Чашки из сборника Мир вокруг

Я очень боюсь дней рождений. Не чужих, а собственных. И не столько даже дней рождений, сколько подарков. Мне почему-то упорно дарят на день рождения чашки – чайные, кофейные, наборами и в розницу. Люди, видимо, знают, что человек я неуклюжий и регулярно и методично бью посуду. Но – по какому-то роковому стечению обстоятельств – именно чашек я никогда не бил. Дарят же мне исключительно чашки. Хоть бы раз подарили мне тарелку или стакан, которые я покупаю сам и немедленно разбиваю, если до меня их не успеет растюкать кто-нибудь из гостей. Нет, человечество, точно сговорившись, безостановочно дарит мне чашки. Я даже подумал однажды, а не скрыт ли за этим какой-нибудь намек, но слово «чашка» не вызывало во мне никаких ассоциаций. Затем я, правда, вспомнил, немецкое высказывание про наличие «всех чашек в шкафу» и несколько обиделся, но тут же устыдился собственной мнительности – вряд ли дарящие, да еще в день рождения, могли быть столь ироничны.
Чашек же у меня теперь столько, точно я вознамерился напоить чаем весь наш городишко, благо он небольшой. У меня есть белые чашки, черные чашки, синие и бежевые чашки, круглые чашки и даже квадратные чашки, чашки с надписями и чашки с рисунками: с фруктами, с райскими птицами, с кошками и с целым выводком мышей, с портретами каких-то и Бог знает чего деятелей, а также с абстракциями в стиле Миро и Хундертвассера.
На почве этих подарков у меня развилась ярко выраженная чашкофобия. Когда я захожу в магазин, я стараюсь пройти мимо полок с посудой с зажмуренными глазами, а когда у меня с непривычки начинает кружиться голова и я расплющиваю глаза, предо мною неизменно оказывается полочка с ужасающим нагромождением чашек.
Когда мне дарят чашки, ритуал этот сопровождают совершенно невыносимым словоизлиянием.
– Из этой чашки, – таинственно прорекла одна моя знакомая, вручая мне ветхого вида чашку с изгрызенной мышами эмалью, – пил, очевидно, сам Бисмарк.
Обозлившись, я весьма беспочвенно заявил в ответ, что Бисмарк был алкоголик и пил только из рюмок и только шнапс. Знакомая ничуточки не обиделась и, заметив, что я очень остроумен, оставила меня наедине с подарком.
У всех моих чашек предположительно самая невероятная история. Из одной – «по всей видимости» – Карл Маркс выплеснул нечаянно кофе на рукопись «Капитала». Другая, потемневшая изнутри навеки, хранит якобы остатки чая, который герцог Веллингтон не успел допить, ринувшись в атаку под Ватерлоо. Третья... Я не обижаюсь на эти фантазии, я понимаю, что люди хотят меня поразвлечь какой-нибудь дикобразной историей. Они от всего сердца желают мне добра, не догадываясь, что на почве их доброжелательности у меня развивается паранойя.
Иногда я встаю ночью, подхожу к буфету, открываю его, принимаюсь разглядывать чашки, и на меня накатывает почти необоримое желание смахнуть их на пол и утешиться видом их осколков. Но я не делаю этого. Мне не жаль чашек, даже той, с артикулом дешевой китайской фабрики, из которой пил кофе Бисмарк, или этой, пфальцского послевоенного производства, где остались следы недопитого Веллингтоном чая. Но мне почему-то жаль разбить выдуманные людьми истории, которые ничуть не хуже и не менее ощутимы, чем история настоящая, мне не хочется уничтожать их чувственный вымысел с отнюдь не вымышленными чувствами, которые я буду лелеять столь же нежно, как свою паранойю.