России, чем время, в которое мы живем» (177, 198). В письме Кусикову он признавался: «Надоело мне это бл... снисходительное отношение власть имущих... Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.
Теперь... от революции остались только клюнь да трубка...» (6, 21). Случались у Есенина и минуты крайнего разочарования в людях. А. Воронский в своих воспоминаниях описывает такой эпизод: «На загородной даче, опившийся, он (Есенин – А. Л.) сначала долго скандалил и ругался. Его удалили в отдельную комнату. Я вошел и увидел: он сидел на кровати и рыдал. Все лицо его было залито слезами. Он комкал мокрый платок.
– У меня ничего не осталось. Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю. Остались одни лишь стихи» (50, 210 – 211).
С умыслом дал Есенин и имя своему герою – Номах. Это то же самое, что и Махно, только с переставленными слогами. В одном из писем Есенин говорит, что «лик Махно» напоминает ему «маленького жеребенка» (79, Т.6., с. 99). Удивительное признание! Особенно если учесть, что образ жеребенка – один из наиболее волнующих есенинских созданий.
Безусловно, Номах – автобиографический образ. Устами этого героя говорит Есенин. Позиция Номаха так непримирима, потому
– 119 –
чтo на период создания поэмы пришелся апогей ненависти поэта к революции и желания мстить ей за обмaнутые надежды. «Страна негодяев» – это самое антиреволюционное, антибольшевистское произведение Есенина. В последующие два года он меняет свою точку зрения на октябрьские события, одно за другим создавая произведения, воспевающие революционеров и советскую действительность, такие как: «Стансы», «Поэтам Грузии», «Ленин», «Поэма о 36», «Баллада о двадцати шести», «Цветы», «Неуютная жидкая лунность...», «Песнь о великом походе», «Капитан земли», «Издатель славный! В этой книге...» и др.
Прежние иллюзии возвращаются в творчество С. Есенина, и это говорит о том, что жажда видеть мир преображенным победила в поэте. Есенину кажется, что его мечты о неотчужденном обществе осуществились: «Самодержавный русский гнет сжимал все лучшее за горло, его мы кончили– и вот свобода крылья распростерла» (79, Т. 2., с. 100). И добавляет:
Свершился дивный рок судьбы:
Уже мы больше не рабы (79, Т. 2., с. 100).
Раньше поэт думал, что природа человека консервативна, и зло, коренящееся в нем, неуничтожимо, и вот он ощутил себя преображенным:
Теперь года прошли,
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по–иному (79, Т. 2., с. 109).
Период депрессии и упадка, связанный с разочарованием в революции, миновал, и поэт «в Советской стороне» теперь «самый яростный попутчик» (79, Т. 2., с. 109).
– 120 –
Не зная, как высказать переполняющие его чувства, ощущение единства с Русью Советской, спустя много лет вернувшееся к поэту, он заявляет о своей приверженности идее мировой революции:
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла–Манша (79, Т. 2., с. 109).
В «Стансах» Есенин «полон дум об индустрийной мощи» . (79, Т. 2., с. 120), а в стихотворении «Неуютная жидкая лунность...» (79, Т. 4., с. 187 – 188) признается, что «равнодушен... стал к лачугам» и «ни за что» не хотел бы слушать «тележную песню колес», отдавая предпочтение «каменному и стальному», в чем, на взгляд поэта, состоит будущая мощь «родной стороны».
В «Поэме о 36» Есенин обращается к революционному прошлому России, рассказывая о тридцати шести политических ссыльных, участниках революции 1905 года. Поэт считает, что «каждый из них сидел за то, что был горд и смел, что в гневной своей тщете к рыдающим в нищете большую любовь имел» (79, Т. 3., с. 98–99).
Он откровенно поэтизирует жизнь этих тридцати шести невольников, гордых и смелых. Его пленяет их преданность революции, отвага и жажда свободы. Каждый из них мужественно переносит тяжесть каторжной жизни. А после того как наступил «метельный семнадцатый год»,  «каждый в октябрьский звон пошел на влюбленных в трон, чтоб навсегда их сместь» (79, Т. 3., с. 107 – 108).
В «Балладе о двадцати шести» Есенин воспевает бакинских комиссаров, погибших от рук англичан. Глубоким уважением к памяти погибших звучат слова произведения: «26 их было, 26. Их могилы пескам не занесть. Не забудет никто их расстрел на 207–ой
– 121 –
версте» (79, Т. 2., с. 101).
«Песнь о великом походе» тоже посвящена событиям гражданской войны. В поэме Есенин изображает белых, как врагов крестьянства, и красных, как защитников его интересов. Кoммунисты бьются за то, чтобы каждый крестьянин мог «владеть землей да весь век пахать, чтоб шумела рожь и овес звенел, чтобы каждый калачи с пирогами ел» (79, Т. 3., с. 83), чтобы осуществилась «мечта городов и сел» (79, Т. 3., с. 88). Большевики первыми погибают в бою («бьют и бьют людей в куртках кожаных» (79, Т. 3., с. 88), но их сменяют все новые и новые: «курток кожаных под Донцом не счесть,– видно, много в Петрограде этой масти есть» (79, Т. 3., с. 90). Погибает комиссар, который вел бойцов на Юденича, но общая победа за большевиками:
Вот и кончен бой,
Машет красный флаг.
Не жалея пят,
Удирает враг (79, Т. 3., с. 9З).
После смерти вождя коммунистов, Ленина, Есенин создает два произведения о нем: «Ленин» (1924) и «Кaпитан земли» (1925).  Они исполнены благоговейного трепета перед силой внешне неказистого, некрасивого, «с лысиною как поднос» (79, Т. 2., с. 128)  человекa, сумевшего «потрясть... шар земной» (79, Т. 2., с. 129). Есенин говорит о том, как он
...счастлив тем,
Что сумрачной порою
Одними чувствами
...с ним дышал
И жил (79, Т. 4., с. 179).
Для поэта Ленин – воплощение идеального человека, скромного,
– 122 –
застенчивого, простого, милого, отважного и вместе с тем сурового гения революции, открывшего для мира «никем не виданную сушу» (79, Т. 4., с. 182) .
Воспевая Ленина, других большевиков, на гребне революционного экстаза, поэт ощущает себя частью многомиллионного народа, строящего коммунистическое будущее. Он преодолевает депрессию и чувствует огромный прилив сил и оптимизма.
Однако насколько устойчивыми были эти настроения у С. Есенина? Привело ли слияние с толпой безликих индивидов, носящих гордое имя «советский народ» к длительному ощущению преодоленного отчуждения? Нет, не привело. Поэт так и не смог до конца поверить в выдуманный им же самим образ чувствующего и мыслящего «по–иному» советского поэта С. Есенина. В нем слишком глубоко пустило корни иное: то, о чем он писал в «Кобыльих кораблях» и в «Стране негодяев». И попытка преодолеть отчуждение в новом повороте к большевикам не только не привела к выздоровлению, но еще сильнее обострила ощущение раздвоенности сознания поэта. Действительно, отношение Есенина последних двух лет к советской действительности колеблется от восхищения ею до ощущения своей несродственности новой власти, чуждости ее идеалам и задачам. Наряду с прокоммунистическими произведениями Есенин создает в этот период ряд стихотворений, поэм, в которых реaлистически, правдиво изображает произошедшие в стране перемены. К числу этих произведений принадлежат такие, как «Русь Советская», «Метель», «Мой путь», «Анна Снегина», «Спит
ковыль. Равнина дорогая...», «Вижу сон. Дорога черная...», а также ряд других.
Например, в стихотворении «Спит ковыль. Равнина дорогая...» заявлявший еще недавно о своем отречении от деревни, о нежела–
– 123 –
нии слушать «песню тележных колес» и о переориентации на «каменное и стальное» поэт вдруг утверждает совсем противоположное:
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы (79, Т. 1., с. 251).
Советская власть предстает в стихотворении в образах «сильного врага», «чужой юности», брызжущих «новью» на его, есенинские, «поляны и луга» (79, Т. 1., с. 251). Эта страшная коммунистическая новь теснит поэта, и он просит у советской власти единственного: возможности «на родине любимой, все любя, спокойно умереть!» (79, Т. 1., с. 252).
В «Руси Советской» поэт опять–таки высказывает мысль о своей несродственности большевистскому режиму. Поэт в Руси Советской «не нужен» (79, Т. 2., с. 82), его здесь «не поют» (79, Т. 2., с. 82). В родном селе, которое лишь тем и будет знаменито, что здесь когда–то баба родила российского скандального пиита» (79, Т. 2. c. 81), он чувствует себя иностранцем.
Жизнь села образца 1924 года, изображаемая Есениным в произведении, не восхищает и не восторгает поэта, а, наоборот, наводит на тягостные и горькие размышления. Революционный «ураган прошел» (79, Т. 2., с. 80), унеся с собой многих близких Есенину людей. Здесь ему не с кем поделиться даже «той грустной радостью, что» он «остался жив» (79, Т. 2., с. 80). Перемены до неузнаваемости изменили деревенскую жизнь. Эта жизнь такова, что лучше бы ее не видеть вовсе: «даже мельница – бревенчатая птица с крылом единственным – стоит, глаза смежив» (79, Т. 2., с. 80). Мельнице больно смотреть на нынешнюю
– 124 –
деревню, новая жизнь пугает и ужасает ее. В образе мельницы легко угадывается облик самого поэта, который еще год назад писал от своего имени о том же. Обманутый революцией Есенин, выражая свое отношение к большевистским преобразованиям, заявлял:
Нет, уж лучше мне не смотреть,
Чтобы вдруг не увидеть хужего.
Я на всю эту ржавую мреть
Буду щурить глаза и суживать (79, Т. 1., с. 185).
И в другом стихотворении:
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином (79, Т. 1., с. 194).
Не только мельница, но и деревья выражают свое недовольство нынешней деревней. «Клены морщатся ушами длинных веток» (79, Т. 2., с. 82), слушая напыщенный рассказ «хромого красноармейца с ликом сонным» о взятии Перекопа (79, Т. 2., с. 81) .
Картина, нарисованная в «Руси Советской», в целом отвечает впечатлениям поэта, посетившего после длительной разлуки родные края. А. Воронский приводит слова Есенина, сказанные после возвращения из Константинова: «Все новое и непохожее. Все очень странно» (50, 212). Критик свидетельствует, что «после этой поездки Есенин некоторое время ходил притихший и как будто потерявший что–то в родимых краях» (50, 212).
К теме «деревня и революция» Есенин обращается также в другом своем знаменитом произведении – поэме «Анна Снегина». В ней он изображает события, которые в свое время находили отклик как в  его ранних, так и поздних произведениях. Но теперь
– 125 –
поэт делает попытку осознать эти события в их последовательности и взаимосвязи, дать целостное представление о прожитой эпохе. Важное и существенное в поэме – новая точка зрения Есенина на то, о чем он когда–то писал, переоценка многих первоначальных впечатлений, более широкий исторический кругозор поэта, зрелость его оценок крупнейших исторических событий. Начинается повествование с событий, разворачивающихся в период первой мировой войны.
В стихах, относящихся к 1914 – 1916 годам, поэт писал, главным образом, на религиозные темы, о неразделенной любви, о родине. 1914 год он приветствовал, выказывая желание «размахнуться... на войне» (79, Т. 4., с. 76). Предположительно в 1916 году им было написано стихотворение «В багровом зареве закат шипуч и пенен...», В котором он приветствовал «младых царевен и кротость юную в их ласковых сердцах» (79, Т. 4., с. 223). Теперь, много лет спустя, отношение поэта к царизму, равно как и оценка первой мировой войны становятся иными. Поэт заявляет:
Война мне всю душу изъела.
За чей–то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.
Я понял, что я – игрушка,
В тылу же купцы да знать... (79, Т. 3., с. 50).
Он говорит о войне как о величайшем бедствии для всех людей, вскрывает человеконенавистническую сущность войны:
Я думаю:
Как прекрасна
Земля
– 126 –
и на ней человек.
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
И сколько зарыто в ямах!
И сколько зароют еще!
И чувствую в скулах упрямых
Жестокую судоргу щек (79, Т. 3., с. 54) .
В 1917 году, откликаясь на Февральскую революцию, Есенин изображал ее как освобождение Руси от векового гнета. А вот описание Февральской революции в поэме «Анна Снегина»:
Свобода взметнулась неистово.
И в розово–смрадном огне
Тогда над страною калифствовал
 Керенский на белом коне.
Война «до конца», «до победы».

