Один день из прошлого. Мой Заяц

Один день из прошлого. Мой Заяц
Дорогие друзья! Решение опубликовать это, достаточно, объёмное, сочинение, связано с моей дружбой с Натальей Боталовой. Рекомендую её, очень:
http://www.stihi.ru/avtor/botnatasha
Ей, и всем, кто любит детей, я посвящаю свой рассказ.

     Как и многие читатели, я не люблю описания погоды. Но сейчас, для передачи моего настроения в тот день, я скажу, какая была погода. А была она неважная, совсем неважная. Прямо скажем, плохая она была погода! Небо захламлено серыми тучами, и они, будто вороха старых тряпок, ворочаются беспорядочно в небе, мешают солнцу делать свою полезную работу. От этого возникает чувство бессильного раздражения. Так бывает, когда, например, в автобусе, понравившееся вам лицо начинают загораживать посторонние руки, спины, шляпы, или просто глупые «рожи» других пассажиров. И не виноваты они, а зло берёт…
Правда, в ветре сегодня есть что-то и весеннее, но это чувствуется только в короткие солнечные промежутки. А в остальном – реальность: поздняя осень, и эта серая муть в небе - бестолковая,  и раздражающая. И кажется, что так будет теперь всегда. Будто давным-давно прошли любимые осенние дни, когда  люди смотрят на мир как бы глазами Пушкина (или Заболоцкого) и на душе спокойное равновесие. Так похоже на жизнь в целом, - думал я, - «тряпки мутной повседневности» в ней преобладают, и так редко, так ценно,  всё солнечное. Увы, так это для основной массы людей. «Соцреалисты» должны были бы это увидеть. Да, ну их к чертям собачьим!
/Вот! Высказался! Прости читатель!/.
       Словом, очень жаль, что такая стояла погода, и что было такое настроение в день, когда я собрался к Саше. Саша-Сашенька, это мальчик, лет восьми, сын Эммы, женщины, с которой мы вместе работаем в одном никчемном Институте. У Саши, или как его называют по-домашнему, и как  про себя я его называю, – Зайца, врождённый порок сердца. Очень сложный порок. Врачи до сих пор не могут толком разобраться, что и как. Некоторые даже бессердечно говорили матери, что ребёнок обречен. А отца нет, то есть он есть где-то, но он сволочь. Один из тех, кого я - «человеколюбец» - задушил бы своими руками…
Саша, давайте я буду называть его, как привык, - Заяц - сейчас находится в санатории для больных детишек. Его подлечивают, и обследуют на предмет возможной операции. И он, и все мы, очень надеемся на эту операцию. А этому малышу с белой кожей, как ему хочется быть как все – бегать и веселиться, то есть, быть здоровым!
/Каюсь, не получается у меня «правильного литературного» описания» - то раздражение  накатит на всю нашу жизнь, то жалость писать не дает… . Наверное, настоящие писатели, что-нибудь принимают успокаивающее… Я бы изобрел «термо-нерво-регулятор», если бы смог. Ладно, буду писать так,  как могу. Предупреждаю, ничего особенного, с точки зрения обычного человека, в этот день не случилось. Я просто хочу передать, как в этот день моего посещения Зайца «солнечное» победило «серое». Кто поймёт, тот поймет.../.
            Мы с Ритой, моим верным другом в Институте, купили в подарок Зайцу игрушечный автомат, который ещё стреляет и ракетами! Строчит он как настоящий! Огонёк при этом в дуле сверкает! Восторг и ужас! Словом, совершенный продукт нашей совершенной цивилизации, будь она неладна! Конечно, я как взрослый, разумный человек, против таких подарков для детей. Но тот малыш, который живёт где-то внутри меня, очень даже «за»! Если бы такой мне получить в детстве, которое пришлось на военное и послевоенное время! Мы с барачным моим другом, Юрой Осокиным, сами выстругивали кухонными ножами, в сарае, своё детское вооружение. Не думайте, что дети неисправимые милитаристы. Всё не так. Оружие это нам было нужно для борьбы за справедливость, за правду, за свою страну. Тогда мы играли-воевали против «немцев», как долгое время называли у нас фашистов. И сегодняшние дети, я думаю, такие же. Их не убийство интересует, а сама «романтика» борьбы за что-то хорошее. И, кроме того, я знал, что Зайцу давно хочется такой автомат, который он видел у кого-то из своих друзей. Он не просил у матери купить ему это чудо, потому, что рано стал понимать реальности нашей жизни. Знал, что если попросит, то мать не откажет, но у них, попросту, не хватит денег до получки. Меня часто поражала его «взрослость», умудрённость какая-то, вроде бы, слишком ранняя для его возраста. Может быть, и болезнь играла в этом роль, не знаю.
