Шкатулка из сборника Мир вокруг

Вообще-то, она принадлежит не мне, а одной особе, с которой мы прожили вместе года три, после чего, на радостях обнявшись и расцеловавшись, расстались навеки. На прощание она ткнула пальцем в глобус, что стоял на моем столе, и тревожно спросила:
– Как думаешь, он не слишком мал для нас двоих?
Я сказал в ответ, что не собираюсь сидеть с ней на одном глобусе, реальный же его прообраз, как мне кажется, достаточно обширен, чтобы обезопасить нас от случайной встречи. Она с сомнением покачала головой:
– Не знаю, не знаю... Говорят, мир тесен.
Я пообещал звонить ей накануне летних отпусков и, если узнаю, что она летит в Канаду, раздобыть себе денег на билет до Новой Зеландии, а если ей вздумается позагорать где-нибудь в Рио-де-Жанейро, отправиться ловить рыбу на Чукотку.
Немного успокоенная, она ушла, а на следующий день после ее ухода я обнаружил забытую ею шкатулку. Шкатулка была деревянной, в форме ладьи с крышкой, увенчанная спереди внушительной бараньей головой. Я не стал заглядывать внутрь, сочтя это ниже своего достоинства, а просто позвонил ей и спросил:
– Ты хоть знаешь, что оставила барана?
Она сказала, что знает и что всегда об этом догадывалась. Не совсем ее поняв, я поинтересовался, не хочет ли она забрать барана назад. Она ответила, что ни в коем случае, и что если я ей еще раз позвоню, она отключит телефон и удавится его проводом, и это будет на моей совести, которой у меня нет.
Повесив трубку, я в очередной раз подивился своеобразию женской логики и возблагодарил Бога за то, что он даровал мне строгий и стройный мужской ум.
Поскольку шкатулка теперь, можно сказать, принадлежала мне, я решил ознакомиться с ее содержимым и, отодвинув крышку, высыпал его на стол. Как и следовало ожидать, ничего полезного в куче не оказалось, все предметы просто поражали своей бессмысленностью: кусок желтого тусклого янтаря, пригоршня монет – советских и российских дореформенных, периода раннего Ельцина, пара женских кожаных браслетов и маленький пластмассовый урод, прижавший к жирному пузу зеленый мешок с нарисованным знаком доллара. Мне не хотелось звонить ей по-новой, но еще меньше хотелось, чтобы меня сочли вором, и я, скрепя сердце, набрал ее номер.
– Да? – раздался в трубке ее не слишком приветливый голос.
– Ты хоть знаешь, что оставила барана с деньгами и куском янтаря? – с укором проговорил я.
В ответ она истерично замяукала, что оставила бы этого барана даже с золотыми слитками и грудой бриллиантов, и что если я не прекращу терзать ее звонками, она не станет, как обещала, давиться проводом, а подбросит мне в окно спальни африканскую гадюку или сунет в почтовый ящик бомбу, и если ее будут за это судить, она просто расскажет пару историй обо мне, и ее тут же оправдают.
– А где ты возьмешь африканскую гадюку? – поинтересовался я.
Она взвыла и бросила трубку, из чего я заключил, что она совсем рехнулась от горя. Больше мы не созванивались, и я стал обладателем ненужных мне сокровищ. Поскольку человек я очень практический, я стал думать, какое бы им, всё же, найти применение. Применение нашлось, хотя и убогонькое. Скажем, куском янтаря можно было придавливать газету, чтобы ее не сдуло ветром, пока я куда-нибудь отлучусь. Кожаные браслеты годились на набойки для сношенных каблуков. Маленький пластмассовый урод очень располагал к тому, чтобы в минуты депрессии тыкать в него булавками, как это делают поклонники вуду. Впрочем, пластмасса урода была до того твердой, что дырку в ней я проткнул бы не раньше, чем из его мешка посыпались бы доллары. Что ж до монет, то их можно было бы по древнегреческому обычаю положить себе перед смертью на глаза.
Я принялся размышлять, согласился бы Харон принять советскую или российскую мелочь и, если да, то по какому курсу, и хотел уж было позвонить ей и спросить ее мнение, но вовремя остановился.  Глупо было спрашивать совета у особы с таким неуравновешенным характером и переменчивым настроением.
Я сложил высыпанное обратно в шкатулку, задвинул на ней крышку и поставил на шкаф. Там она с тех пор и почивает.
Три года прожили мы вместе, десять лет прошло после нашего разрыва. А шкатулка всё стоит на шкафу, глядя на меня сверху вниз, и в ее бараньей голове мне порою чудится нечто символичное.