И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать (79, T. 3., с. 50).
Для поэм Есенина периода 1917–1919 годов характерна религиозная символика, мистическо–церковное восприятие революционных событий. В «Анне Снегиной» эта тенденция полностью преодолена.
Рассказ автора о событиях 1917 года в деревне предельно лаконичный, реалистический. Перед нами проходит целая галерея образов крестьян, по–разному воспринявших революцию. У большинства из них выплескивается лишь желание отобрать у власть имущих награбленное ими. В этом обнаруживает себя ничем не сдерживаемая жадность собственника. Иные зарабатывают на голоде. «Сжимая от прибыли руки, ругаясь на всякий налог», крестьянин «за пару измызганных «катек»... даст себя
– 127 –
выдрать кнутом» (79, Т. 3., с. 70). Той же самой породы возница из Радова, что беззастенчиво «гребет» с проезжающего. Облик деревенского разгильдяя и бездельника воплощает в себе Лабутя, «хвальбишка и дьявольский трус» (79, Т. 3., с. 66), откровенный демагог, пьяница, спекулирующий своими несуществующими заслугами перед революцией.
Безусловной удачей поэмы является создание неромантизированного, реалистичного образа революционера из крестьян, из числа тех, на кого делали ставку большевики, совершая революцию.
Не называя имени, о Проне Оглоблине говорится уже в самом начале поэмы. Оказывается, за несколько лет до 1917 года, во время одной из драк между мужиками соседних деревень Радова и Криуши, Прон убил старшину (79, Т. 3., с. 481). За это в числе прочих десяти крестьян он был забит в колодки и услан в Сибирь.
Таким образом, первое, что мы узнаем о герое – то, что он – убийца.
Затем о Проне Оглоблине сообщает в своем монологе мельничиха. Она рассказывает о том, что в результате Февральской революции были выпущены на свободу уголовные заключенные, среди них и Прон Оглоблин. Он возвращается в родное село. Вот как характеризует его мельничиха:
Булдыжник, драчун, грубиян.
Он вечно на всех озлоблен,
С утра по неделям пьян (79, Т. 3., с. 55).
Данная характеристика существенно расширяет наше знание о герое: мы узнаем, что он пьяница и просто очень злой, грубый человек.
И вот именно Прон Оглоблин агитирует крестьян за новую
– 128 –
власть. Пришедший в Криушу Сергей видит, что
Оглоблин стоит у ворот
И спьяну в печенки и в душу
Костит обнищалый народ.
«Эй, вы!
Тараканье отродье!
Все к Снегиной!..
Р–раз и квас!
Даешь, мол, твои угодья
Без всякого выкупа с нас!» (79, Т. 3., с. 62 – 63).
Именно Прон неистово и фанатично воспринял революцию октябрьскую. В разговоре с Сергеем он заявляет:
Дружище!
Вот это номер!
Вот это почин так почин.
Я с радости чуть не помер,
А брат мой в штаны намочил.
Едри ж твою в бабушку плюнуть!
Гляди, голубарь, веселей!
Я первый сейчас же коммуну
Устрою в своем селе (79, Т. 3., с. 66).
Прон Оглоблин с радостью хватается за идею коммуны, хотя в силу необразованности он не может даже приблизительно знать, что это такое. У него типичный характер увлекающегося человека, склонного к фанатизму, заманчивым, но сомнительным проектам.
Он предан революции еще и потому, что она освободила его из заключения.
Несмотря на явные авторские симпатии к герою, сyщность характера типичного революционера–крестьянина, содействовавшего
– 129 –
утверждению революции в деревне, передана в поэме предельно лаконично и точно. Именно на убийц и склонных к насилию людей, темных, злых, фанатичных, каким является персонаж произведения Прон Оглоблин, делала ставку РСДРП(б), совершая революцию.
Таким образом, мы можем отметить, что наряду с произведениями, воспевающими советскую действительность, в 1924–1925 годах Есенин создает также правдивые, реалистичные полотна о революции, а в ряде произведений становится в оппозицию к советской власти. Чем же был вызван поворот Есенина к большевикам, приведший к двойственности поэта во взглядах на революцию? Вот как объясняет данный феномен один из исследователей творчества Есенина, E. Нaумов: в изменении политических взглядов поэта «мы видим результат воздействия на Есенина самой советской действительности, которая последовательно убеждала его в великой исторической правоте Октябрьской революции» (129, 198). Сказывалсь  огромное «воспитательное значение советской эпохи для Есенина» (129, 198). Ценностным критерием для Е. Наумова, понятно, служат основные положения марксизма–ленинизма. Поэтому, с точки зрения коммунистической, Е. Наумов совершенно прав.
Однако для нас приоритетными являются ценности общечеловеческие (в марксизме–ленинизме приоритет отдается ценностям классовым). Поэтому мы можем согласиться лишь с той частью высказывания Е. Наумова, в которой он утверждает, что да, действительно, воздействие советской эпохи на личность поэта было основным фактором, повлиявшим на изменение политических взглядов Есенина, однако мы не можем оценить это воздействие в качестве положительного, наоборот, признавая его пагубным и деструктивным.
Мы уже отмечали, что после двух лет бурного увлечения революцией, к середине 1919 года Есенин пересматривает свои
– 130 –
взгляды и становится в оппозицию к большевистскому режиму. Он
осуждает коммунистов за стремление построить «рай» варварскими, насильственными методами. Тем самым он максимально приближается к точке зрения общечеловеческой морали, признающей жизнь человека в качестве наивысшей, непререкаемой ценности.
Поэтому последовавший в 1924–1925 годах поворот поэта в сторону большевиков должен быть охарактеризован не как простое изменение политической позиции, а как переход на классово обусловленную, нравственно ущербную идейную платформу.
Почему Есенин изменяет своим прежним взглядам? Что заставляет его искать пути преодоления отчуждения в приобщении к коммунистической утопии?
Отвечая на этот вопрос, следует говорить о целом комплексе причин, повлиявших на решение поэта. Ниже мы охарактиризуем основные из них.
В 1922–1923 годах Есенин побывал за границей: в Германии, Франции, США и т. д. Он враждебно воспринял западную цивилизацию. Поэтому существовавшая для других возможность эмигрировать из России для Есенина была совершенно неприемлема. Он мог жить и писать только на родине. Ситуация же в России складывалась таким образом, что жить здесь, находясь в оппозиции к режиму, было невозможно. Поэт десять раз оказывался в тюрьме (в том числе пять раз в самой страшной большевистской тюрьме – Бутырке), а в 1924 году Краснопресненский районный суд города Москвы вынес постановление об аресте Есенина, которое сохраняло силу вплоть до смерти поэта. По свидетельствам современников, за десятую часть того, что позволял себе говорить о советской власти Есенин, любого другого расстреляли бы немедленно. Поэт понимал, что его жизнь висит на волоске. Он
– 131 –
мог выбирать лишь между смертью и воспеванием большевистского государства. Есенин склоняется к последнему. Он пытается убедить себя, что Советская власть – именно то, что нужно России. Он заставляет себя предаться «новым чувствам», учится постигать «в каждом миге коммуной вздыбленную Русь» (79, Т. 4., с. 164), хотя это и дается ему нелегко.
Но все же попытка написать стихи, прославляющие Советскую власть, после «Кобыльих кораблей», «Сорокоуста» и «Страны негодяев» – значило для Есенина прежде всего найти где–то на самом дне своей души хоть какую–то точку опоры для этого чувства. Он находит ее в своем творчестве 1917– первой половины 1919 гг. Ведь он, Есенин, когда–то был вместе с революцией, восторженно писал о ней. Это было лучшее время в его жизни.
Так почему бы снова ему не примкнуть к большевикам?
Таким образом, первая причина, повлиявшая на решение Есенина уступить господствующей идеологии связана с отсутствием выбора у поэта. Он был вынужден выбирать меду плохим и худшим и выбрал плохое.
Вторая причина обусловлена особым характером привязанности Есенина к родине, тем, что они представляли собой единое целое. Жизнь поэта вне созданного его воображением образа живой, великой России, была невозможна. Однако к 1924 году он уже вынужден был признать, что старая, дедовская Русь умерла. На смену ей пришла Русь Советская, государство, строящее социализм. Умервщление Руси старой Россией большевистской явилось (нapядy с крахом веры в революцию) одной из причин, которые привели Есенина к тяжелому кризису и депрессии периода «Москвы кабацкой». Кризис можно было преодолеть, только каким–то образом «оживив», реанимировав свою любовь к старой России
– 132 –
(хотя бы посредством перенесения ее на другой объект). Этим объектом стала Русь Советская. Поэт пытается отождествить Русь дедовскую со строящимся на ее месте государством.  Об этом свидетельствует есенинское стихотворение «Вижу сон. Дорога черная...» (79, Т. 1., с. 249 – 250) . Поэту снится, что на «белом коне» к нему
Едет, едет милая, Только нелюбимая.
Эту «милую», но «нелюбимую» он готов принять в свое сердце лишь ради «той, в кого влюблен». В стихотворении в образе «нелюбимой» предстает государство большевиков, а в образе «любимой» – прежняя Россия. Поэт говорит:
За березовую Русь
С нелюбимой помирюсь.
Только из любви к России вообще («березовой Руси») он готов помириться с «нелюбимой» Советской властью.
В повороте Есенина к большевикам сказалась также еще одна причина, та, о которой говорил Е. Наумов как о «воспитательном» воздействии советской действительности. Точнее же, следует говорить о сильнейшем психологическом прессинге, которому подвергался Есенин. К 1924 году в России уже не осталось независимых средств массовой информации. Все было подчинено коммунистической пропаганде. Инакомыслие преследовалось и жестоко подавлялось.
Поэта, который еще в середине 1919 года понял, что тот социализм, который строится в России, ей не нужен, постоянно прорабатывали в печати, в его адрес звучали угрозы, писались доносы. Но самое главное: все меньше оставалось вокруг единомышленников. В своем мнении о революции он оказывался во все
– 133 –
более и более жесткой оппозиции к Советской власти и, что настойчиво внушалось средствами массовой информации – к народу, как ни странно –  к... России.
0.Э. Мандельштам писал в 1913 году, что поэт ни при каких обстоятельствах не должен оправдываться. Это, говорил он, «непростительно! Недопустимо для поэта! Единственное, чего нельзя простить! Ведь поэзия есть сознание своей правоты» (159,23) .
Как и у Мандельштама, у Есенина сознание своей правоты было уверенным, абсолютным, непримиримым. На компромисс со своей совестью он никогда не шел. Например, в 1924 году он говорил А. Воронскому: «Будем работать и дружить. Но имейте в виду... Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду. Это не выйдет» (50, 208).
Ощущение своего социального отщепенчества долгое время Есенина не пугало. Наоборот. Оно давало eму силу, помогало утвердиться в столь необходимом ему сознании своей правоты. Демонстративно, запальчиво
критиковал он коммунистов, самого Троцкого, лишь бы утвердить свою непричастность, свою до конца осознанную враждебность новым властям.
И тем не менее, как это ни парадоксально, в какой–то момент Есенин тоже захотел «труда со всеми сообща». Вопреки всегдашней своей трезвости и безылюзорности он готов был ощутить в своем сердце любовь и нежность к жизни, прежде ему чужой. Потому что из этой жизни его насильственно выкинули.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен (79, Т, 2.,  с. 89) .
Осознав, что его лишили права чувствовать себя «советским
– 134 –
человеком», Есенин вдруг с ужасом ощутил это как потерю.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен (79, Т. 2., с. 82) .
Настоящее было тем фундаментом, на котором воздвигалось прекрасное завтра. Ощyтить себя чужим этому настоящему значило вычеркнуть себя не только из жизни, но и из памяти потомства, оказаться вне истории.
Вот почему Есенин не выдержал.
Вот почему он стал так судорожно и неумело «перековываться»:
И пусть иная жизнь села
Меня наполнит Новой силой (79, Т. 2., с. 147).
Вот почему Есенину захотелось, как позже захочется Мандельштаму, жить «дыша и большевея» (159, 28). «Быть певцом и гражданином, чтоб каждому, как гордость и пример, был настоящим, а не сводным сыном – в великих штатах СССР» (79, Т. 2., с. 118) и даже «задрав штаны, бежать за комсомолом» (79, Т. 2., с. 89).
Из последних сил поэт пытается убедить себя в том, что правы были коммунисты, а он, Есенин, заблуждался, и чем скорее он откажется от своих заблуждений, тем вернее приблизится к истине.
Ограбленный и надломленный, он пытается убедить себя в обратном: в том, что наконец–то он оправился от тяжелой болезни:
Сегодня я
– 135 –
В ударе нежных чувств.
.......................................
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик (79, Т. 1., с. 178).
Причина «грехопадения» Есенина коренится, таким образом, отнюдь не в слабости его, не в готовности к компромиссу. Есенин не уступил грубой силе, не сдался. С ним случилось нечто худшее: он утратил сознание своей правоты.
К. Г. Юнг утверждает, что «сопротивление организованной массе может оказать лишь тот, кто сумел организовать свою индивидуальность в не меньшей мере, чем масса» (189, 33). Однако Есенин не был исполином, который отважился бы на полное, абсолютное отщепенчество.
Очень трудно человеку жить с сознанием, что вся рота шагает не в ногу, и один только он знает истину. Особенно, если «рота» эта – весь многомиллионный народ. Очень мучительно ощущать свое социальное одиночество, очень болезненно это чувство отщепенчества, даже если в основе его лежит прозорливость, безусловное знание истины.
Поэтому в какой–то момент Есенин не выдержал, сломался.
Эта, последняя, третья причина, обусловившая поворот поэта к большевикам, свидетельствует против революции сильнее, чем последовавшее в 1925 году самоубийство поэта. Она говорит о том, что коммунисты предъявляли права не только на жизнь людей, но и на их мысли и души. Пропаганда калечила психику людей, заставляя сомневаться в подлинных ценностях и принимать за истину ценности большевистские, в основе которых лежал принцип:
– 136 –
нравственно то, что служит делу коммунизма. Этот принцип оправдывал умервщление миллионов людей ради достижения иллюзорной, неосуществимой цели.
Процесс утраты своей правоты носил массовый xapактep. В данном случае через судьбу Есенина мы можем проследить трагический удел всякого россиянина, жившего в тоталитарном государстве.
Однако в случае с Есениным нельзя говорить о полной, абсолютной утрате своей правоты поэтом. Есенин двух последних лет двойственен. Он сопротивляется привносимому извне влиянию. В его сознании борются две противоположные тенденции: в одних произведениях этого периода он воспевает большевиков, а в других думы о революции наводят поэта на тягостные, горькие размышления.
Таким образом, в восприятии революции Есенин прошел сложный, противоречивый путь. До середины 1919 года преобладающим мотивом в его произведениях была убежденность в гуманистическом назначении революции – осуществить на земле «мужицкий рай». С другой половины 1919 года их тональность резко меняется: веры в революцию уже нет, звучит разочарование в обманутых надеждах и осуждение новых правителей России. Поэт поет «над родимой страной аллилуйя» (79, Т. 2., с. 72) и признается, что «розу белую с черною жабой» он «хотел на земле повенчать» (79, Т. 1., с. 210). Третий этап (1924 – 1925 годы) характеризуется стремлением Есенина повернуться лицом к большевикам. Этот поворот обусловлен тремя причинами. Во–первых, отсутствием выбора. Поэт мог выбирать лишь между смертью и воспеванием большевистского государства. Вторая причина связана с необходимостью для поэта сохранить свою инцестуальную связь с роди–
– 137 –
ной, разрушение которой угрожало его психическому здоровью и в целом жизни. Сохранить связь можно было, отождествив Русь старую с государством большевиков. Третья причина обусловлена воздействием советской пропаганды, заставившей Есенина усомниться в подлинных (общечеловеческих) ценностях и поверить в ложные (классовые) ценности.
Подводя итог второй главе исследования, мы должны отметить, что произведения Есенина 1916 – 1925 годов всеесторонне раскрывают причины и характер произошедшей в России революции. Главный источник ее, как показывает анализ творчества поэта, коренится в искании людьми абсолютного добра, то есть в вере, что посредством революции можно построить совершенный строй. Второй источник основывается на потребности человека в мести, в разрушении. Именно эта сторона революции перечеркивает то позитивное, что она несет в себе. Пробуждая темную энергию в человеке, она ведет к кровопролитной братоубийственной бойне, к гибели миллионов людей. Произведения С. Eceнинa свидетельствуют, что революция не разрешает проблем, стоящих перед обществом, она их лишь усугубляет. В результате насильственной ломки прежнего государственного строя на его руинах рождается тоталитарное государство, которое, борясь с инакомыслием, угрожающим его существованию, оказывает постоянное негативное воздействие на психику человека, вызывая ее деформацию. Человека убеждают в том, что высшая нравственность –коммунистическая и превыше самого себя он должен любить дальнее – бесплотный идеал (неотчужденное общество будущего). В угоду этому идеалу можно принести в жертву миллионы людей настоящего. потому что, дескать, их жизнь только веха на пути к подлинной жизни, которая наступит при коммунизме.
– 138 –
Таким образом, объективно творчество С. Есенина свидетельствует о человеконенавистническом, преступном характере коммунистической идеологии.
В восприятии С. Есенина, отчуждение непреодолимо, тем более бесполезно пытаться преодолеть  его революционным путем. Прав Ф. Ницше, охарактеризовав революционный путь преодоления отчуждения как «ужасающий и совершенно излишний фарс», чьи позитивные итоги пренебрежительно малы по сравнению со страшной ценой, то есть гибелью и страданиями многих людей (69, 42).