Не скажу, сколько эта штука стоила, но мы с Ритой тоже кое в чём себя ограничили, чтобы её приобрести. Мы в день покупки привезли автомат на работу. Хорошие сотрудники из него постреляли и порадовались, а плохие морщились и говорили, что это «вредный» подарок. (Могу, кстати, добавить, что, «по жизни, по общественной позиции» первые, как раз против «военно-патриотического воспитания», а вторые «За». Так всё запутано у людей…)
         Заяц находился в санатории уже недели две. Привыкал новым условиям, конечно, с трудом, и очень хотел вернуться домой. Я знаю, (насколько я его чувствую), что он плачет, когда остается совсем один, но никогда не покажет своих слёз другим. И он понимает это проклятое слово - «надо!». Надо быть здесь, надо ждать «дядю профессора», который решит – нужно ли делать операцию, и, если да, то и сделает её. Эмма рассказывала, что Заяц очень завидовал тем, кого «взяли на операцию». Когда она это рассказывала, на ней лица не было. За что Бог посылает такие испытания хорошим людям? Наверное, не всё нам дано понять…
       А я, как на грех, всё никак не мог выбраться к Зайцу – было много работы, и дома не все в порядке, те же болезни. Так иногда всё сходится, одно к одному. Но Заяц не сомневался, что я приеду. Потому, что он знал, что я его Друг.
И вот я еду. Еду в  автобусе, держа подмышкой коробку с автоматом,  ощущаю себя немного отцом. (Вы поняли, что я не женат ещё). Старушка в автобусе попалась очень приветливая, "естественно-приветливая", если сказать точнее. Она и объяснила мне, где выходить, как найти этот санаторий. От неё пахло пирожками, и стало немного светлей на душе. Всё меньше  остается таких людей, естественно добрых.
         Санаторий – это три здания на окраине города, около леса. Здания образуют букву «П» - только верхняя «планка» длиннее, а две другие – короче. Это, конечно не важно для изложения, а, вот, то, в какой цвет умудрились покрасить эти здания, это, я считаю важно.
Цвет этот иначе, как «тошнотворным» не назовешь. Грязно-серо-желто-зелёный, примерно; но впечатление ужасающее!. Наверное, у гоголевского городничего были в городе такие здания. И «богоугодные», и «богонеугодные». Не передать словами! Уверен, что во время покраски начальство и рабочие распродавали краску направо и налево. (Об этом, косвенно свидетельствовали и дачки, стоящие в отдалении. То же самое происходило недавно в подъезде дома, где я живу. По мере «распродажи» краски,  цвет лестничных пролётов у нас менялся, и верхние «покрашены» практически водой). Во всяком случае, не таким должно быть здание, в котором находятся дети; тем более, больные дети. И настроение у меня опять «упало».
             Я почувствовал запах «казёнщины», столь характерный для страны моей.
Пустой двор, несколько скамеек с приклеившимися жёлтыми листьями. Лужи. И опять же, эта кутерьма серых облаков на небе…
Впрочем, когда я вошел в здание, стало как-то спокойнее. Привычная атмосфера, как в обычной школе. Вот, на стенке, «Дедушка Ленин», в большом овале; на шее у него повисла девочка.  Будто только что прыгнула, неожиданно для вождя мирового пролетариата. У него вид испуганный, а у девчонки, с картошечным носом, торжествующе-нахальный. Рисовал, (точнее, срисовывал), сразу видно местный художник, от души, «без затей».
