Александр Вильсон. Элегия на несчастного портного

Александр Вильсон
(1766-1813)
ЭЛЕГИЯ НА НЕСЧАСТНОГО ПОРТНОГО

Наперстку брат был от и до,
Обрезки – честно сберегал;
Пока была жратва, никто
Его ворчанья не слыхал.

Увы! ему уже не жить,
Сюртук не раскроить, не сшить,
Не ёрзать, корку не крошить
        И свору злую
Портновским метром не крушить
        Напропалую.

Бывало, ночь еще стоит,
Народец трезвый крепко спит,
Во тьме вдруг кто-то завопит –
        Трясутся стены;
Но впредь не заревёт навзрыд
        Сия гиена.

Как холодало, день за днем
Тесней к огню садился он,
И кажной щепкой увлечён,
        Всё пустит в дело;
А то как плюнет полным ртом –
        И зашипело.

Ползучи твари, что юлят,
Да скачут посреди заплат,
Отъелись, коль исчез пригляд –
        Что им запреты?
По швам-то пляшут невпопад,
        Коль Робби нету.

Свои сбирайте легионы,
И пошустрей, и умудрённей, –
Без страха двинутся колонны,
        И шлют приветы
Приятелям во страны оны,
        Коль Робби нету.

И ногтем он не поразит вы;
Иглою боле не пронзит вы,
Утюг его не истребит вы,
        Ну, вши, вперед!
Ваш враг покинул поле битвы,
        Застыл, как лёд.

Бывало, я глядел безгласно,
Как суп хлебает он ужасно,
Фырчит, торопится напрасно,
        И сыр кромсает;
Жратвы-то фунты ежечасно
        В нем исчезают.

Да, пару пинт свинины жирной,
Туда ж метнёт пирог обширный,
Зальёт еще продукт трактирный –
        Откуда прыть? –
Тогда решится друг наш смирный
        Хайло прикрыть.

Ах, Робби был благочестив!
Как, всё до крошки заглотив,
Глаза туманно закатив,
        Задаст нам вою,
Молитву крепко подперчив
        Свою божбою.

Но Роба призраки пугали,
Печально выли иль рыгали;
И гоблины не раз стегали:
        Как заморочат –
Пинками к дому, да туда ли
        Ещё сволочат?

Раз под присмотром Бесс-стратухи,
Трудился в ночь, коль верны слухи,
Но вскоре принял он сивухи
        А с ней – отваги;
Утюг в кулак, – и хоть под мухой,
        Ушел в овраги.

А ближе к дому – вдруг фигура,
С мешком, дрожит и смотрит хмуро,
Сверкнула сталь – не будь ты дура,
        Чуть не сгубил его;
Но Роб, свою спасая шкуру,
        Ударом сбил его.

Хоть Роба по ночам не раз
Иль нечисть, иль покойник тряс,
Но на коленях в страшный час
        Сразил он Дьявола:
Рыдая, тот сокрылся с глаз,
        Заткнув гнусавило.

Но Роба ждал конец – нет мочи! –
От виски помутились очи;
О бойтесь, коль идти охочи
        Его стопами!
У Дженет Стил налился к ночи
        (Скажу меж нами).

Во мраке Робби топал рьяно,
Все по камням, да по бурьяну,
Вдоль дамбы шел, шатаясь спьяну,
        Но вдруг запинка –
Как рухнет в воду! без вранья – ну,
        Нырнул в глубинку.

Ревел он, но никто не слышал,
На вой чудовищный не вышел,
Пока поток его мурыжил,
        А там – ставь точку:
Как хрястнул – тут никто б не выжил:
        Сломал как бочку.

На утро, только рассвело,
К камням сбежалось все село:
Сюда беднягу принесло;
        Среди колдобин
Лежал, растерзанный зело,
        Бедняга Робин.


Судьба Александра Вильсона достойна внимания: после многих жизненных неудач ему повезло уехать из Шотландии в Америку и стать известным орнитологом, автором фундаментального 8-томного труда по орнитологии.
Комические элегии на смерть вполне живых персонажей были весьма распространённым жанром; возможно, что Вильсон здесь намекает на Александра Тейта, нападки которого на Бернса очень задевали его друзей, либо же на Томаса Уокера, назидательное послание которого к Бернсу тоже привело приятелей последнего в негодование. (И Тейт, и Уокер были портными).
Впрочем, поскольку портной назван Робином, то элегию нельзя считать прямым оскорбительным выпадом в чей-то адрес.