– 139 –

Г ЛАВА 3. С. ЕСЕНИН О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ В ОТЧУЖДЕННОМ МИРЕ

В предыдущих двух главах мы показали, что отчуждение, с точки зрения С. Есенина, – неотъемлемое свойство бытия, поэтому совершенно безрассудны любые попытки преодоления его насильственным путем. Однако, если это так, то не обесценивается ли человеческая жизнь, может ли быть дан положительный ответ на вопрос о цели бытия? Ниже мы рассмотрим, каким путем шел в осмыслении данной проблемы С. Есенин.
Постигая мир как отчужденный, Есенин мучительно искал ответ на вопрос о смысле жизни в несовершенном мире. При этом его не удовлетворял ответ неокончательный, относительный. Он искал всеобщего разрешения вопроса о цели существования. А. Дункан очень точно сказала о Есенине: «Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Не удовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного» (147, 247 – 248) .
Юношей С. Есенин уверовал, что смысл в том, чтобы жить «по Толстому». В марте 1913 года Есенин пишет Г. Панфилову: «По личным соображениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как–то: вроде шоколада, кaкao, кофе не употребляю и табак не курю. Этому всему будет скоро четыре месяца. На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня – человек слова и дела, как Христос» (79, Т. 6., с. 22). В другом письме томy же адресату Есенин сообщил: «Я человек, познавший истину...» – и разрядился проповедью. – «Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне. То же хотел доказать Христос, но почему–то обратился не прямо, непосредственно к человеку, а к отцу, да еще не–
– 140 –
бесному, под которым аллегорировал все царство природы... Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами? Разве я при воле не могу быть Христом, разве ты тоже не пойдешь на крест, насколько я тебя знаю, умирать за благо ближнего?..
Да, Гриша, люби и жалей людей – и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников... Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей... Зачем завидовать тому, кто обладает талантом, – я есть ты, и мне доступно все, что доступно тебе. Ты богат в истине, и я тоже могу достигнуть того, чем обладает твоя душа» (79, Т. 6., с. 29 – 30).
Увлечение толстовством не было безоблачном периодом для поэта, он подвергался насмешкам и издевательствам окружающих.
«Меня считают сумасшедшим, – говорит поэт, – И уже хотели было везти к психиатру, но я послал всех к сатане и живу, хотя некоторые опасаются моего приближения.   ...это тяжело, однако приходится мириться с этим... и молиться за своих врагов...» (79, Т. 6., с. 29).
Есенину этого периода кажется, что он смог постичь «загадку жизни людей». «Для всякого одна истина, – утверждает поэт, – я есть ты. Кто может понять это, для того нет больше неразгаданных тайн» (79, Т. 6., с. 30).
Около пяти месяцев длилось увлечение толстовством, и это свидетельствует о силе веры молодого поэта. Тем не менее, временами он сомневался в истинности избранного пути. Есенин душой и сердцем принял учение великого графа, а вот когда разумом попытался разобраться в нем, то вдруг увидел, что и оно не дает окончательного, абсолютного ответа на вопрос о смысле бы–
– 141–
 тия. «Жизнь... Я не могу понять ее назначения, – писал поэт, – и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно» (79, Т. 6., с. 26). Думается, именно эта вдруг осознанная недостаточность толстовства отвернула от последнего Есенина, а не насмешки и издевательства окружающих. Все–таки поэт хотел найти окончательный ответ на вопрос о смысле жизни, разгадка тайны существования не давала ему покоя. «Мы... должны знать, зачем живем, – пишет он  Г. Панфилову, – Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда–то говорил: «А все–таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая». Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника.
Ужели так, и невозможно разгадать?» (79, Т. 6., с. 28) .
Усомнившись в толстовстве, поэт погружается на некоторое время в тяжелую депрессию. Растерянность – основное настроение Есенина этого периода. «Я верил, а оказалось все миражом. Может быть, в мире все мираж, и мы только кажемся друг другу» (79, Т. 6., с. 167), – на такие размышления, в стиле И. C. Typгeнeва, наводит теперь Есенина окружающая действительность. «Теперь во мне только еще сомнения в ничтожестве человеческой жизни», – в запальчивости добавляет он (79, Т. 6., с. 39).
Тем не менее, вера в возможность разгадать смысл жизни «вообще» не была потеряна еще поэтом окончательно. Уже в первом сборнике стихотворений «Радуница» на передний план выдвигается образ России – как высшей, вечной ценности. Смысл жизни Есенин видит в служении родному краю. Авторитет родины для поэта непререкаем, величие ее это есть истина, не требующая доказательств. Жизнь на родине приравнивается к жизни в раю:
– 142 –
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою» (79, Т. 1., с. 92) .
Природа отчего края «дешевый ситец» (79, Т. 1.,с. 231) и «малиновая ширь» полей (79, Т. 1., с. 59), «черная, потом пропахшая выть» (79, Т. 1., с. 101) и «хижины хилые» (79, Т. 2., с. 17) русских деревень вдохновляют поэта на создание проникновенных гимнов России, чьих «коровьих глаз» «нет лучше» нет красивей» (79, Т. 2., с. 35) на всем белом свете.
Осмысляя родину, как высшую ценность, как некое бессмертное  существо, поэт рассуждает так: родина вечна, поэтому бессмертен и поэт, воспевший ее. Жизнь во имя родины, значит, не обесценивается смертью и полна глубокого смысла.
Самозабвенная любовь к России помогла стать Есенину великим национальным поэтом и paскрыть русскую душу – основные черты pyccкoгo национального характера. Поэтому по творчеству Есенина можно судить об основных качествах русского народа.
Каковы же они?
Во–первых, русская душа – смиренная, страдающая душа. Поэт говорит о себе: «Наверно, навеки имею нежность грустную русской души» (79, Т. 1., с. 230). Грусть русского человека коренится в печальной сущности всей России – страны, где он живет.
Русский пейзаж невзрачен, но именно такой он близок и дорог поэту:
Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это все мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.
– 143 –
Покосившаяся избенка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошаденка,
Заглядевшись в неласковый пруд.
Это все, что зовем мы родиной,
Это все, отчего на ней
Пьют и плачут в одно с непогодиной,
Дожидаясь улыбчивых дней (79, Т. 1., с. 208 – 209).

Ах, поля мои...
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые... (79, Т. 2., с. 17).
................................................... ..
О русь – малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску (79, Т. 1., с. 117) и т. п.
Русь – страна тихая и покорная: «Но вся ты – смирна и ливан волхвов, потайственно волхвующих» (79, Т. 4., с. 94) . Ивы предстают в обличье «кротких монашек» (79, Т. 1., с. 84). Журавли тaк дороги поэту потому, «что в просторах полей они сытных (курсив мой – А. Л.) хлебов не видали» (79, Т. 6, с. 230). В печали поэт и родина сближаются. Обращаясь к России, Есенин говорит: «И ты, как я, в печальной требе, забыв, кто друг тебе и враг,
о розовом тоскуешь небе и голубиных облаках» (79, Т. 1, с. 103).
Однако Есенин был бы односторонен, если бы, отравив «смиренную» душу России, не показал другую, не менее важную черту
– 144 –
русского национального характера, которому присуща не только грусть, но и удаль, отчаянное хулиганство. «В безмолвной кротости есть зачатки бури, – писал Есенин, – которая загорается слабым пламенем и свивается в огненное половодье» (79, Т. 5., с. 17). «Залихватское», «разбойное» начало нашло отражение во многих произведениях поэта: «О Русь, взмахни крылами...», «Хулиган», «Исповедь хулигана», «Все живое особой метой... «, «Мне осталась одна забава...», «Вижу сон. Дорога черная...» и др. Художественное открытие Есенина состоит в том, что тема удальства, хулиганства приобретает в его творчестве ярко выраженную личностную окраску. Поэт говорит: «я... уличный повеса... Я московский озорной гуляка. По всему тверскому околотку в переулках каждая собака знает мою легкую походку» (79, Т. 1., с. 190), «Только сам я разбойник и хам и по крови степной конокрад» и «мне бы в ночь в голубой степи где–нибудь с кистенем стоять» (79, Т. 1., с. 180).  И еще:
В чернобылье перелесиц
С кистенем засяду я.

У реки под косогором
Не бросай, рыбак, блесну,
По дороге тeмным бором
Не считай, купец, казну!
........................................
Загребу парчу и кадки,
Дорогой сниму халат.
........................................
Захотеть – так все добудем
Темной ночью на лугу! (79, Т. 4., с. 100).
– 145 –
«Хулиганские» стихи поэта имеют разнообразные оттенки. То он говорит об этом с неподдельным трагизмом: «Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист» (79, Т. 1., с. 210), то с мягкой иронией: «Хулиган я, хулиган...» (79, Т. 1., с. 249), то с явным намерением шокировать читателей, привлечь внимание к себе: «Плюйся, ветер, охапками листьев, – я такой же, как ты, хулиган» (79, Т. 1., с. 178) или «Мне сегодня хочется очень из окошка луну...» (79, Т. 2, с. 75). Иногда в строках поэта звучат нотки вызова:
Вот такой, какой есть,
Никому ни в чем не уважу,
Золотую плету я песнь,
А лицо иногда в сажу (79, Т. 4., с. 157).
Однако стремление поэта поразить читателя не имеет успеха.  Шока стихи не вызывают. Наоборот, «хулиганские» стихи Есенина очень естественно, органично вписываются в контекст лирики поэта, дажe более органично, нежели «елейные», «смиренные» стихи из «Радуницы».
«Хулиганские» мотивы в творчестве поэта в разные периоды либо усиливаются, либо ослабляются. Усиление их наблюдается в первые послереволюционные годы и во время создания «Москвы кабацкой». Это были переломные для Есенина годы. И если у Есенина 1921 –1923 годов тема «хулиганства» пронизана драматизмом, то в «революционных» поэмах она звучит экстремистски. Когда кризис преодолен, Есенин, наоборот, отрекается от хулиганства и заявляет об этом в стихах.
Разбойничьи мотивы в лирике поэта следует понимать в свете есенинского восприятия действительности. Согласно художественной концепции Есенина, разбойник как личность стоит выше обык–
– 146 –
новенного мещанина, заботящегося лишь о собственном благополучии. Разбойник живет «сгорая», а обыватель просто «коптит» небо. Сам Есенин потому и рядился в «разбойничьи» одежды, чтобы «ярче гореть» (79, Т. 1. с. 210). Чувствуя, что жизнь замирает, и он может утонуть в трясине обывательщины, Есенин начинал «скандалить».
Таким образом, с точки зрения С. Есенина, важнейшими качествами русского национального характера являются «разбойное» и «смиренное» начала. Но так ли это? Сопоставим есенинское видение русского человека с характеристиками философов. Сущность русского национального характера такова, что в нем сочетаются «самые разнообразные и даже противоположные друг другу свойства и способы поведения», – утверждал Н. Лосский (118, 280).
Эту особенность русского народа подчеркивал также Н. Бердяев: «Два противоположных начала, – утверждал он, – легли в основу формации русской души: природная, языческая дионисическая стихия и аскетически монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм... и... вольность; жестокость, склонность к насилию, и доброта, человечность, мягкость... смирение и наглость, рабство и бунт» (118, 281).  С. Г. Пушкарев считал, что диапазон добра и зла в русской жизни более велик, чем у других народов. Он ссылался на былинный эпос, в котором противопоставлены высокая степень добра и крайнее напряжение зла. Илья Муромец... храбро защищает христианскую веру и борется против злодеев. А в новгородских былинах воспет Васька Буслаев, который «не верит ни в сон, ни в чох», собирает банду из тридцати таких же, как он, беспутных людей и вместе с ними бесчинствует, пьянствует, пирует, совершает убийства.
– 147 –
как мы видим, есенинская интерпретация русского национального характера соответствует теоретическим выводам известных мыслителей. Поэт с гениальностью почувствовал и отразил в своем творчестве загадочную противоречивость русского человека.
Но противоречивость эта кажущаяся. «Разбойное» и «кроткое» начала – две грани одного и того же. Поэтому в произведениях поэта нет четкой градации: «разбойное» – «смиренное», но наблюдается своеобразное «переливание» двух этих мотивов, зачастую в рамках одного стихотворения. Например:
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого–нибудь зарежу
Под осенний свист (79, Т. 1., с. 104).
Или:
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть (79, Т. 1., с. 194).
В поэзии С. Есенина отражена также такая исконно русская черта, как анархизм. Н. Бердяев, например, утверждал, что «анархизм... характерное порождение русского духа... Русский народ... склонен к бунту, к вольнице, к анархии» (25, 53). В таких произведениях, как «Песнь о Евпатии Коловрате», «Ус», «Марфа Посадница» Есенин поэтизирует русскую вольницу.  Наиболее характерна в этом отношении последняя поэма. В ней противопоставляются образы Марфы Посадницы и московского царя Ивана IV Грозного. Симпатии автора явно на стороне Марфы. Новгородская правительница, население города, отстаивая свободолюбивые заветы предков, восстают против центральной власти. Таким образом, новгородский вечевой анархический порядок управления, изображаемый автором в качестве идеала, противостоит в произ–
– 148 –
ведении объединительным устремлениям первого в истории России царя. Все в образе Марфы, по замыслу автора, должно подчеркнуть ее красоту и величавость:
Марфа на крылечко праву ножку кинула,
Левой помахала каблучком сафьяновым.
«Быть так», – кротко молвила, черны брови сдвинула –
Не ручьи–брызгатели выцветням росяновым...
Возговорит Марфа голосом серебряно... (79, Т. 2., с. 7).
В то время как новгородская посадница, которой прислуживают ангелы, вступает в сношения с богом, пишет ему письмо и получает ответ, «царь московский антихриста вызывает» (79, Т. 2., с. 8). Иван Грозный вступает в сговор с сатаной, продает ему свою душу. Он расписывается на бумаге, данной чертом, собственной кровью:
Чиркнул царь кинжалищем локоток,
Расчеркнулся и зажал руку в полу (79, Т. 2., с. 8).
В конце произведения поэт выражает надежду претворить в жизнь «святой Марфин завет: заглушить удалью московский шум» (79, Т. 2., с. 10). Он бросает дерзкий вызов царю:
А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,
Отошлем дикомытя с потребою царю:
Чтобы дал нам царь ответ в сечи той,
Чтоб не застил он новоградскую зарю (79, Т. 2., с. 10).
Поэт восстает против кремлевских колоколов:
Ой ли вы, с Кремля колокола,
А пора небось и честь вам знать! (79, Т. 2., с. 10),
видя в них символ самодержавной власти.
Таким образом, в «Марфе Посаднице» Есенин предстает в ка–
– 149 –
честве противника государственности и сторонника новгородской анархической системы самоуправления.
Наиболее сильно анархическое начало проявилось в творчестве Есенина в его «революционных» поэмах. Поэт поет гимн стихии, разрушающей старые устои и порядки. То, о чем он мечтал в «Марфе Посаднице», осуществилось. Повсюду слышен «волховский эвон и Буслаев разгул» ( 79, Т. 2., с. 32) , во вселенском вихре «закружились... Волга, Кaспий и Дон» (79, Т. 2., с. 32). Этот поток, неотделимой частью которого является и сам поэт, призван расшатать и уничтожить «мир эксплуатации массовых сил» (79, Т. 5., с. 180):
Плечьми трясем мы небо,
Руками зыбим мрак
И в тощий колос хлеба
Вдыхаем звездный злак (79, Т. 2., с. 35) .
Поэт видит в революционном вихре чудесного избавителя «умирающего» человечества, которому «он протянул... как прокаженному руку и сказал «Возьми одр твой и ходи» (79, Т. 5., с. 180).  На развалинах старого мира зарождается новое, чудесным образом исцеленное человечество, более не пребывающее «в слепоте нерождения» (79, Т. 5., с. 182). В напряженности ожидания «светлого будущего», в изображении шествия преображающей стихии, наконец, в картинах осуществленной «вечной правды» на земле Есенин максимально приближается к одному из главных идеологов анархизма – М. Бакунину. Пророчества поэта, местами представляющие собой бессмысленное нагромождение слов и образов, сильно напоминают бормотание Бакунина в нередкие для последнего состояния экзальтации. Отчаянное богоборчество Есенина также сродни бакунинскому. Бакунин утверждал, что Христа нужно было бы поса–
– 150 –
дить в тюрьму, как лентяя и бродягу. И вот теперь Есенин угрожает богу «выщипать бороду» (79, Т. 2., с. 53) и «выплевывает изо рта» «Христово тело» (79, Т. 2., с. 52) . Как известно, М. Бакунин воспринимал разрушение как творчество, утверждая, что «радость разрушения есть в то же время творческая радость» (91, Т. 1. ч. 2., с. 56). Достаточно прочитать есенинскую «Инонию», чтобы стало ясно, что поэт мыслил в тех же категориях. Он упивается открывшейся возможностью перевернуть и уничтожить старый мир и испытывает наслаждение от разрушения:
Ныне на пики звездные
Вздыбливаю тебя, земля!
...........................................
. . . весь воздух выпью...
...........................................
в оба полюса снежнорогие
Вопьюся клещами рук