Стенды также висят, «отражающие» местную жизнь. На них, главным образом, дети, проходящие различные медицинские процедуры – они дуют в какие-то трубки, сидят перед аппаратами. Вот, группа девочек, надувающих ртом мячи (в лечебных целях); очень забавны их выпученные глазёнки, хотя и печально, что они такие худышки, заморышки.
«Отражено», что в санатории работает и школа для детей, это уже отраднее смотрится. Ещё есть стенд-газета о «соревновании» отрядов. Да, мой читатель, я забыл, что ты не жил при советской власти, и не всё можешь понять. А для меня, который всю жизнь, то есть, с третьего класса школы и до её окончания, потом в университете, потом в институте, был редактором стенной газеты, это всё так привычно. (Ой, ты и этого можешь не знать: стенная газета («стенгазета») – это такой вывешиваемый на стене длинный предлинный лист бумаги /точнее склейка из пяти- шести листов/,  на котором приклеены «заметки» (то есть, написанное людьми), рассказы о местной жизни, бывают также фотографии, смешные рисунки). Раза два в месяц газету надо менять, - собирать новые заметки, редактировать их, печатать, а потом с художниками, монтировать, то есть,  «оформлять» её. Этот этап, кстати, самый приятный. У нас в институте собралась хорошая редколлегия (уж не буду объяснять, спроси у взрослых, если не знаешь), а Рита у нас художник, и очень, надо сказать, хороший! Всегда нам весело. Ну, я отклонился немного из-за слова «соревнование». Это когда отмечают, кто больше сделал разных общественных дел, например, пятый «Б» собрал много  макулатуры (то есть, ненужной бумаги) для страны, а пятый «А» подарил «шефам», то есть, рабочим ближайшего завода, свои рисунки…  Ну, и так, далее. Причем тут слово «соревнование», до сих пор не пойму. Кстати, это «социалистическое соревнование» было введено и у нас в научном институте – кто из учёных лучше «выполнит план», то есть, практически, больше напишет работ, одобренных начальством и парткомом. (Представьте только «соревнование» между, скажем, Эйнштейном и Фарадеем…). Ну, я забрался в дебри – теперь надо объяснять, что такое партком (партийный комитет), что за научную работу мы делаем, и так далее. Получится целая энциклопедия по особенностям советской жизни. А это не входит в мои планы. Прервемся.
           «Короче, Склифасовский!» - как говорит один кино-персонаж. Начал я было читать стенд-газету о хороших делах отделений,  классов и отдельных детей, как ко мне подошла женщина в халате. Лицо строгое. Просто допрос! К  кому? – отвечаю. Отец? – Нет, не отец. Знакомый. Нет, не просто знакомый (ох, хитрый я иногда), я от профсоюзной и партийной организации по месту работы матери! (Вот! У нас так надо!).  Лицо смягчается. «Сейчас кого-нибудь пошлю… А, сколько ему лет. – Семь, нет восемь – мой ответ, видимо окончательно убедил, что я не «тайный» отец ребёнка. Вскоре пришла няня и сказала, что детей сейчас, как раз, будут выводить на прогулку. И я вышел во двор.

             - Ух, ты! Автомат! Смори! (То есть, «смотри») – восхищённо воскликнул мальчуган в большой шапке с ушами (уши у шапки, а у малыша ещё и свои уши были, конечно, но их, не видно). И он звонко шмыгнул носом, как бы ставя большой восклицательный знак. «Это кому такой?!!».
-  Сейчас увидишь.
- А у меня есть лучше – это уже другой малыш сказал, глядя на коробку. Чувствовалось, что из зависти говорит неправду. А Зайца моего что-то нет, и нет…
- Молодой человек! – позвал меня кто-то сзади. Старичок, машет рукой. Я подошёл.
- Давайте с Вами скамеечку перенесем, вот сюда, здесь посветлее.
- Давайте, чуть удивлённо согласился я, но потом увидел, что на шее старичка висит фотоаппарат.
