Электрический чайник из сборника Мир вокруг

Большего сноба я в жизни не видывал. Покрытый с ног до головы нержавейкой, он, кажется, воображает себя рыцарем в доспехах, а черную крышку носит так, словно епископ тонзуру. Свой крохотный, невыразительный носик он задрал чуть ли не к потолку. Когда я включаю его в розетку, он сперва пренебрежительно косится на нее, а затем обводит всю комнату с таким видом, точно безо всяких дурацких поцелуев овладел только что Спящей Красавицей. После чего поворачивается в мою сторону и роняет презрительно:
– Что? Чайком решили побаловаться? Или кофейку откушать? Кофе, конечно же, растворимый, а чай – из пакетиков? Тьфу!
Тут он начинает плеваться, шипеть и закипать изнутри, но не от ярости, а всё от того же презрения ко мне.
Когда я наливаю из него кипящую жидкость в чашку, он фыркает и бормочет достаточно громко, чтобы прочая кухонная утварь его слышала:
– Берите! Пользуйтесь! Наслаждайтесь плодами трудов моих! Благодарности от вас всё равно не дождешься, но такая уж моя судьба – отдавать другим всё, ничего не получая взамен.
Даже самую малость он не способен сделать беззвучно – в нем клокочет чувство внутренней справедливости, требующее оценить по достоинству его бескорыстную деятельность. Кастрюли, сковородки и казанки вызывают в нем раздражение.
– Удивительная нечистоплотность, – сокрушается он. – Уж лучше сидеть на одной воде, чем перемазаться в соке невинно убиенного мяса и живьем сваренных овощей!
Большой моралист, он весьма высокого мнения о себе, и маленькая подставка с электрическим шнуром его решительно не устраивает.
– Могли бы соорудить что-нибудь повнушительней, – ворчит он. – Вон, миксер, только и умеет, что тарахтеть да вертеть винтом, точно гулящая девка задом, а гляди, на какую верхотуру взобрался! Нет, господа-товарищи, нет и не будет в этом мире справедливости.
Когда о нем на время забывают, он стоит нахохлившийся, потускневший от обиды, делая вид, что ему наплевать на всех и вся. Но стоит мне захотеть кофе или чаю, как он оживает вновь, наливается самодовольной влагой и свистит через вздернутый нос:
– Берите! Пользуйтесь! Эксплуатируйте! И благодарности вашей мне не надо. Я знаю, в каком несправедливом и подлом мире мы живем. Меня не проведешь. Не проведеш-шшшь!..
Однажды, вконец измучавшись его высокомерием, я приобрел медную джезву и пачку свежемолотого кофе. Я засыпал в джезву кофе, долил воды и поставил на огонь – вернее на электрическую комфорку. Чайник надуто следил за моими манипуляциями, как всегда презрительно вздернув нос. Кофе получился вкуснее обычного, и с тех пор я стал регулярно приготовлять его в джезве. Чайник тускнел от злобы, кряхтел на своей электрической подставке, его наверняка подмывало сказать какую-нибудь нравоучительную гадость, но он молчал, блюдя уязвленное самолюбие. В конце концов, случилось то, что должно было случиться у человека, паталогически не умеющего обращаться с предметами: видимо, я чересчур раскалил плиту, на джезве лопнул обруч, верхняя половинка отскочила от нижней, обдав недоваренным напитком кухонную плиту и чайник. Еще никогда не видел я его таким грязным и таким счастливым. Радость буквально переполняла его, скакала бликами по его металлическим бокам, запачканным кофейной жижей, а весь вид словно говорил: «Вот! Вот оно! Ну, как кофеек? Из турочки-то? Вкусно, небось? То-то. Теперь поняли, что вы все без меня?»
Стараясь на него не глядеть, я залил в него воду, с необычайной виртуозностью он вскипятил ее  в одну минуту, и пока я мрачно пил чай, наблюдал за мной. Молча. Со злорадством. С торжеством. С чувством удовлетворенной мести и собственной правоты, от которой ароматнейший чай показался мне вдруг отвратительней, чем помои.