Коленом придавлю экватор
И, под бури и вихря плач,
Пополам нашу землю–матерь
Разломлю, как златой калач (79, Т. 2., с. 52 – 55) .
Русская стихия становится предметом пристального внимания поэта также в поэме «Пугачев». Мы уже указывали во второй главе, что главную причину крестьянской войны Есенин видит в мстительных побуждениях повстанцев. Однако поэт говорит и о другой причине бунта.  В поэме Пугачев замечает:
Кто же скажет, что это свирепствуют
Бродяги и отщепенцы?
– 151 –
Это буйствуют россияне! (79, Т. 3., с. 26 – 27).
Данной репликой смещается акцент с классового характера восстания на его пока еще непонятное общерусское значение. Что имел в виду Пугачев? Или, точнее, Есенин? Очевидно, все ту же «иррациональную, непросветленную и не поддающуюся просветлению», по словам Н. Бердяева (28, 51) стихию русской души. Эта стихия до поры до времени дремлет в человеке, но обязательно однажды вырывается на свободу. Ведь удальство, буйство – физиологическая потребность россиян.
Пугачев тешит себя иллюзией, что ему удастся обуздать повстанцев и поставить мятеж под контроль («пустить его по безводным степям, как корабль» (79, Т. 3., с. 27)) однако у него ничего не получается: он сам становится жертвой бунта.
На «Пугачеве» исследование стихийной стороны русской души поэт не прекращает. В его поэме «Страна негодяев» мы сталкиваемся с персонажем, считающим себя анархистом. Это повстанец Номах.
...я – гражданин вселенной,
Я живу, как я сам хочу! –
заявляет он (79, Т. 3., с. 118), посылая «к черту» государство, от которого он отказался, «как от мысли праздной, оттого что постиг... что все это договор, договор зверей окраски разной» (79, Т. 3., с. 118 – 119) .
Нетрудно заметить, что анархизм Номаха – только маска, чтобы скрыть внутреннюю опустошенность и разочарование в жизни, потерю смысла существования. В своем анархическом протесте Номах пытается забыться, уйти от действительности, это его вызов миру, обманувшему его надежды.
Номах не одинок в беде, через этот образ поэт раскрывает
– 152 –
трагедию многих русских людей, искалеченных революцией.
Банды! банды!
По всей стране, –
говорит герой, –
Куда ни вглядись, куда ни пойди ты –
Видишь, как в пространстве,
На конях
И без коней,
Скачут и идут закостенелые бандиты.
Это все такие же
Разуверившиеся, как я... (79, Т. 3., c. 157).
Таким образом, как видно из нашего далеко не полного анализа, анархическая сторона русского национального характера paскрытa поэтом широко и обстоятельно.  П. Орешин утверждал даже,  что «еще ни один поэт не показал с такой неотразимой силой «русскую стихию» (134, 246).
Важной чертой национального характера, которую отобразил Есенин, является также религиозность русского народа. Многие исследователи считают это качество основным у русских людей. Такого мнения придерживаются, например, С. Франк, Г. Федотов, Л. Карсавин и Н. Лосский. Религиозность русского народа проявляется в неудовлетворенности всем относительным и поиске абсолютного добра, устремленности к бесконечному. Кажется, что именно о Есенине пишет  Н. Лосский в следующем месте: «русский человек хочет действовать всегда во имя чего–то абсолютного или абсолютизированного. Если же русский усомнится в абсолютном идеале, то он может дойти до крайнего... равнодушия ко всему; он способен прийти от невероятной законопослушности до самого необузданного безграничного бунта (118, 243 – 244).
– 153 –
Поиск смысла жизни «вообще», мечты об абсолютном идеале – очень важный момент в жизни и творчестве Есенина. Впрочем, мы уже отмечали это. Следует, однако, подчеркнуть ту особенность, которая отличала религиозность Есенина и подавляющей части русской интеллигенции от православного вероисповедания. В традиционном христианстве бог «над нами», в системе координат Есенина он находится «впереди»: Царствие Божие должно осуществиться не на небесах, но в реальной земной жизни, в будущем.
Название этого земного «рая» может звучать по–разному: коммунизм, «социализм или рай», «Инония», «мужицкий рай», но суть от этого не меняется. Какому бы богу человек не молился: тому, что над ним, или тому, что впереди, сам принцип, лежaщий в основе любой религии, остается неизменен: вера, иррациональный опыт человека. Доказать с помощью науки реальность существования этого земного рая невозможно, и всякая попытка сделать это обречена на неудачу. Есенин не пытается доказывать, он, опираясь на многовековую историю России, на идеал русского крестьянства о «мужицком рае», принимает его существование на веру. «Мы верим, что чудесное исцеление родит теперь в деревне еще более просветленное чувствование новой жизни, – писал Есенин в «Ключах Марии», – Мы верим, что пахарь пробьет теперь окно не только глазком к богу, а целым огромным, как шар земной, глазом» (79, Т. 5., с. 180).
Однако роль певца, художника, отразившего новую веру в своих произведениях, не удовлетворяет Есенина. Его помыслы идут дальше: поэт ощущает себя не меньше, чем новым Мессией:
Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, –
Так говорит по Библии
– 154 –
Пророк Есенин Сергей (79, Т. 2., с. 52).
Поэт представляет себя в роли нового Иисуса Христа:
Я... иду...
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь (79, Т. 2., с. 73).
Несмотря на то, что в своих произведениях поэт использует библейскую символику и клянется новый пророк на Библии, тем не менее вера, провозглашаемая Есениным, весьма далеко отстоит от христианства. Также и не мужичья она. Крестьяне вряд ли бы приняли ее за свою. Это чисто есенинская, эстетская религия. В обществе будущего ведущее место Есенин отводит искусству: «Будущее искусство расцветет... как некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашни, где «избы новые, кипарисовым тесом крытые», где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой» (79, Т. 5., с. 181). Возрождение искусства – главная веха на пути к совершенному обществу. «Люди должны научиться читать забытые ими знаки», – писал Есенин (79, Т. 5., с. 181).
Есть в новой религии и ницшеанский элемент. В «Ключах Ма–
– 155 –
рии» читаем: «наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только «избяной обоз», что где–то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поет нам райская сирена, и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег» (79, Т. 5., с. 167).  А вот что пишет Ф. Ницше в своей, пожалуй, самой знаменитой книге «Так говорил 3аратустра»: «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью...
В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель» (133, Т. 2., с. 9).
Есенина и Ницше сближает то, что оба они видят в настоящем лишь ступеньку на пути к будущему. При этом отрицается самоценность человека, который живет сегодня. Его жизнь может и должна быть принесена в жертву человеку грядущего. Религиозные чаяния поэта потерпели крах, в результате чего он пришел к крайнему разочарованию и пессимизму.
В лирике Есенина отражена также такая черта русского народа, как откровенность. «Я сердцем никогда не лгу», писал Есенин (79, Т. 1., с. 217). И. Сельвинский в искренности лирики Есенина видел тайну колоссальной популярности поэта, отмечая при этом: «Есенин стоял перед своим народом с предельно обнаженным сердцем. Не было той золотинки счастья или той капли печали, которыми он не поделился бы со своим читателем» (134, 53б) .
Быть откровенным в стихах позволяла Есенину предельная сос–
– 156 –
редоточенность на своих субъективных ощущениях и исканиях.
Есенин пишет только о себе, его сконцентрированность на собственных переживаниях такова, что он уже не способен воспринимать ничего вне себя. Когда ему плохо – мир плох, когда ему хорошо – мир хорош. Поэт живет лишь своей радостью, своей болью, своей тоской. Он не пытается встать над собственным мнением и чувствами; каковы бы они ни были, он доносит их читателю в первозданном виде. Эту особенность своей лирики Есенин подчеркивал неоднократно, например: «Все творчество мое есть плод моих индивидуальных чувств и умонастроений. ...всякий читатель поймет это при прочтении всех моих стихов» (79, Т. 1., с. 205). О том же читаем в стихотворении: «Много дум я в тишине продумал, много песен про себя (курсив мой – А. Л.)  сложил...» (79, Т. 1., с. 227). Хотя в откровенности поэта есть и некоторый эксгибиционистский элемент, но очень незначительный, потому что он уже давно стал национальной чертой. Русский человек предстает перед другими народами с широко распахнутой душой, открытый и откровенный.
Мы не будем останавливаться подробнее на анализе данной проблемы в творчестве Есенина, так как она уже давно замечена и проанализирована другими исследователями.
Последнее важное качество россиян, раскрытое Есениным, – мессианизм русского народа.
Сама идея мессианства проистекает уже из факта огромности, необозримости российских просторов. Государство, занимающее шестую часть земли, не может не играть определяющей роли в жизни мировой цивилизации, очевидно, так рассуждал Есенин. К тому же его точка зрения была подготовлена многочисленными предшественниками, поборниками так называемой «русской идеи»,
– 157 –
а к их числу мы можем отнести подавляющее большинство русских мыслителей. Вот что писал, например, Н. Бердяев: «Россия призвана быть освободительницей народов. Эта миссия заложена в ее особенном духе» (28, 13 – 14), «русская душа... вечно печалуется о страдании народа и всего мира, и мука ее не знает утоления» (28, 17) и т. п.
Поэтому, когда произошла революция, поэт решил, что вот он, наконец, настал час «икс». В «Певущем зове» Есенин возвещает:
Она загорелась,
Звезда Востока! (79, Т. 2., с. 23).
В «Сельском часослове» он провозглашает Русь «начертательницей третьего Завета» (79, Т. 4., с. 150). Не в государственных, а в мировых масштабах мыслит поэт:
Радуйтесь!
Земля предстала
Новой купели!
..........................
В мужичьих яслях
Родилось пламя
К миру всего мира! (79, Т. 2., с. 22).
Не только российскую действительность должна изменить революция, она перевернет жизнь на всей земле. Исключительную роль в изменении мировой цивилизации призван сыграть русский народ. При этом поэт отрицает какое–либо значение иных наций в переустройстве земной жизни. Их «сынам» «не постичь» «наше северное чудо», категорично заявляет Есенин (79, Т. 2., с. 23). Он даже угрожает:
И тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, –
– 158 –
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!