- Детей будете снимать?! - обрадовался я. (И тут же подумал: Эх, что же я шляпа такая, забыл свой фотоаппарат взять! Ну, ладно, в следующий раз…)
- Да, сказал старичок, я тут детей буду «фиксировать». Странное слово, подумал я, но тут увидел, что ко мне бежит, бежит, задыхаясь, радостный мой Заяц!
               Мы обнялись, будто не виделись сто лет. Так я встречал отца, когда он пришёл с войны… (Позвольте,  я ещё передохну, успокоюсь, помою чашку на кухне, что ли…).
Мне, конечно, никогда не описать, как выглядит мой Заяц. Скажу только, что навсегда связаны у меня с ним хлебниковские строчки: «Дети пекут улыбки в жаровнях чёрных ресниц, и дарят их случайным прохожим!». Так вот, Заяц – это глаза! А в глазах – прекрасная душа! Всё!. Больше я ничего не скажу!
Я поцеловал его бледные щечки. Вижу, как он рад!
- Беги-ка, посмотри там, на лавочке, подарок тебе, сказал я. (Чтобы самому немного успокоиться).
- Какая у Вас камера? – обратился я к фотографу (Я сам недавно очень увлёкся фотографией, и знал, что «профессионально» говорить надо не «фотоаппарат», а именно так  - «камера»!
- Да, «Зенит» - чуть смущённо отвечал старичок (потому, что это самых «ходовой» аппарат, не «супер-штучка»).
- «Зенит Е» ?
- Да, да.
- И у меня «Зенит Е» - как дурак, обрадовался я. (Чему я радуюсь? Да, это от Зайца радость! – догадался я.)
- А объектив какой? – не мог я угомониться.
- «Мир»  - это уже с определённой гордостью произнёс старик, ибо такой не у всякого.
- А у меня пока только «Гелиос» – польстил я старичку.
Мы еще продолжали разговор в таком же духе, а всё смотрел, как вокруг моего Зайца, пытающегося развязать коробку, образовалась группка из мальчишек, человек шесть.  И ещё смотрю – какой он бледный, худенький Зайчик. И руки у него в царапинах, на физиономии две кляксы (тогда еще писали чернилами, а от них множество бед было для учащегося люда). Но и друзья ему под стать. Бледность и чумазость – просто хронические.
Я подошёл и помог достать «Чудо-Юдо – Автомат»!!! Если итожить  впечатление, произведённое им  на ребят, то можно и больше восклицательных знаков поставить. У всех радость, будто на каждого по автомату я привёз. А, вот, Заяц, вроде как, меньше других радуется. Он смущён, чудик такой! Ему и подержать-то почти не удалось в руках автомат в первый момент.
        - Дай - я, дай – я! Нет, я, дай! …Автомат стал переходить из рук в руки. Вот, уже и треск, и огонь сверкает на дуле, и ракета первая полетела…Красота! И полный фурор!
Гвалт невообразимый!
- Пойдём девчонок стрелять! – кричит ушастый – Айда!
Девчонки, я вижу, чинно сидят на одной из скамеечек. Такие, прямо скажем, худышки-замухрышки, каких я нигде не видывал. Вспомнилось слово медицинское: «малоподвижные дети». А мордашки милые, тем не менее.
- Жигулина, сдавайся! – кричит бравый ушастик, не забывая угрожающе шмыгать носом.
Бедная Жигулина робко хлопает ресничками, и не знает, что ей делать – как это делается - «сдавание» это самое.
Я вижу, что настал момент вмешаться. Подхожу, и пытаюсь навести некоторый порядок (иначе, вижу, быть беде!)
- Значит так, ребята, - я беру автомат в свои руки, - первое, и главное, правило: в людей не целиться! Разве девочек не жалко? – спрашиваю.
- Не, не жалко! - убеждённо кричит воинственный ушастик, они вредные! Остальные ребята молчат, но и не возражают.
- Вот что, ребятки, говорю я,  сейчас мы будем стрелять в мишень! Но для этого нам надо отойти, туда, к деревьям, и потом «посчитаться», чтобы стрелять по очереди!