(Послание Уокера к Бернсу и стихотворение Таннахилла на отплытие Вильсона в Америку непременно размещу следом).


Alexander Wilson
(1766-1813)
ELEGY ON AN UNFORTUNATE TAILOR.

Wha like true brethren o' the thumle,
Sav'd aye a remnant as his due;
And ne'er was heard to grudge or grum'le,
As lang's he fan' his belly fu'.

O sirs, he's e'en awa' indeed,
Nae mair to shape or draw a thread,
Or spin a crack, or crump his bread,
An' hotch an' gigle;
Or wave the elwan owre his head
To fight the beagle.

In mornings soon, ere sax o'clock,
Whan blankets hap a' sober fouk,
Whan fires are out, an' shoon, an' troke
Confuse the floor,
Nae mair we'll start to hear his knock,
An' roaring stoor.

Whan days war caul', near, bit by bit,
Close at the glowan ribs he'd sit,
An' ilka wee the eldin hit,
An' gab fu' trimly;
An' aye the tither mouthfu' spit
Alangst the chimly.

Ye creepin' beasts that hotch an' wheel
Through neuks o' breeks, an' ye that speel,
Swallt, gray and fat, now lift ilk heel
Wi' gleefu' speed;
An' up the seams in hun'ers reel,
Since Rabby's dead.

Assemble a' yer swarmin' legions,
Baith jumpin' black an' creeshy sage anes,
An' rank an' file parade your cage ance,
Nor needles dread;
But loud proclaim through a' yer regions,
That Rabby's dead.

Nae mair his thums to death shall post ye;
Nae mair his needle-points shall toast ye,
Nor shall his horrid goose e'er roast ye,
For hear't, oh lice!
Death's made yer foe as caul' an' frosty,
As ony ice.

Wi' won'er aft I've seen him worry
Up cogs o' kail, in hungry hurry;
Grip up the cheese in gapin' fury,
An' hew down slices,
Syne punds o't in his entrails bury,
In lumps an' pieces.

Twa pints o' well-boilt solid sowins,
Wi' whauks o' gude ait-far'le cowins,
Synt down wi' whey, or whiskey lowins,
Before he'd want,
Wad sarce ha'e ser't the wretch to chew ance,
Or choke a gant.

Yet Rabby aye was dousely dautet;
For soon as ilka dish was clautet,
He'd lift his looves an' een, an' fa' to't,
Owre plates an' banes,
An' lengthen out a grace weel sautet
Wi' haly granes.

Aft ha'e I heard him tell o' frights,
Sad waefu' souns, and dreary sights,
He's aften got frae warlock wights,
An' Spunkie's bleeze;
Gaun hame thro' muirs and eerie heights
O' black fir-trees.

Ae night auld Bessie Baird him keepet,
Thrang cloutin' claes till twall was chappet;
But soon's he got his kyte weel stappet
Wi' something stout;
An' goose in's nieve, right snugly happet,
He daunert out.

Maist hame, he met a lang black chiel,
Wi' huggers, stilts, an' pocks o' meal;
Wha drew a durk o' glancin' steel
To rob an' maul him;
Rab rais't his brod wi' desp'rate wheel
An' left him sprawlin'.

Tho' aft by fiends and witches chas't,
An' mony a dead man's glowrin' ghaist;
Yet on his knees he ae time fac't
The Deil himsel':
An' sent him aff in dreadfu' haste,
Roarin' to hell.

But oh, ae night prov'd his mishap!
Curst on the wide-moutht whiskey-cap;
Beware, beware o' sic fell sap,
Ye taylor chiels!
For Rabby drank owre deep a drap
O' Janet Steel's.

Mirk was the night-out Rabby doitet,
Whiles owre big stanes, his shins he knoitet,
Alangst the dam the bodie stoitet,
Wi' staucherin' flounge;
Till, hale-sale, in the lade he cloitet,
Wi' dreadfu' plunge.

Loud tho' he roart, nane was asteer,
His yells an' fearfu' granes to hear;
The current suckt him near an' near,
Till, wi' a whirl,
The big wheel crusht his guts an' gear,
Like ony burrel.

Next morning, gin the peep o' day,
Alang the stanes caul' dead he lay!
Crouds ran to hear the fatal fray;
Wives, weans, an' men
Lamentin' while they saw his clay,
Poor Rabby's en'.