Не отягивай чугунной радугой
Нив и гранитом –  рек.
Только водью свободной Ладоги
Просверлит бытие человек (79, T. 2. c. 56).
Нельзя не сознавать опасности подобных идей. Ведь они в конечном счете сводятся к тому, что один народ имеет право навязать свою волю другому народу. И Есенин договаривается до того, что заявляет: российские «голод, холод и людоедство» (79, T.6., с. 123) гораздо лучше европейской «северянинщины жизни» (79, Т. 6., с. 125).  На Западе «все зашло в тупик» (79, T. 6., с. 121), утверждает он. А раз так, то «спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы» (79, Т. 6., с. 121).
Однако, как мы ни оценим, положительно или отрицательно, саму идею о мессианизме, она не перестанет от этого быть национальной чертой русского народа, и заслуга Есенина состоит в том, что он отразил ее в своем творчестве.
Таким образом, в произведениях поэта paскрыты основные черты русского национального характера: «смиренность» и «буйство», анархическое, стихийное начало, религиозность, откровенность и мессианизм русского народа.
Oднако, анализируя тему России в творчестве Есенина и говоря о значении данной темы в его лирике, все же следует отметить и один, на наш взгляд, отрицательный момент есенинской любви к родине.
Нельзя не видеть, что любовь поэта к России слепа. Она основана на наивной и эгоистичной убежденности большинства людей
– 159 –
в том, что моя родина должна быть непременно самой лучшей. Кроме того, родина в лирике Есенина каким–то парадоксальным образом отчуждена от людей, населяющих ее просторы. Россия в произведениях Есенина – это только природа, все немыслящее, но не люди. Более того, Есенин ревнует людей к «своей», только ему принадлежащей родине. Вспомним спор Есенина с Маяковским, зафиксированный в воспоминаниях Н. Полетаева: «Есенин не терпел соперников, даже признанных, даже больших.
Как–то на банкете в Доме печати, кажется, в Новый год, выпивши, он все приставал к Маяковскому и, чуть не плача, кричал ему:
– Россия моя, ты понимаешь, – моя, а ты... ты американец! Моя Россия!
На что сдержанный Маяковский, кажется, отвечал иронически:
– Возьми пожалуйста! Ешь ее с хлебом!» (134, 272).
Есенин считает, что никто, кроме него, не имеет права посягать на звание первого певца России, выразителя ее интересов и чувств. «Русь моя, деревянная Русь! Я один твой певец и глашатай», – пишет он и добавляет: «Вот оно, мое стадо рыжее!
Кто ж воспеть его лучше мог?» (79, Т. 1., с. 178) .
Поэт полностью солидарен с точкой зрения В. Розанова, уверявшего, что счастливую и великую родину любить не великая вещь, и что любить мы ее должны, когда она слаба, мала, унижена, глупа, наконец, даже порочна. О том же писал и Н. Бердяев: «человек должен любить свою землю, любить во всех ее противоречиях, с ее грехами и недостатками. Без любви к своей земле человек бессилен что–нибудь сотворить, бессилен овладеть землей» (28, 29). Это была общепринятая точка зрения. Ее выражение мы находим в следующих произведениях поэта: «Синее небо, цвет–
– 160 –
ная дуга...», «Сельский часослов», «Черная, потом пропахшая выть!..», «Табун», «Этой грусти теперь не рассыпать...», «Низкий дом с голубыми ставнями...» и др. Например, в «Сельском часослове» читаем: «родина... не отрекусь принять тебя даже с солнцем, похожим на свинью... Не испугаюсь просунутого пятачка его в частокол души моей» (79, Т. 4., с. 14б–147) . И еще: «Многих ты, родина... жгла и томила по шахтам сырым... Только я верю: не выжить тому, кто разлюбил твой острог и тюрьму... Вечная правда и гомон лесов радуют душу под звон кандалов» (79, Т. 4., с. 130), «о родина... люблю твои пороки, и пьянство и разбой...» (79, Т. 4., с. 141) и т. п.
Как мы видим, Есенин в своем творчестве не делает разницы между сильными сторонами родины и ее мнимыми достоинствами. Он идеализирует родину, возводя ее в ранг вечной, непреходящей ценности. Мессианская идея, о которой мы писали выше, проистекает именно из такой слепой любви к родине. В данном контексте уместно будет вспомнить слова выдающегося русского мыслителя П. Чаадаева, сказанные еще в 1846 году: как ни «прекрасна любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное – любовь к истине. Не через родину, а через истину ведет путь на небо» (91, Т. 1. ч. 1., с. 182).
Родина не вечна, как думал Есенин. Это иллюзия. М. Волошин писал в своем итоговом стихотворении «Дом поэта»:
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет все – Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется... Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи... (43, 264).
– 161 –
Исторический опыт свидетельствует о правоте М. Волошина, а не Есенина. Уже к началу двадцатых годов поэт убеждается в этом. Старая Россия, «родина кроткая», объект любви и гордости Есенина, умирает, каждый новый день все яснее свидетельствует об этом. Запоздалое прозрение слишком дорого обходится поэту, он оплачивает его «кровью» своих чувств. Кaжeтся, что мечты поэта о цельной и гармоничной жизни окончательно гибнут под натиском жестокой действительности. В творчестве Есенина закрепляется трагическое отображение роли и предназначения человека.
Пессимистическое мировосприятие уже было характерно для наиболее ранних стихов Есенина.
Безнадежная грусть
В тихом треске углей
У костра моего
Стала песней моей (79, Т. 4., с. 34), – писал Есенин в 1912 году. Но тогда «безнадежная грусть» воспринималась как привнесенный извне мотив. Теперь он зазвучал в творчестве Есенина глубоко личностно и правдиво.
Поэт приходит к мнению о роковой бессмыслице человеческой жизни. Жизнь бессмысленна, потому что человек бессилен перед лицом смерти. Он также не властен над тем, чтобы свое недолгое бытие в мире сделать счастливым. Человек обречен на страдания, на мучительное переживание отчуждения и самоотчуждения. В жизни господствуют роковые, демонические силы. Мотив рока очень силен в произведениях Есенина. Пытаясь противостоять судьбе, как самодовлеющей и могучей силе, человек ничего не может противопоставить ей, кроме своей беспомощности и растерянности. Есенин так объясняет действие рока: «Люди... не могут... рав–
– 162 –
нодушно переносить окружающую пустоту, и дух их тоскует и рвется к какому–то неведомому миру, и они умирают не перед раскрытыми вопросами отвратительной жизни, – увядают эти белые, чистые цветы среди кровавого болота, покрытого всею чернотой и отбросами жизни.
Жизнь идет не по тому направлению, и люди, влекомые ее шумным потоком, не в силах сопротивляться ей и исчезают в водовороте ее жуткой и страшной пропасти» ( 79, Т. 6., с. 46).  В жизни очень мало зависит от человека. Например, Карев (повесть «Яр»), который стал жертвой обстоятельств, уйдя из дома, думает, что он, заглушая чувство вины и совести, зовущих его вернуться в семью, отстаивает свое право на свободу.  На самом деле он весь оказывается во власти роковых, сверхъестественных сил.
Размышляя о роли рока в человеческой жизни, поэт приходит к выводу о его всеобщности и непобедимости. Удел человека – повиноваться судьбе и ждать чуда:
Может, и нас отметит
Рок, что течет лавиной,
И на любовь ответит
Песнею соловьиной (79, Т. 1., с. 300).
«Лавина» рока все подчиняет себе, сопротивляться ей бессмысленно и глупо. Однако человек не может смириться с представлением о жизни, как заранее заданном сценарии, он восстает против бога, пытаясь быть творцом своей судьбы. Неудача в решении этой задачи рождает тягостное чувство слабости и беспомощности, страха перед жизнью. Единственное, что остается человеку в подобной ситуации – прийти к огульному отрицанию – самоценности жизни и значимости бытия личности или забыться в алкоголе и продажной любви:
Пой же, пой. На проклятой гитаре
– 163 –
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг (79, Т. 1., с. 198).
Еще один выход – уйти в мир воспоминаний и грез, жить прошлым и ненавидеть будущее.
Таким образом, к середине 1919 года Есенин приходит к мнению о бессмыслице человеческой жизни. Какие же причины породили такую точку зрения?
В предыдущих главах мы уже называли две из них – социальную (апокалипсический характер эпохи, в которую жил поэт), и причину, обусловленную личной склонностью поэта к пессимизму (от природы он был наделен романтическим складом характера). Мы вели речь также и о третьей причине, теперь же обобщим сказанное о ней.
Жизнь каждого человека складывается из цепочки событий, многие из которых быстро забываются, однако некоторые из них оказывают решающее влияние на многие годы, а иногда и на всю последующую жизнь человека. В конечном итоге эти особенные происшествия формируют у человека либо любовь к жизни, либо ведут к утрате веры в нее. Обстоятельства личной жизни Есенина не способствовали росту оптимизма, наоборот, они обусловили цепочку «кризисов веры», которые пережил поэт. Вначале он разочаровался в родительской любви, затем в любви к женщине (первая любовь Есенина была несчастна) и в толстовстве. Но окончательная утрата веры была обусловлена разочарованием поэта в революции, которая должна была, в восприятии Есенина, осуществить на земле и прежде всего в России «мужицкое царство». У Р. Ивнева есть замечательное стихотворение:
Я поднимался до вершин блаженства
– 184 –
И видел там, что за его чертой
Не звездный свет, не образ совершенства,
А Торичелли с мертвой пустотой.

Вот почему своей сердечной властью
Хотел бы я всем юным приказать:
Не поднимайтесь на вершину счастья,
Чтоб горечи вселенской не познать (94, 49).
Есенин в своей вере всегда шел до конца. Например, вера поэта в возможность построить справедливое общество с помощью революции была безусловна, абсолютна. Он не допускал мысли, что его надежды могут не сбыться. Поверив, поэт не оставил себе дороги для отступления. Когда же оказалось, что он ошибался, Есенин пережил сильнейший «кризис веры». Поднявшись на «вершину счастья» в момент слияния с революцией, на волне экстаза увидев, как будто наяву, картины желанного «мужицкого рая», поэт, разочаровавшись, познал «горечь вселенскую».  От этого удара он уже не оправился до конца жизни. Социальные обстоятельства не способствовали выходу поэта из состояния депрессии, длительный характер которой обусловил вначале бегство Есенина от мучительного ощущения несовершенства бытия в алкоголь, на почве которого уже начала развиваться душевная болезнь. Однако последняя не сразу взяла верх над поэтом. Например, в 1923 году он еще находит в себе силы сопротивляться.
Есенин–Номах, одержимый местью, мечтает купить за границей танки и двинуть их на коммунистов. Именно это говорит о том, что душевная болезнь в поэте еще не победила. В жажде мести проявляет себя инстинкт самосохранения, поскольку месть, выполняя компенсаторную функцию, помогает индивиду восстановить
– 165 –
утраченное чувство идентичности с миром. Отомстив коммунистам на создавая антибольшевистские произведения, а также во время ресторанных скандалов, Есенин действительно, сумел на какое–то время приостановить развитие душевной болезни. Но выздоровление было мнимым, поскольку не были отменены причины заболевания.  Поэт нуждался в сильнейшем допинге извне, чтобы пребывать в состоянии бодрости и оптимизма. Чувство равновесия было обретено поэтом не в результате примирения противоречий в себе самом, а за счет новой инцестуальной зависимости. В обмен на иллюзию безопасности и защищенности Есенин вновь бросается в объятия большевиков.
В итоге Есенин выиграл у болезни полтора года: 1924–ый и первую половину 1925–го. За этот небольшой отрезок времени в жизни и творчестве С. Есенина произошло чудо: он сумел для себя и для читателей приоткрыть дверь в подлинное понимание смысла жизни: пушкинское. Сыграло свою роль, видимо, и то, что в этот период Есенин, перечитывая произведения Пушкина, оказался в сфере влияния солнечного гения этого поэта. Достаточно отметить, что стихотворений, подобных «Пушкину» (1924), которое исполнено поистине благоговейного трепета перед ликом «того, кто русской стал судьбой» (79, Т. 1., с. 229):
А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе (79, Т. 1., с. 229) С. Есенин не посвящал более никому. Сказанное в стихотворении – не только слова: в момент его рождения, переживая своеобраэное трансовое состояние, поэт действительно готов был пожерт–
– 166 –
вовать своей жизнью ради того, чтобы иметь такой же «могучий дар» (79, Т. 1., с. 229), как Пушкин, и его славу. А. Мариенгоф, например, не сомневался в том, что ради славы Есенин мог пойти на любые жертвы (122, 18 – 19).
Есенин ищет сходство между собой и знаменитым предшественником, восклицая:
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган (79, Т. 1., с.2 29).
Однако внутренне осознавая, что родственная черта, найденная им, не имеет принципиального значения, что даже хулиганили они по–разному (Пушкин от детского желания побезобразничать и покуражиться, а Есенин, заглушая тоску и боль), поэт испытывает чувство вины и тревоги. Он бы хотел во всем походить на А. Пушкина, но не может. По миросозерцанию оба поэта противоположны друг другу. Пушкин один из немногих «светлых» поэтов на русском поэтическом Олимпе. Есенин же гораздо более родственен М. Лермонтову, Е. Баратынскому, Ф. Тютчеву или А. Блоку с их склонностью к пессимизму. Но где–то в глубине души у Есенина рождается ощущение, что мир поэзии А. Пушкина возвышается над миром лирики Есенина, Лермонтова и других поэтов, он подспудно чувствует правоту «светлых» пушкинских стихов над правотой своих, «кабацких». Пушкин увидел что–то такое, чего Есенину не понять никогда. Но выразить словами свое смутное ощущение С. Есенин не сумел. Причину первенства автора «Евгения Онегина» он объясняет неравнозначностью таланта своего и пушкинского. Однако дело, конечно, не в величине талантов обоих поэтов, а в различии между ними: Пушкину был дан дар гармонического видения мира, а Есенину – дисгармонического. Пушкин оставляет человеку надежду, а Есенин тщету человеческого существования возводит в аб–
– 167 –
солют.
Чтобы понять разницу в миросозерцании обоих поэтов, достаточно сопоставить трактовку образа черного человека Пушкиным и Есениным.
Автор «маленьких трагедий» видит в черном человеке лишь часть правды о мире (этот образ представляет собой объективацию зла в творчестве Пушкина), ибо в нем есть и добро, запечатленное, например, в облике Татьяны Лариной. Есенин же всю правду о мире хочет вместить в образ черного человека. По большому счету, это не двойник поэта, не часть его натуры, это главное в нем, то, что определяет его суть. Не случайно черный человек играет роль беспощадного и безжалостного судьи.
Итак, мы назвали две причины, обусловившие временный отказ С. Есенина от мнения о бессмыслице жизни и обращение его к пушкинскому пониманию цели существования: 1) выздоровление поэта (если приостановку развития болезни можно назвать выздоровлением и 2) влияние пушкинского гения, которое С. Есенин испытал в 1924 году, перечитав произведения великого предшественника. Теперь же охарактеризуем сущность этого нового понимания смысла жизни поэтом.
Есенин, у которого раньше почти навязчивым было стремление разгадать смысл жизни «вообще», в начале 1924 года вдруг осознает, что это – невозможное, неосуществимое желание. Только отказавшись от него, можно как–то оправдать существование человека.  На все удел смирения – к такому выводу приходит поэт:
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе (79, Т. 1., с. 264).
Эти есенинские слова обращены к читателю, но прежде всего к самому поэту. А вот и его решение: «Удел желанный (то есть
– 168 –
сверхсмысл – А. Л.) больше искать не буду» (79, Т. 1., с. 299) .
Только смирившись с неизбежным, над которым человек не властен, он может приступить к решению насущных, реальных, а не мифических, неразрешимых задач. Пусть жизнь не имеет некой глобальной цели, или, по крайней мере, она непостижима, зато каждый день несет с собой множество «маленьких» целей, которые и являются единственным подлинным смыслом бытия.
Да, жизнь «обман», «ложь», но она способна «украшать  радостями» будни. Главное, не жалеть о том, что неосуществимо:
«Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо» (79, Т. 1., с. 222). В жизни властвует рок? Ну что ж, он – необходимая составная часть бытия. Без неопределенности, которую сообщает ей судьба, жизнь была бы слишком проста и неинтересна. Рок придает бытию элемент загадочности, таинственности:
«Жизнь... оттoгo так... сильна, – утверждает поэт, – что своею грубою рукою роковые пишет письмена» (79, Т. 1., с. 264) .
Следует принять мир таким, каков он есть: злым и отчужденным и благословить его. Надо радоваться каждому отпущенному мгновению, наслаждаться теми редкими минутами счастья, которые несет с собой действительность. Надо спешить жить, потому что неизвестно, когда наступит смерть. Есенин выдвигает тезис о жизни на полную катушку:
Жить – так жить, любить – так уж влюбляться.
В лунном золоте целуйся и гуляй (79, Т. 1., с. 286).
Коль гореть, так уж гореть сгорая (79, Т. 1., с. 258).
Как и Пушкин, главный смысл жизни в отчужденном мире Есенин обретает в творчестве, которое единственное бессмертно, все же остальное преходяще и сметается с земли беспощадным временем.
– 169 –
Искусство соединяет поколения, является эстафeтой от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему. С помощью поэзии можно надеяться на возможность очеловечения жестокой действительности.
Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души (79, Т. 1., с. 292).
Увлечение творчеством помогает человеку победить зло в себе:
И когда поэт идет к любимой,
А любимая с другим лежит на ложе,
Влагою живительной хранимый,
Он ей в сердце не запустит ножик (79, Т. 1., с. 292).
Закончить рассмотрение эволюции есенинских взглядов на проблему смысла бытия на данной оптимистической ноте –  большой соблазн для исследователя. Но это исказило бы истину, которая, на наш взгляд, состоит в том, что обращение поэта к пушкинскому пониманию смысла бытия было неорганичным для него. Оно основывалось не на внутренних, а на внешних побудительных причинах. Пушкин заговорил в Есенине не потому, что этого требовала его душа, а вследствие 1) желания выздороветь и 2) стремления во всем походить на автора «Медного всадника». Для С. Есенина новое понимание цели существования было обусловлено очередной попыткой убежать от себя, от душевной пустоты, которая стала для него невыносимой. Чтобы убедиться в истинности этого утверждения, сопоставим особенности пушкинского и есенинского (периода 1924 – первой половины 1925 гг.) понимания проблемы смысла жизни.
Пушкинское осмысление цели существования предполагает приз–
– 170 –
нание трагичности бытия и неизбежности и оправданности зла в мире. Исходя из этого, Пушкин говорит о необходимости жизни на полную катушку. Коль скоро человек должен умереть, то надо так спланировать будущее, чтобы за отпущенное человеку на земле время успеть все: насладиться любовью, творчеством, природой и т. п.
Есенин же примиряется с мыслью о трагедийности бытия лишь разумом, в душе продолжая считать обреченность человека на страдания и смерть высшей несправедливостью на земле. Поэтому жизнь на полную катушку становится для него средством забыться от мучительного ощущения неправды бытия. Все это хорошо видно по следующим утверждениям:
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха –
Все равно любимая отцветет черемухой (79, Т. 1., с. 243).
...чем сгнивать на ветках–
Уж лучше сгореть на ветру (79, Т. 1., с. 245) и т. п.
Только уйдя с головой в какую–то деятельность, в творчество, наконец, в связи с женщинами «легкого» поведения, до предела чем–то наполнив дни, можно избавить себя от навязчивых мыслей о тщете человеческого существования, считает Есенин.
Таким образом, мы видим, что говорить о том, что в 1924 – первой половине 1925 гг. Есенин пришел к пушкинскому пониманию смысла жизни, можно лишь с большой долей условности. Следует иметь в виду как кратковременность этого периода, так и неорганичный характер причин, обусловивших поворот С. Есенина к Пушкину. Новое понимание смысла жизни Есениным было чисто внешним, рефлексивным, ибо не учитывало внутренних потребностей души поэта.
– 171 –
Именно поэтому в последние полгода жизни прежнее пессимистическое миросозерцание возвращается в жизнь и творчество С. Есенина. Мотивы тоски и разочарования, неправильно прожитой и загубленной жизни, которая уже движется к закату, навязчиво повторяются из стихотворения в стихотворение. Многое, написанное в это время, напоминает как стилистически, так и интонационно «висельные» «кабацкие» стихи.
Снова впав в сильную депрессию, поэт надеется «забыться» в