- Пошли!
Мы отошли, и я начал было рисовать мишень на бумажке, которую достал из своей сумки. Но ушастый оказался ещё и «глазастым»: – Так, вот же, мишень на этой стороне коробки! – указал он. (А я как-то забыл об этом!). Разорвал коробку и аккуратно вырвал из неё мишень.
– Вот, и хорошо – я укрепил мишень между двух веток на дереве. Потом отсчитал от дерева двенадцать шагов и положил на этом месте сухую веточку.
- Это называется «огневой рубеж»! сказал я, вспомнив военные занятия в университете. То есть, с этого места будет производиться выстрел!
Ребята прыгают от нетерпения.
- Можно я первый? Нет, лучше я!..Я! – кричат. (Все, кроме Зайца, он, я заметил, как-то покровительственно стал относиться к друзьям, чуть-чуть заважничал, наверное. Ему приятно – добродушно, "велико(!)душно" всем разрешать пользоваться его автоматом. Вот, также он вел себя, когда я приходил в его детский садик с фотоаппаратом. «Ну, идите – говорил он малышам – мы сейчас вас «глафировать» будем.  (Тогда он ещё букву «р» не выговаривал. И сам никогда не лез в кадр, а стоял в сторонке и улыбался, пока я его не звал. И я даже кнопку аппарата ему позволял нажимать. Опять, однако, я отвлекаюсь…).
         - Я же вам сказал – сейчас будем  считаться, чтобы определить очередь! Давайте, ребята построимся, как в армии. Это они умели – учили строиться в детских садах.
- Носки подровнять!
И тут же я вспомнил, что лучше по-другому, как в моем детстве
- Нет, давайте-ка, вставайте в кружок, ребята. Будем считаться.
Пришлось объяснять, что это такое.
- Значит так, сейчас я произнесу считалку, в которой называются люди и профессии, и спрашивается – кто ты будешь такой? Потом буду считать второй раз, и на кого выпадет его слово, совпадающее, тот «выходит», то есть будет первым. Потом еще раз, опять также. И дальше. А последний… ну, он и будет последний стрелять.
(Чуть дольше я объяснял, но не в этом дело). Все встали в кружок. Глаза блестят!
А «считалка» такая (она произносится громко,  и при этом надо показывать пальцем на каждого по очереди).
«На Златом крыльце сидели, пили- ели, пили- ели: Царь, Царевич, Король, Королевич, Сапожник, Садовник, Крестьянин, Портной… Кто ты будешь такой?»
              И я стал спрашивать. Первый сразу определился в Цари. Второй скромнее, в сапожники, ну,  и так далее… Заяц выбрал Портного (мама любит шить). И только мой ушастик сообразил, что нужно назвать (при первом пересчете) именно то слово, которое на него «выпало» при счёте - "королевич". Я стал считать второй раз, опять же показывая пальцем, и в результате Ушастик-Королевич стал первым стреляющим. За несколько пересчётов определились и остальные «участники соревнований». Заяц оказался тем самым последним по очереди. Но он и виду не подал, что огорчился.
         Тут нас позвали фотографироваться. Ребята разочарованно замычали, но я сказал, что так надо, мы потом доиграем, и мы пошли.
Но вдруг Ушастик быстро-быстро зашептал громким, ужасным шёпотом: - «Прячь, прячь скорее!» и начал закрывать собой автомат, который нёс Заяц. И я увидел, что и Заяц испугался, глаза его огромные ещё более расширились, и он побледнел, хотя и без того был бледный. Я проследил его взгляд и увидел, что по ступенькам спускается женщина. «Это кто?» - спросил я.
-Ру-ко-во-дительница! Вос-пи-та-тельница! – тем же страшным шепотом прошипел Ушастик - Она знаете, какая!
И по всему его облику сразу было понятно – какая она, вся как есть. Нехорошая! Змея ядовитая, и то лучше…
- Она у Скворцова ружьё отобрала и на шкаф закинула – тихо сказал другой, очень грустный мальчик, до сих пор молчавший.
