Кровать и душевая занавеска из сборника Мир вокруг

Я делаю всё, чтоб они не узнали друг о друге, и пока мне это с легкостью удается. Благодаря то ли моей ловкости, то ли планировке квартиры пути их не пересекаются. Несхожесть их характеров удивительна. Кровать надежна, основательна и преданна. Она умеет прощать. Целыми днями я позволяю себе шляться где угодно, зная, что всегда могу попроситься к ней на ночлег. Она не откажет. Она будет укоризненно скрипеть пружинами, сделается вдруг жесткой и неуютной, измучит меня бессонницей и угрызениями совести, но отходчивость в конце концов возьмет в ней верх, и мы уснем, нежно прижавшись друг к другу.
Душевая занавеска не такова. Она изящна, легкомысленна и безразлична. Свидания наши хоть и часты, но коротки, как собачьи случки. Мы легко встречаемся и легко расстаемся. Мне и в голову не придет остаться у нее ночевать, а ей – меня удерживать. Иногда она изображает из себя ревнивицу: когда я раздеваюсь и залезаю к ней под душ, она тут же отгораживает меня от прочего мира, словно желает подчеркнуть, что имеет на меня особые права, например, видеть то, что другим видеть не положено. Действует она быстро и решительно. Я еще стою под душем с нашампуненной головой и зажмуренными глазами, а она уже начинает льнуть к моему телу.
– Сдурела, что ли? – грубовато одергиваю я ее. – Дай хоть помыться.
Она хихикает в ответ и, разгоряченная паром, приклеивается ко мне еще плотнее.
Когда всё заканчивается, и я, выбравшись из-под душа, облачаюсь в халат, она, отяжелев от капель и осоловев от пара, наблюдает за мной и равнодушно осведомляется, позевывая и позвякивая подаренными колечками:
– Куда? Снова к этой своей?
– К какой еще этой?
– Ну, не знаю... К какой-нибудь.
– Ладно, всего хорошего.
– И тебе не болеть. Забегай на днях.
– Забегу, куда я денусь.
Я отправляюсь в спальню и осторожно присаживаюсь на кровать.
– Ты где был? – скрипуче интересуется она.
– Так, гулял.
– А почему ты мокрый?
– Под ду... под дождь попал.
– Что-то я никакого дождя не слышала.
– Слушать надо было внимательней.
– И не видела. Между прочим, окно в спальню было весь день открыто.
– Много ты вообще видела в своей жизни, – огрызаюсь я, отлично сознавая свою неправоту.
Некоторое время она молчит. Затем снова спрашивает:
– А почему ты в халате?
– Промок, вот и переоделся, – раздраженно отвечаю я, сбрасываю с себя халат и ложусь в постель.
– От тебя пахнет шампунем, – замечает она.
– Скажи еще, что я шампуня напился, – окончательно выхожу я из себя. – Тебе что, доставляет удовольствие меня мучить?
– Кто кого мучает, – вздыхает она.
– Ладно, – бурчу я невнятно. – Давай-ка спать. Что-то я сегодня устал. Спокойной ночи.
Разморенный горячим душем, я и в самом деле начинаю быстро дремать, и когда я уже почти засыпаю, кровать неожиданно и очень больно вонзается мне в бок пружиной.
– С ума сошла?!
– Скажи мне, – надломленным голосом спрашивает она, – ты в самом деле нигде не был?
– Как это я могу нигде не быть? – отвечаю я зло и сонно. – Я ведь не в безвоздушном пространстве существую.
– Я имею в виду... Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Ничего я не понимаю. И ничего не хочу понимать. Я спать хочу.
– Ну, спи.
Но заснуть я уже не могу. Я чувствую себя неуютно, точно на прокрустовом ложе, подушка кажется мне твердокаменной, а простыня врезается в тело, как железнодорожное полотно.
– Ладно, – говорю я кровати, проворочавшись часа полтора. – Прости. Я был неправ. Я не хотел тебе грубить и обижать тебя. Честное слово.
Кровать что-то неразборчиво шуршит в ответ.
– Пойми ты, – продолжаю убеждать я, – весь этот мир, там, за окном, – одна видимость. Не нужно ревновать к нему. Главное, что каждую ночь я прихожу к тебе. Ты ведь помнишь, какие сны нам снились, одни на двоих. Разве можно сравнивать с ними вот это? – Я делаю пренебрежительный жест в сторону окна, одновременно прижимаясь к кровати щекой. – А кто знает меня лучше, чем ты? Тебе ведь известна каждая родинка на моем теле, каждый волосок на нем. Разве можно быть такой дурочкой?
От этого грубовато-ласкового слова она окончательно тает.
– Ну, мир? – улыбаюсь я. – Будем спать?
– Будем спать.
Тут же подушка волшебно превращается в лебяжий пух, а простыня в розовый лепесток. Я засыпаю, и верная моя кровать засыпает вместе со мною. Прижавшись друг другу, мы точно становимся одним телом и даже одной душою с одними на двоих снами. И мне остается разве что молить Бога, чтобы в этих общих снах не появилась вдруг откуда-то из глубин подсознания душевая занавеска.