продажной женской любви. Хоть он и полон презрения к «любимой»: «тебя презирая» (79, Т. 4., с. 204), «мое презренье, я всегда отмечен был тобой» (79, Т. 4., с. 202), хоть и называет эту любовь «недорогой» (79, Т. 4., с. 202), но поэту уже некогда и не из чего выбирать. Это – его последний шанс спастись:
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я (79, Т. 4., с. 202) .
Однако женская любовь, как и в «Москве кабацкой», несет поэту гибель:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей (79, Т. 1., с. 195).
«Пара лебедей» – это перифраз (ранее поэт говорил: «Руки милой – пара лебедей – в золоте волос моих ныряют» (79, Т. 1., с. 294)).
Через все стихотворения этого периода проходит одна и та же мысль – мысль о том, что поэт у порога смерти: «у меня на сердце... метель» (79, Т. 1., с. З08) , «сердце остыло» (79, Т. 1., с. 310), «сердцу все равно» (79, Т. 1., с. 311) , «уж давно глаза мои остыли» (79, Т. 1., с. 312) и т. п. Он ощущает себя «сгоревшим» (79, Т. 4., с.
– 172 –
206), а на душе у него «холодное кипенье и сирени шелест голубой» и еще «лимонный свет заката...» (79, Т. 4., с. 207).
О жизни своей Есенин говорит только в прошедшем времени:
Где мое счастье? Где моя радость?
Все укатилось... (79, Т. 1., с. 309).
..........................................................
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело... далече... мимо... (79, Т. 1., с. 310).
...я все прожил (79, Т. 4., с. 196).
«Кто я? Что я?» – вопрошает поэт в одном из стихотворений и с болью отвечает:
...Только лишь мечтатель,
Синь очей утративший во мгле (79, Т. 4., с. 209).
В предсмертном стихотворении Есенин уравнивает в правах жизнь и смерть:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей (79, Т. 4., с. 209).
Те разительные перемены, которые произошли во взглядах поэта где–то в середине 1925 года, подтверждает факт переработки Есениным бодрой, жизнерадостной поэмы «Цветы» в небольшое лирическое стихотворение «Цветы мне говорят – прощай...» (79 ,Т. 1., с. 319 – 320). В нем от первоначального оптимизма не осталось и следа. Чувствуя, что дни его сочтены (поэта преследует «гробовая дрожь»), он подводит итоги своего жизненного пути. Есенин считает, что его жизнь не удалась: он прошел «мимо» счастья, любви, радости. Он «постиг», что таков удел всех людей, ибо «все на свете повторимо»:
– 173 –
Не все ль равно – придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
Есенин не уверен даже, вспомнит ли его любимая: «быть может, вспомнит...».
Этим стихотворением поэт закончил не случайно подготовленное им же самим собрание стихотворений. Тем самым он подводил  черту под своими философскими размышлениями и подчеркивал главное, что он понял: сколько бы человек ни пытался обрести смысл жизни, результат этих поисков будет один: разочарование в бытии, осознание бессмыслицы жизни.
После стихотворения «Цветы мне говорят – прощай...» Есенин создал еще немало произведений, великолепных с художественной точки зрения, но ничего не добавивших к философским раздумьям поэта. Многие из этих лирических шедевров несли в себе признаки душевной болезни: «Слышишь – мчатся сани, слышишь – сани мчатся...», «Голубая кофта. Синие глава..., «Не криви улыбку, руки теребя...», «Море голосов воробьиных...», «Ах, метель такая, просто черт возьми!..», «Клен ты мой опавший, клен заледенелый...», «Не гляди на меня с упреком...» и др. Уже ничего не могло спасти поэта, он шел к гибели. С ним случались тяжелые нервные припадки. Вот как описывает один из них находившийся рядом с Есениным А. Мариенгоф: «Есенин до последней капли выпил бутылку шампанского. Желтая муть перелилась к нему в глаза. У меня в комнате, на стене, украинский ковер с большими красными и желтыми цветами. Есенин остановил на них взгляд.
Зловеще ползли секунды, и еще зловещей расползались есенинские зрачки, пожирая радужную оболочку. Узенькие кольца белков на–
– 174 –
лились кровью. А черные дыры зрачков – страшным голым безумием.
Есенин привстал с кресла, скомкал салфетку и, подавая ее мне, прохрипел на ухо:
– Вытри им носы!
– Сережа, это ковер... ковер... а это цветы...
Черные дыры сверкнули ненавистью:
А!.. трусишь!..
Он схватил пустую бутылку и заскрипел челюстями:
Размозжу... в кровь... носы... в кровь... размозжу...
Я взял салфетку и стал водить ею по ковру, вытирая красные и желтые рожи, сморкая бредовые носы.
Есенин хрипел.
У меня холодело сердце.
Многое утонет в памяти. Такое – никогда» (122, 120).
Учитывая рассказанное А. Мариенгофом, можно предполагать, что пессимизм последнего периода творчества С. Есенина уже перестал быть просто мироощущением, а представлял собой одно из проявлений душевного заболевания. Поскольку другим симптомом его была любовь поэта к небытию, оставалось ждать трагической развязки.
Подводя итоги, скажем еще раз, как эволюционировали взгляды С. Есенина на проблему смысла человеческого существования. Он шел от толстовства к обретению смысла жизни в любви к России и далее к точке зрения о роковой бессмыслице человеческого бытия. В 1924 – первой половине 1925 года поэт пережил период душевного подъема, который привел его к постижению смысла жизни в пушкинском духе. Однако данное понимание цели бытия, как мы показали в работе, было порождено случайными обстоятельст–
– 175 –
вами и в целом не соответствовало строю души поэта. Поэтому во второй половине 1925 года пессимистическое миросозерцание возвращается в творчество С. Есенина. Мысль о трагедийности бытия и тщете человеческого существования становится итогом его философских раздумий.
Таким образом, по С. Есенину, в силу действия отчуждения и самоотчуждения и их неуничтожимости, человеку никогда не удастся понять свое назначение на земле. Финал всех попыток решить загадку бытия будет один: разочарование в жизни, осознание бессмыслицы человеческого существования.
 


– 176 –

3АКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы выяснили, что в творчестве С. Есенина подробно анализируются такие формы отчуждения, как отчуждение людей друг от друга и человека от самого себя. Но познавая мир как отчужденный, как враждебный личности, в котором человек только «гость», «прохожий», «одинокий странник», Есенин искал пути переустройства действительности в соответствии с идеалом. Как романтик, он не мог смириться с тотальным характером отчуждения и самоотчуждения в мире. Однако иллюзорные пути преодоления отделенности в слиянии с родиной, природой и революцией не удовлетворили его, а найти какой–то иной способ решения проблемы он не сумел. Утрата смысла бытия, страх перед жизнью в мире, не поддающемся преображению, где все люди чужды друг другу, а человек – самому себе, стали причиной душевной болезни поэта. Присущий всем романтикам повышенный интерес к «ночной» стороне жизни, к смерти трансформировался у Есенина в любовь к небытию. Она проявилась в лирике поэта в навязчивом мотиве самоубийства и в поиске Есениным смерти. В стихах последнего периода творчества Есенин прощается с жизнью, каждая строка его стихов полна предчувствием конца.
Таким образом, проведенный нами анализ лирики Есенина позволяет сделать вывод о том, что основными чертами художественной концепции действительности в творчестве поэта являются:
1. Тотальный характер отчуждения и самоотчуждения в мире, их неуничтожимость.
2. Вытекающая отсюда неясность poли человека на земле, трагизм его существования.
Безусловно, данная художественная концепция представляет
– 177 –
собой инвариант романтической художественной концепции, потому что мнение о бессмертии зла (отчуждения) и вечности борьбы с ним есть главная идея в романтизме.
Какие же причины породили именно такую художественную концепцию?
Во–первых, Есенин жил в переломную эпоху, а мы знаем, что именно такие периоды в истории человечества обуславливают появление поэтов–романтиков. Период творческой активности Есенина совпал по времени с двумя революциями, гражданской войной и порожденным ею голодом, когда в стране «оскалилось людоедство» (79, Т. 3., с. 129), с уничтожением дорогой поэту русской деревни.
«Страну березового ситца» (79, Т. 1., с. 188) теснила Русь советская. «Страшный вестник» «тянул к глоткам равнин» механическую «пятерню» (79, Т. 2., с. 70 – 71). Есенин с ужасом наблюдал за происходящим. Все это и придало апокалипсический характер его стихам.
Кроме того, в годы детства и юности Есенин пережил ряд сильнейших «кризисов веры». Первый из них был связан с разочарованием в родительской любви, после того как поэт был отдан на «воспитание» в семью деда. Второй был обусловлен предательством любимой девушки (которая, хотя и «ласково», отвергла его чувство к ней), третий – крахом «толстовских» иллюзий поэта. Однако самый сильный «кризис веры» поэт пережил в момент разочарования в революции. В результате этого он потерял всякую надежду на возможность очеловечивания жестокой действительности. Вначале он мстил большевикам за обманутые надежды, а когда жажда мести была удовлетворена, потерял всякий интерес к жизни. Он был уже убежден в бессмысленности бытия, тщете человеческого существования. Все это нашло отражение в стихах
– 178 –
поэта.
Еще одна причина пессимизма Есенина обусловлена особенностью характера поэта. От природы Есенин был фантазер и мечтатель. Вследствие этого поэт слишком остро чувствовал несовершенство реальной действительности. Там, где другой прошел бы, ничего не заметив, Есенин обнаруживал трагические антиномии. Постоянная сконцентрированность на зле не могла пройти бесследно. Постепенно Есенин начал видеть мир исключительно в черных красках. Отсюда мнение о тотальности отчуждения и самоотчуждения.
Таким образом, особенности художественной концепции действительности в творчестве С. Есенина объясняются как содержанием эпохи, в которую он жил, так и фактами из биографии поэта и одной из черт его характера.
Автор данной работы далеко не во всем согласен с есенинским видением мира. Отмечая колоссальное эстетическое значение художественной концепции действительности в творчестве С. Есенина, мы не можем не сказать о ее ограниченности с точки зрения философской.
Автор «Страны негодяев», «Черного человека» и «Анны Снегиной» лишал человека надежды на лучшее будущее, считая, что в жизни ничего принципиально измениться не может:
Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после (79, Т. 1., с. 221).
И в будущем человек будет страдать от отчуждения и самоотчуждения, которые неизбежно приведут его к разочарованию в жизни. Таков главный вывод, к которому пришел поэт в результате своих философских раздумий. Но можно ли с ним согласиться?
На наш взгляд, нельзя.
– 179 –
За истину С. Есенин принял только один из возможных вариантов развития исторического процесса. С точки зрения С. Есенина, будущее не менее трагично, чем настоящее.
Нынешнее состояние мира вроде бы подтверждает прогноз поэта. Неустойчивость положения человека на земле и вероятность исчезновения разумной жизни после гибели Есенина стали еще более реальными. Людьми было изобретено атомное оружие, в результате применения которого человеческая цивилизация может прекратить свoe существование за считанные мгновения. В последние десятилетия появилась угроза глобальной экологической катастрофы. Отставание развития человеческих эмоций от умственного развития человека продолжает расти (*). Тем не менее, мы считаем, что человечество все еще стоит перед свободным выбором между жизнью и уничтожением. Оно может продолжать идти по пути, предсказанному С. Есениным, и тогда однажды наступит момент, когда свобода выбора будет уже потеряна, и разумный мир закончит свое развитие самоуничтожением.
Но, по нашему глубокому убеждению, человечество имеет шансы пойти и по иному пути – по пути реализации «позитивной свободы» личности (Э. Фромм), гуманизации общества, преодоления конфликта между преждевременной интеллектуально–технической зрелостью и эмоциональной отсталостью в человеке.
Однако осознание человечеством возможности этого нового пути развития и поворот на него не может произойти быстро. «Мы
(*) Э.Фромм говорил, что «человеческий мозг живет в двадцатом веке; сердце большинства людей – все еще в каменном» (172, 11) .