- А где этот Скворцов? – почему-то спросил я.
- Его нет, увезли на операцию…
            Женщина была, впрочем, по виду, самая обычная. Средних лет. Никаких особых «черт лица» я не мог отметить. Так что-то такое – готовое заискивающе улыбаться тому, кто вызывает страх, стоит выше на «социальной лестнице», и беспощадно строгое по отношению к «нижестоящим». В каждой нашей школе можно встретить одну-две такие «воблы» - как я сразу окрестил эту женщину, вызвавшую столько страха у детей. Подходя, она вроде бы как даже улыбнулась мне. Это потому что я, как ей доложили, «от предприятия». Не отвечая на её «здрррасте», я громко сказал Зайцу: «Не прячь, Саша! Никто не отнимет твой подарок! Мы же в людей не будем стрелять, правда?».
Женщина, с кислым лицом, села на лавочку к девочкам, где нам предстояло фотографироваться.
           Дедушка-фотограф сказал, обращаясь к ребятам: Вставайте сзади девочек, на заднюю скамейку и не балуйтесь! Ребята полезли на лавочку.
А ты, Кутузов, не вставай – вдруг услышал я резкий голос женщины – Твои карточки всё равно никогда не берут! Мальчуган, огорчённый, спрыгнул с лавочки… Заяц мой тоже нерешительно мнётся у лавочки со своим автоматом.
- Пулемётчик, давай в середину, девочки подвинутся – сказал ему дедушка.
-Но только, уж, автомат…-начала было «вобла», но осеклась встретившись со мной взглядом. Видимо, я был страшен, потому, что она даже не смогла возразить, когда я вернул а скамейку изгнанного Кутузова… (Я уж думал, что не осталось у нас этой славной фамилии).
         - «Алёшку, Алёшку надо подождать» – крикнул вдруг Заяц, показывая на крыльцо.
Оттуда очень медленно шел, рядом с женщиной, худой бледный мальчик, в сравнении с которым даже девчонки-заморыши могли показаться здоровыми.
Заяц уступил ему свое место среди девчонок. (Заяц, всё равно, чувствовал себя среди них неудобно). Алёша сел среди девочек. (Я обратил, про себя, внимание, что он был единственным, кого ребята называли по имени. Все они называли друг друга по фамилии. Эта омерзительная привычка – результат существования «вобл», тех, кто красит наши здания в грязный цвет своих душ, и всей нашей «казёнщины».
               Фотограф ещё кого-то по-переставлял, по-пересаживал, а потом присел на корточки и замер. И все замерли. И тут «вобла», пристроившаяся сбоку от группы, строго и громко сказала: «Только, чтобы всем обязательно улыбаться!» («Иначе расстрел!» – как бы подразумевалось в продолжение). В результате, погасла последняя улыбка, бывшая на лице самого маленького мальчика. Девчонки совсем оробели. Дети замерли, лица их вытянулись, и они как роботы уставились все на серую шляпу фотографа (на которую он показал пальцем). Всё было готово к «вылету птички», но тут я зашел за спину фотографа и высунул из-за его шляпы два раздвинутых пальца, показав «рожки». Момент нажатия на спуск совпал с мгновением, когда ребята прыснули. Снимок был, по мнению фотографа, (и уж, конечно, и  «воблы») безнадёжно испорчен.
- Не шевелитесь! – строго сказал фотограф, неодобрительно покосившись на меня, так, что можно было подумать, что это он мне это говорит.
На этот раз, я, поскольку видел, что все дети смотря на меня, просто им улыбнулся и они, почти все, улыбнулись в ответ. Вот и всё! И получился хороший снимок! (Только на обоих снимках совершенно лишним было «печально-образное», строгое лицо, которое должно было передать всё величие, мудрость и «правильность» нашей «воблы». За секунду до спуска затвора  она фантастическим усилием предавала  своему лицу такое выражение, будто она сидит в Президиуме Верховного Совета СССР, а не среди бледных детишек.
Был сделан ещё и третий снимок. На этот раз я не «вмешивался», а только стоял и смотрел, как гордо стоит мой Заяц и держит автомат на груди, как настоящий «защитник Отечества», и как он счастлив! Этот момент я помню всю жизнь и безо всякой фотографии…
          Когда всё кончилось, и «вобла», коротко бросив повелительное: «Девочки! За мной!»,  и попутно обдав меня леденящим холодом взгляда, удалилась. Я обратился к фотографу.
- Простите. Как Вас зовут?
-Голубев, буркнул дедушка.
-Нет, я говорю – как Вас зовут?» - проявил я любезную неучтивость.
- Иван Афанасьевич Голубев – очень официально ответствовал фотограф.
- Вы для всех будете делать фотографии, Иван Афанасьевич?
- Да.
- А сколько надо заплатить, - это спросила женщина, пришедшая с мальчиком Алешей, видимо его мать, опередив мой вопрос.
- Рубль пятьдесят за карточку – сказал этот человек.
(Я подумал – сколько я уже успел раздарить фотографий. Знакомым и незнакомым людям, часто отыскивая их с трудом, сколько отправил в разные концы Союза, в места, где удалось побывать… Просто в детские садики приносил. Если бы я так «устроился» как этот дедушка, я бы уже, наверное, смог комнатушку себе купить, если не квартиру…
Но, формально он прав – он работает, тратит время, потом опять же: проявитель, закрепитель и прочие расходы… Бог с ним!).
- Ванечка, «поди» ко мне – обратился фотограф к одному из мальчиков. (Тьфу, ты у него и собственный ребенок здесь!)
- Деда, я с ребятами, ладно?
- Ну, хорошо…

                И мы пошли в наш  «тир». Стрелять! Я начал командовать, как мог (уж очень им нравилось чувствовать себя «солдатами»). Ребятки,  стрелять будем по очереди, как мы считались, хорошо? – Хорошо!
- Становись! – вытянул я руку. (Толкаясь, встали «по росту»).
- Носочки подровнять! (Подровнялись)
- Р(о)авняйсь! (Это уже хуже; ну,да ладно).
- Смирно! По порядку номеров, - рассчитайсь! ( В ответ: «Один…»)
Отставить! Расчет делается так: «первый, второй и т. д. Последний делает шаг вперёд и докладывает:  «Расчёт окончен!
- Смирно! Рассчитайсь! («Первый, второй, третий… седьмой! Расчёт окончен! (Молодец малыш!).
- Первый номер, на огневой рубеж! (Ушастик подходит с автоматом к веточке, от которой надо стрелять)
- Заряжай! (Что-то у него не ладится с ракеткой. Ребята бросаются помогать.
- Отставить! Только сам! (Справляется таки)
- По мишени противника! Предупредительная очередь. Затем одиночный ракетный огонь! Прицел: Три! Целься! Огонь!
----Тра-та-та! Летит ракета! (Эх, мимо!)
- Ноль очков! - объявляю я. Номер два, на огневой рубеж.
 И пошла игра! Видно было, как рады ребятишки. Одна беда, никто в мишень даже попасть не может. И у Зайца моего ноль очков, хотя он очень хотел отличиться.
И тут я замечаю, что подошёл мальчик Алёша (мама его осталась на лавочке). Он вдруг говорит: - Ребята, я тут смотрел, и, вот, что думаю: Надо целиться выше мишени, потому что ракета летит, вот так, по дуге. И он показал рукой..
- Даааа! Ладно уж! Ты лучше сам выстрели – обидчиво сказал Ушастик.
- И выстрелю! Можно? - Это уже ко мне.
- Конечно, можно. Я и сам только что хотел ребятам объяснить, как надо целиться.

Честно говоря, я боялся, что Алёша уронит, этот легкий пластмассовый автомат, таким слабым был этот мальчик. Но он был слабым только физически. Сразу было видно, что он умеет владеть собой. Прицелился он спокойно, и не стал давать «предупредительный огонь – трещотку». И я не стал отдавать команды, потому, что так хотелось, чтобы он попал в цель… Наступила, запомнившаяся мне тишина. Все ждали… Он выстрелил, и ПОПАЛ!  Причём, попал точно в «десятку, в центр мишени!  Хотите - верьте, хотите - нет!