– 180 –
не можем рассчитывать, что преодолеем все заблуждения нашего сердца с их пагубным влиянием на наше воображение и мышление, – пишет Э. Фромм, – за время жизни одного поколения; быть может, пройдет тысяча лет, прежде чем человек перерастет свою дочеловеческую историю, длившуюся сотни тысяч лет» (172, 11).
Содержание этого поворота Э. Фромм подробно анализирует в последней главе своей книги «Бегство от свободы» и в «Здоровом обществе». Главными чертами личности, какой она видится Э. Фромму в желаемом будущем, должны быть: 1) спонтанность поведения; 2) способность к творческому труду и 3) умение любить (любовь понимается исследователем не как растворение своего «я» в другом человеке и не обладание им, а как добровольный союз с лицом противоположного пола, на основе сохранения собственной личности). Среди социальных факторов, лежащих в основе поворота человечества на новый путь развития, должна стать такая организация общества, чтобы в нем реализация личности человека стала высшей целью, которая не может быть подчинена другим, якобы более достойным целям» (172, 220).
Главное в нравственном содержании этого возможного поворота человечества к добру Есенин охарактеризовал в следующих строках:
Помирись лишь в сердце со врагом –
и тебя блаженством ошафранит (79, Т. 1., с. 286), однако посчитал реализацию этого принципа (любовь людей друг к другу) в жизни утопичным.
Но, считая, что в человеке неоправданно много зла, архаических, темных сил, и абсолютизируя эти силы, Есенин все–таки отмечал, что есть в человеке и ангельское начало:
Но коль черти в душе гнездились –
– 181 –
Значит, ангелы жили в ней (79, Т. 1., с. 210).
Именно то, что в человеке на равных началах со злом сосуществует добро, что в нем живет не только черт, но и ангел, сулит надежду на возможное выздоровление человечества.
 


– 182 –

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамов A. М. Поэзия лирического максимализма: О теме России
у Сергея Есенина // Рус. лит. – 1975. – № 3. – С. 52 – 62.
2. Аксенова Е. М. Талант и время: (Есенин и Маяковский). – Ярославль: Beрх.–Волж. кн. изд–во, 1969. – 208 с.
3. Актуальные проблемы современного есениноведения: (Сб. ст.) – Рязан. Гос. пед. ин–т; отв. ред. П. Ф. Юшин. – Рязань, 1980. – 126 с.
4. Андреев А. Д. Есенин. Легенда. –  Моск. рабочий, 1973. – 352 с.
5. Андреев А. Д. Есенин. Роман. – М. : Моск. рабочий, 1980. – 288 с.
6. Аринштейн Л. Исчезнувшее письмо Есенина // Литературная Россия. – 1989. – 29 сент. – С. 21.
7. Арсентьева Н.Н. С. Есенин и Ф. Гарсия Лорка: Типологическое исследование лирики: Дис. ...канд. филол. наук. – М., 1985. – 215 с.
8. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти: Пер. с фр. – М. : Издат. группа: «Прогресс», «Прогресс–Академия», 1992. – 528 с.
9. Астахов В. Певец России: Сергей Александрович Есенин // Гордость земли рязанской: сб. – М. : Моск. рабочий, 1973. – С. 251 – 260.
10. Базанов В. Г. Сергей Есенин: (Поэзия и мифы) // Творческие взгляды советских писателей: сб. ст. / АН СССР. Ин–т рус. лит.; отв. ред. В. А. Ковалев. – Л: Наука. Ленингр. отд–ние, 1981. – С. 90 – 119.
11. Базанов В. Г. Сергей Есенин и крестьянская Россия. Л. : Сов. писатель, 1982. – 303 с.
– 18З –
12. Базанов В. Г. С родного берега: О поэзии Николая Клюева. – Л : Haукa, 1990. – 248 с.
13. Бакус Л. В. Песенная лирика С. Есенина (К проблеме соотношения лирического стихотворения и лирической песни): Дис. ...канд. филол. наук. – М., 1972. – 204 с.
14. Баратынский Е. А. Стихотворения / Сост., предисл. и примеч. П. А. Стеллиферовского. – М. : Дет. лит., 1989. – 126 с.
15. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. – М. : Худож лит., 1975. – 504 с.
1б. Бахтин М. М. Есенин: Запись лекции // День поэзии: 1985: Ежегодник. – М. : Сов. писатель, 1986. – С. 113–115.
17. Бахтин М. М Эстетика словесного творчества. – М. : Искусство, 1979, – 424 с.
18. Белинский В. Г. Идея искусства // Полн. собр. соч. : В 13 т. / Акад. наук СССР., ин–т рус. лит. – М., 1954. – Т. 4: Статьи и рецензии. 1840 –1  841. – С. 585 – 601.
19. Белоусов В. Г. Сергей Есенин: Лит. Хроника : В 2 Ч. – М. : Сов. Россия, 1960 – 1970. – 2 ч.
20. Бельская Л.  Л. Песенное слово: Поэтическое мастерство С. Есенина: Кн. для учителя. – М. : Просвещение, 1990. – 144 с.
21. Бельская Л. Л. Раннее творчество С. Есенина (Стихи 1910 – 1916 гг.): Автореф. дис. ...канд. филол. наук. – Алма–Ата, 1967. – 22 с.
22. Бельская Л. Л. Стихосложение С. Есенина в развитии русской стихотворной культуры : Дис. ...д–ра филол. наук. – Алма–Ата: 1980. – 454 с.
23. Беляев И. Подлинный Есенин: Социально психологический этюд.– Воронеж: Изд. группы писателей «Чернозем», 1927. – 53 с.
24. Бердяев Н. Духи русской революции // Молодой коммунист. –
– 184 –
1990. – № 10. – С. 90 – 95. – № 11. – С. 58 – 74.
25. Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. – М. : Наука, 1990. – 224 с.
2б. Бердяев Н. Кризис искусства: (Репринт. Изд.). – М. : СП Интерпринт, 1990. – 48 с.
27. Бердяев Н. О назначении человека. – М. : Республика, 1993. – 383 с.
28. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. – М. : Мысль, 1990. – 208 с.
29. Бехер И. Любовь моя, поэзия: О лит. и искусстве. – М. : Худож. лит., 1965. – 560 с.
30. Блок А. А. Искусство и революция. – М. : Современник, 1979. – 384 с.
31. Борев Ю. Эстетика – 4–е изд., доп. – М. : Политиздат, 1988. –  496 с.
32. Буданцев С. На родине Есенина // Известия. – 1926. – 13 июня.
33. Бурачевский И. Девушка в белой накидке: Страницы минувшего: (О Л. И. Кашиной) // Oгонек. – 1977. – № 46. – С. 20 – 21.
34. Бурмистрова К. И. О личностном начале в поэзии Сергея Есенина // Сб.
материалов 2–й науч. сес. вузов Центр.–Чернозем. зоны: Литературоведение / Воронеж. ун–т. Воронеж, 1967. – С. 75 – 84.
35. Варшавский Л., Хомчук Н. К биографии Сергея Есенина: (Зинаида Райх и Сергей Есенин) // Русская лит. – 1976. – № 3. – С. 160 – 169.
36. Васильковский А. Т. «Маленькие поэмы» С. Есенина // Васильковский А. Т. Русская советская поэма 20–х годов: Пробл. типологии жанра : Учеб. Пособие / Донецк, 1973. – С.
– 185 –
134–146.
37. Введение в философию: Учеб. : В 2 ч. / Фролов И. Т., Араб–Оглы Э. А., Арефьева Г. С. и др. – М. : Политиадат, 1989. – ч. 2. – 639 с.
38. Вержбицкий Н. Женщины в жизни и поэзии Есенинa. // Простор.
– 1967. – № 3. – С. 105 – 111.
39. Вержбицкий Н. Сергей Есенин / Вержбицкий Н. Встречи. – М. : Сов. Россия, 1978. – С. 159 – 228.
40. Виноградская С. Как жил Есенин. – М. : Огонек. – 1926. – 35 с.
41. В мире Есенина: Сб. ст. : /К 90–летию со дня рождения // Сост. А. А. Михайлов, С. С. Лесневский. – М. : Сов. писатель, 1986. – 656 с.
42. Волков А. А. Художественные искания Есенина. – М. : Сов. писатель, 1976. – 440 с.
43. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. – М. : Правда, 1991. – 480 с.
44. Воронский А. К. Избранные статьи о литературе. – М. : Худож. лит., 1982. – 527 с.
45. Воронский А. К. Литературные заметки // Прожектор. – 1925. – № 5. – С. 23–26.
46. Воронский А. К. Литературные отклики // Крас. новь. – 1922. – № 2. – С. 270, 272.
47. Воронский А. К. Литературные силуэты: С. Есенин // Крас.
новь. – 1924. – № 1. – С. 271 – 289.
48. Воронский А. К. На разные темы... // Наши дни: Альманах / Под ред. А. Воронского. – М. – Л. : Госиздат, 1925. – Вып. 5. – С. 304 – 309.
49. Воронский А. К. 0б отошедшем // Крас. новь. – 1926. – № 1. – С. 227 – 236.
– 188 –
50. Воронский А. К. Пaмяти Есенина: (Из воспоминаний) // Крас. новь. – 1926. – № 2. – С. 207–2 14.
51. Воронский А. К. Сергей Есенин: Литературный портрет // Воронский А. К. Литературно–критические статьи. – М. : Сов. писатель, 1963. – С. 244 – 273.
52. Воспоминания о Сергее Есенине: Сб. / Под ред. Ю. Л. Прокушева. – 2–е изд. – М. : Моск. рабочий, 1975. – 512 с.
53. Выходцев П. С. Есенин и национальная художественная культура // Выходцев П. С. В поисках нового слова: Судьбы рус. сов. поэзии двадцатых–тридцатых годов ХХ века. – М. : Современник, 1980. – С. 162 – 179; С. 180 – 216.
54. Выходцев П. С. Сергей Есенин // Выходцев П. С. Новаторство. Традиции. Мастерство. – Л. : Сов. писатель, 1973. – С. 243 – 267.
55. Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного: Пер. с нем. – М. : Искусство, 1991. – 367 с.
56. Гарин И. Воскрешение духа. – М. : Терра, 1992. – 640 с.
57. Гарин И. Пророки и поэты: В 2 т. – М. : Изд. центр «Терра», 1992. – 751 с. – 2 т.
58. Гачев Г. Л. Образ в русской художественной культуре. – М. : Искусство. 1981. – 247 с.
59. Герман Э. Сережа // Вечерняя Москва. – 1926. – 31 дек.
60. Гинзбург Л. Я. О лирике. –Л. : Сов. писатель, 1974. – 408 с.
61. Гливенко И. И. Поэтическое Изображение и реальная действительность. – М. : Никитинские субботники, 1929. – 288 с.
62. Голодный М. Видения // Крас. новь. – 1926. – № 4. – С. 126.
63. Горланов Г. Е. Цикл «маленьких поэм» С. Есенина... / Вопросы стиля и метода в советской литературе: сб. ст. / Ряз. гос. пед. ин–т; отв. ред. В. Г. Пузырев. – Рязань, 1976. – С. 108

– 187 –
–123.
64. Городецкий C. М. Сергей Есенин // Искусство трудящимся. – 1925. – № 1. – 5 янв. – С. 3 – 4.
65. Горький М. Литературные портреты. – Минск: Нар. асвета, 1986. – 352 с.
66. Грибанов  Н. И. К вопросу о содержательности есенинской образности// Русская литература ХХ в.: Срв. литература: сб. ст. (Под ред. П. Д. Краевского. – М., 1969. – С. 157  – 169. (Учен. зап.) Моск. пед. ин–т; № 328).
67. Грибанов Н. И. Эволюция художественной образности послеоктябрьской поэзии С. Есенина: Автореф. дис. ...канд. филол. наук. – М., 1970. – 22 с.
68. Гринберг И. Три грани лирики: Современная баллада, ода и элегия. – М. : Сов. писатель, 1975. – 408 с.
69. Грицанов А. А., Овчаренок В. И. Человек и отчуждение. - Минск: Выш. шк., 1991. – 128 с.
70. Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве / Всерос. Союз поэтов. – М., 1927. – 22 с.
71. Деев–Хомяковский Г. Правда о Есенине // На литературном посту. – 1926. – № 4. – С. 33 – 35.
72. Дементьев В. В. Златоцвет. С. Есенин // Дементьев В. В. Исповедь земли: Слово о российской поэзии. – М. : Сов. Россия, 1984. – С. 60 – 96.
73. Долгополов Л. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX – начала ХХ века. – Л. : Сов. писатель, 1985. – 352 С.
74. Дубко Е. Л., Титов В. А. Идеал, справедливость, счастье. М. : Изд–во Моск. гос. ун–та, 1989. – 188 с.
75. Дункан А. Моя жизнь. Моя Россия. Мой Есенин: Воспоминания:
Пер. с англ. – М. : Политиздат, 1992. – 397 с.
– 188 –
76. Дынник В. Лирический роман Есенина. – М., 1926. – 16 с.
77. Дынник В. Право на песню: (О лириках) // Крас. новь. 1926. – № 12 – С. 243 – 258.
78. Евсюкова Д. В. Лирика С.Есенина 1924 – 1925 гг.: (К проблеме художественной эволюции): Дис. ...канд. филол. наук. – М., 1979. – 192 с.
79. Есенин С. А. Собрание сочинений: В 6 Т. – М. : Худож. лит., 1977 – 1980. – 6 т.
80. Есенин С. А. Творческая индивидуальность. Художественный мир: сб. ст. / Ряз. гос. пед. ин–т; отв. ред. П. Ф. Юшин. – Рязань, 1982. – 210 с.
81. Есенин С. А. Эволюция творчества. Мастерство: Сб. ст./ Рязан. гос. пед. ин–т; отв. ред. В. В. Шахов. – Рязань, 1979. – 137 с.
82. Есенина А. Родное и близкое: Воспоминания. – М. : Сов. Россия, 1968. – 88 с.
83. Жаворонков А. З. Традиции и новаторство в творчестве С. А. Есенина: Дис.  ...д–ра филол. наук – Тбилиси, 1971. – 985 с.
84. Жизнь Есенина. Рассказывают современники / Сост. С. Кошечкин. – М. : Правда, 1988. – 608 с.
85. Жиц Ф. Почему мы любим Есенина (этюд) // Крас. новь. – 1926. – № 5. – С. 216 – 222.
86. 3анковская Д. В. К вопросу об особенностях поэтического стиля С. Есенина:  Дис. ...канд. филол. наук. – М. : 1971. – 253 с.
87. 3ейле П. Я. Художественный образ как особая форма отражения объективной действительности: Автореф. дис. ...канд. фи–
– 189 –
лос. наук. – Рига. 1955. – 24 с.
88. 3еленкова И. Д. Проблема смысла жизни: Опыт историко–этического исследования. – Минск: Университетское, 1988.– 128 с.
89. Зелинский К. Д. Сергей Александрович Есенин: Критико–биографический очерк // Есенин С. А. Собр. соч. : В 5 т. – М. : Гослитиздат, 1961. – Т. 1: Стихотворения и поэмы. – С. 7 – 52.
90. Зелинский К. Д. Сергей Есенин // Октябрь. – 1962. – № 2. – С. 173 – 182; № 3. – С. 168 – 177.
91. 3еньковский В. В. История русской философии: В 2 т. – Л. : МП «Эго»: Союзбланкоиздат, Ленинг. отд–ние; М. : Прометей, 1991 – 2 т.
92. 3онин А. И. Образы и действительность: Сб. ст. – М. : Моск. рабочий, 1930. – 220 с.
93. Зуев Н. Жизнь и поэзия – одно: Очерки о рус. поэтах XIX – ХХ вв. – М. : Современник, 1990. – 303 с.
94. Ивнев Р. Избранное/  Сост. Н. Леонтьев. – М. : Правда, 1988. – 576 с.
95. Ильин И. А. Путь к очевидности. – М. : Республика, 1993. – 431 с.
96. «И тебе я в песне отзовусь...» : Сб. / Сост. В. Шахов. – Рязань: Mоск. рабочий. Ряз. отд–ние, 1986. – 319 с.
97. Камю А. Бунтующий человек: Философия. Политика. Искусство: Пер. с фр. – М. : Политиздат. 1990. –– 415 с.
98. Карпов А. С. Поэмы Сергея Есенина. – М. : Высш. школа, 1989. – 111 с.

99. Карпов Е. Д.  С. А. Есенин: Библиогр. справочник. – 2–е изд., доп. и испр. – М. : Высш. школа, 1972. – 240 с.
– 190 –
100. Кожинов В. В. Легенда и факты (Когда Есенин стал поэтом?) // Русская лит. – 1975. – № 2. – С. 153 – 158.
101. Колесников Л. О Есенине // Смена. – 1925. – № 15. – С. 10 – 11.
102. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа ХIX – XX вв. – М. : Изд–во Моск. ун–та, 1990. – 336 с.
103. Коржан В. В. Есенин и народная поэзия. –Л. : Наука, 1969. – 200 с.
104. Коржан В. В. Поэзия Есенина и русское народное творчество: Дис. ...канд. филол. наук. – Л., 1966. – 391 с.
105. Кошечкин С. Весенней гулкой ранью...: Этюды-раздумья о С. Есенине. – Минск: Юнaцтвa, 1989. – 239 с.
106. Кошечкин С. Мастерство Сергея Есенина (произведения 1924 – 1925 гг.): Дис. ...канд. филол. наук. – М., 1959. – 230 с.
107. Крученых А. Гибель Есенина. – М. : Изд. Всерос. союза поэтов, 1926. – 14 с.
108. Крученых А. Хулиган Есенин. – М. : Изд. автора, 1926. – 26 с.
109. Крученых А. Черная тайна Есенина. М. : Изд. автора, 1926. – 24 с.
110. Кулинич А. В. Сергей Есенин: Жизнь и творчество. – Киев: Вища школа, 1980. – 207 с.
111. Куняев С. Времена и легенды. – М. : Современник, 1990. – 223 с.
112. Кьеркегор С. Страх и трепет: Пер. с дат. – М. : Республика, 1993. – 383 с.
113. Лагуновский А. М. Есенин о смысле жизни // Новое в профессиональной подготовке будущих учителей школы: Сб. науч. ст./ Минский гос. пед. ин–т; Редкол.: Б. А. Бенедиктов и др. – Минск, 1992. – С. 135 – 144.
– 191 –
114. Лагуновский A. М. Есть ли у Есенина стихи о любви? //  Совершенствование профессионального психолого–педагогического мастерства в условиях непрерывного образования: Сб. науч. ст. / Минский гос. пед. ин–т; Редкол.: А. Н. Мацко и др. – Минск, 1991. – С. 231 – 235.
115. Лагуновский А. М. Кaнцэпцыя рэвалюцыi у творах С. Ясенiна 1916 – 1923 raдoy // Лiтаратуразнауства: 3б. арт. / Miнскi дзярж. пед. iн–т.; Рэдкал.: Г. Я. Адамовiч i iнш. – Miнск, 1992. – С. 28 – 40.
116. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. – М. : Худож. лит., 1983. – Т. 1: Стихотворения. – 446 с.
117. Литвинов В. Плата за талант. – М. : Сов. писатель, 1988. – 368 с.
118. Лосский Н. А. Условия абсолютного добра: Основы этики. Характер русского народа. – М. : Политиздат, 1991. – 368 с.
119. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста: Структура стиха. – Д: Просвещение, 1972. – 272 с.
120. Льюис К. С. Любовь. Страдание. Надежда: Притчи. Трактаты: Пер. с англ. –  М. : Республика, 1992. – 432 с.
121. Малюкова Л. Н.  С. Есенин и поэты символисты: (К вопросу о преемственности романтической поэзии): Дис. ...канд. филол. наук. – М. : 1976. – 194 с.
122. Мариенгоф А. Б. Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. – Л. : Худож. лит. Ленигр. отдние, 1991. – 480 с.
123. Марченко А. Поэтический мир Есенина. – М. : Сов. писатель, 1989. – 304 с.
124. Мейлах Б. Талант писателя и процесс творчества. – Л. : Сов. писатель, 1969. – 444 с.
– 192 –
125. Мекш Э. Б. Эпическое и лирическое в сюжете поэмы С. Есенина «Анна Снегина» // Вопросы стихосложения: Сб. ст. /Даугавпилс. пед. ин–т. – Рига: Звайзгне, 1969. – Вып. 1. – С. 113 – 118.
126. Мережковский Д. С. Акрополь: Избр. лит. – критич. статьи.– М. : Кн. палата, 1991. – 352 с.
127. Мережковский Д. C. В тихом омуте: Статьи и исслед. разных лет. – М. : Сов. писатель, 1991. – 496 с.
128. На переломе: Философские дискуссии 20–х годов: Философия и мировоззрение. – М. : Политиздат, 1990. – 528 с.
129. Наумов Е. Сергей Есенин: Жизнь и творчество. – М. – Л. : Просвещение, 1965. – 280 с.
130. Начало пути: Из Советской литературной критики 20–х годов / Сост. О. В. Филимонов. – М. : Сов. Россия, 1987. – 352 с.
131. Неженец Н. И. Поэзия народных традиций. – М. : Наука, 1988. – 208 с.
132. Нефедов В. В. Читая Есенина. – Минск: Изд–во БГУ, 1980. – 46 с.
133. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. : Пер. с нем. – М. : Мысль, 1990. – 2 т.
134. О Есенине: Стихи и проза писателей–современников поэта / Сост. С. П. Кошечкин. – М. : Правда, 1990. – 640 с.
135. О Есенине и «есенинщине»: Диспут в театре Мейерхольда // Веч. Москва. – 1926. – 21 дек.
136. Oтчуждение и гуманность: Пер. с нем. / А. Арнольд и др. – М. : Прогресс, 1967. – 232 с.
137. Oтчуждение как социокультурный феномен; Всесоюз. науч.–практ. конф., 16–18 апр. : Тез. Докл. / О–во «Знание» Укр. Респ. – Киeв, 1991. – 87 с.
138. Oтчуждение, ранний социализм и противоречия перестройки /
– 193 –
АН СССР. Ин–т философии, отв. ред. Н. И. Лапин. – М. ,1990. – 97 с.
139. Памяти Есенина: Сб. ст. – М. : Изд. Всерос. Союза поэтов, 1926. – 265 с.
140. Парандовский Я. Алхимия слова. Пертарка. Король жизни: Пер. с поль. – М. : Правда. 1990. – 651 с.
141. Первый всесоюзный съезд советских писателей. 1934: Стеногр. отчет. – М. : Сов. писатель. 1990. – 669 с.
142. Перцов В. О. Есенин в современности // Новый мир. – 1975. № 10. – С. 227 – 241.
143. Последний Лель: Проза поэтов есенинского круга / Сост.
С. С. Куняев. – М. : Современник, 1989. – 574 с.
144. Поспелов Г. Н.  О природе искусства. – М. : Искусство. 1960. – 204 с.
145. Прокушев Ю. Л. Знать, откуда что пошло: заметки литературного критика// Лит. Россия. – 1989. – 3 нояб. – с. 8 – 9.
146. Прокушев Ю. Л. И неподкупный голос мой... – М. : Современник, 1989. – 366 с.
147. Прокушев Ю. Л. Сергей Есенин : Образ. Стихи. Эпоха. – М. :
Современник, 1985. – 432 с.
148. Пушкин А. С. Сочинения: В 3 т. – Минск : Маст. лит., 1986.
– Т. 1. – 735 с.
149. Роднянская И. Б. Художественность // Краткая лит. энциклопедия. – М. : Сов. энциклопедия, 1975. – Т. 8. – С. 338 – 346.
150. Розанов В. В. Мысли о литературе: Сб. – М. : Современник, 1989. – 605 с.
151. Розанов В. В. Опавшие листья: Лирико–философские записки. – М. : Современник, 1992. – 543 с.
152. Розанов В. В. Религия. Философия. Культура. – М. : Респуб–
– 194 –
лика, 1992. – 399 с.
153. Розанов И. Н. Литературные репутации. – М. : Сов. Писатель, 1990. – 464 с.
154. Ройзман М. Д. Все, что помню о Есенине. – М. : Сов. Россия, 1973. – 272 с.
155. Русская идея / Сост. М. А. Маслин. – М. : Республика, 1990. – 496 с.
156. Русский рубеж: По страницам «Литературной России»: Рассказы, стихотворения, статьи. – М. : Худож. лит., 1991. – 399 с.
157. Русский Эрос или Философия любви в России / Сост. B. П. Шестаков. – М. : Прогресс, 1991. – 448 с.
158. Самосознание европейской культуры ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе: Сб. : Пер. – М. : Политиздат, 1991. – 366 с.
159. Сарнов Б. Заложник вечности: Случай Мандельштама // Огонек. – 1988. – № 47. – С. 26 – 30.
160. Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. – М. : Искусство, 1991. – 701 с.
161. Сорокин П. A. Человек. Цивилизация. Общество: Пер. с англ. – М. : Политиздат, 1992. – 543 с.
162. С разных точек зрения: Избавление от миражей: Соцреализм сегодня / Сост. Е. А. Добренко. – М. : Сов. писатель, 1990. – 416 с.
163. Троцкий Л. Д. Литература и революция. – М. : Политиздат, 1991. – 400 с.
164. Убийство Есенина: Новые материалы.– Махачкала: Даг. кн. изд–во, 1991. – 154 с.
165. Уманская Е. Г. Сергей Есенин и литературное движение 1915 –
– 195 –
1923 гг.: Дис. ...канд. филол. наук. – М. , 1972. – 275 с.
166. Устименко В. В. Проблема творческого метода поэзии С. А. Есенина 1910 – 1918 гг.: Дис. ...канд. филол. наук. – Ростов н/Д., 1986. – 202 с.
167. Утопия и утопическое мышление: Антология зару6еж лит. : Пер. с разн. яз. / Сост. В. А. Чаликова. – М. : Прогресс, 1991. – 405 с.
168. Философия любви: Сб.: В 2 Ч. / Сост. А. А. Ивин. – М. : Политиздат, 1990. – 2 ч.
169. Франкл В. Человек в поисках смысла: Сб. Пер. с англ. и нем. – М. : Прогресс, 1990. – 386 с.
170. Фрейд З. О клиническом психоанализе: Избр. соч. – М. : Медицина, 1991. – 288  с.
171. Фрейд 3. «Я» и «Оно»: Тр. разных лет: В 2 Кн. : Пер. с нем. – Тбилиси: Мерани, 1991. – 2 кн.
172. Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. – М. : Прогресс, 1990. – 269 с.
173. Фромм Э. Душа человека: Сб.: Пер. с англ. – М. : Республика, 1992. – 430 с.
174. Фромм Э. Искусство любви. – Минск: Полифакт , 1990. – 80 с.
175. Фромм Э. Человек для себя. – Минск: Коллегиум, 1992. – 253 с.
176. Харчевников В. И. С. А. Есенин и русская поэзия начала ХХ века: Дис. ...д–ра филол. наук. – Л. : 1981. – 389 с.
177. Хлысталов Э. Неизвестный Есенин // Москва. – 1990. – № 8. – С. 198 – 199.
178. Хлысталов Э. Тайна гостиницы «Англетер»: История одного расследования // Москва. – 1989. – № 7. – С. 178 – 193.
179. Хосе Ортега–и–Гассет. Эстетика. Философия культуры. – М. :
– 196 –
Искусство, 1991. – 588 с.
180. Шафаревич И. Есть ли у России будущее?: Публицистика. М. : Сов. писатель. 1991. – 560 с.
181. Шетракова С. Н. С. А. Есенин: / Художественный образ и действительность / : Дис. ...канд. филол. наук. – Воронеж, 1986. – 198 с.
182. Шнейдер К. Встречи с Есениным: Воспоминания. – 3–е доп. изд. – М. : Сов. Россия, 1974. – 176 с.
183. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. – Л. : Изд–во Ленингр. гос. ун–та, 1991. – 288 с.
184. Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. – М. : Республика, 1992. – 448 с.
185. 3вентов И. Три поэта. – Л.: Сов. писатель, 1984. – 464 с.
186. Эрлих В. Право на песнь. – Л. : Изд–во писателей в Ленинграде, 1930. – 105 с.
187. Юдкевич Л. Г. Лирический герой Есенина / Казанский гос. у–нт. – Казань, 1971. – 210 с.
188. Юдкевич Л. Г. Певец и гражданин: Творчество С. Есенина в литературном процессе 1–й половины 20–х годов / Казанский гос. ун–т. – Казань, 1976. – 207 с.
189. Юнг К. Г. Современность и будущее. – Минск: Университетское, 1992. – 62 с.
190. Юнг К. Г. Собрание сочинений: в 19 т. : Пер. с нем. – М. : Ренессанс, 1992. – Т. 15: Феномен духа в искусстве и науке. – 320 с.
191. Юшин П. Поэзия Сергея Есенина: Дис. ...д–ра филол. наук. – М., 1969. – 619 с.
192. Юшин П. Поэзия Сергея Есенина 1910 – 1923 годов. – М. : Изд–во Моск. ун–та, 1966. – 320 с.
– 197 –
193. Юшина O. И. Поэзия С. Есенина в оценке современного зарубежного литературоведения и критики (CШA, Великобритания, Кaнaдa, Новая Зеландия): Дис. ...канд. филол. наук. – М., 1981. – 216 с.
194. Ягодовская А. Т. От реальности к образу. – М. : Сов. худож., 1985. – 183 с.


Рецензии
Здравствуйте, Александр! Я заглянула в вашу диссертацию, поскольку мне интересна тема. Есенин мой любимейший автор, стихи которого могу перечитывать постоянно. Мне интересно будет узнать ваше отношение к нему. К сожалению, сейчас нет достаточно времени для полного ознакомления с вашей диссертацией, но обязательно буду заглядывать к вам и постепенно прочту всё. Пока - только начало. Занесу вас в свои избранные авторы. Буду рада, если тоже иногда будете посещать мою страницу.
С уважением, Анита

Анита Карелина   13.12.2016 10:12     Заявить о нарушении