- Надо, высоко, выше… - тихо выдохнул Алёша.
                - Я же Вам сказала: только пять-десять минут – хлыстом ударил с крыльца голос воблы-воспитательницы. Это обращалась она к матери Алёши.
Та встала со скамейки, как школьница. – «Но очень хочет с ребятами…» - начала, было, она.
- Нельзя! Мы снимаем с себя ответственность!
- Видя, что мать растеряна, я сказал: - «Ладно, Алеша, ещё разок выстрели, и иди, раз, уж, надо».
- Алеша ещё раз прицелился, но видно было, что он теперь уже волнуется, и что руки дрожат. И он промахнулся. Редко я ругаюсь, но тут выругался (к сожалению, не вслух).
- Всё равно! – хрипло сказал я – Алёша объявляется нашим Чемпионом!
Алёша улыбнулся. И эту улыбку я тоже никогда не забуду!

         Он ушел с мамой, а мы продолжили нашу игру. Только я уже совсем не командовал.  Сказал, что командиром «группы» назначается Королевич-ушастик, как первый номер. И он прекрасно командовал, может быть, даже лучше меня. Потому, что у него в голове было только дело, а не мысли по поводу окружающего.
А Заяц мой, который немного переживал из-за того, что у него мало очков, потом взял себя в руки, всё учел, и попал сначала в край мишени, а потом, и вовсе, почти в центр, «в девятку на двух часах» (так говорят настоящие стрелки, приравнивая мишень к циферблату часов).
Он занял второе место, что было вполне достаточно для его самолюбия, и он был доволен.
Впрочем, независимо от результатов, все ребята были довольны. Даже малыш, у которого было только одно очко (приписанное мною не совсем по правилам). И у меня было на душе светло, хотя и чуть печально.
            Ребята начали новое соревнование. Я курил (никак не брошу!).
Всё имеет свой конец, увы. И об этом опять же напомнил голос воспитательницы. «Ребята, обедать! («Иначе расстрел!»). Ребята неохотно сняли мишень. Принесли мне автомат.
Я подошёл, держа его в руках к воспитательнице.
- Я прошу Вас, - сказал я, как можно любезнее – вот, эту «штуку» сохранить, и позволять ребятам стрелять. Мишень я тоже оставлю.
- Вы знаете, я не люблю, откровенно говоря, таких «штук», – ответила она, почти с улыбкой -  Но вам я хочу сказать спасибо. Вы помогли нам провести прогулку. Если хотите, я возьму…
- Не надо, дядя Толя! – это сказал Заяц. - «Лучше возьмите его, и привезите, когда опять приедете». Так он понял всю эту ситуацию. И, наверное, был прав.
- Ладно, сказал я. Только вот коробки-то у нас нет теперь…
- А я Вам бумажки дам, завернуть  – очень мило ввернула «вобла».
- Буду  Вам очень признателен!   (На том и порешили!)

Все мы вошли в раздевалку. Шум, гвалт. У Зайца замёрзли руки. Я развязал платок, который был у него под шапкой.
- Уф! – сказал он и тряхнул головой, как собачка, стряхивающая воду.
- Ты ешь больше, тогда не будешь замерзать!
- Хорошо, буду! Только не хочется. (Помолчал). Вы ещё приедете?
- Конечно, чудак! Скоро и опять приеду. Привык ты здесь?
- Привык… – вздохнул он и сказал: - Еще тринадцать дней и домой. Мама на праздник возьмёт меня…
- Это, вот, столько – вдруг выставил две растопыренные ладошки, подслушивающий нас чумазый малыш. – И ещё, вот, столько, добавил он – как фокусник, закрыв ненужные пальцы и оставив три.  – А!?.
Я погладил его по голове, в знак высокой оценки его способностей.
- Нет, двенадцать, – сказал Заяц, – сегодня уже прошло. (Это звучало грустно).
- А тебя как зовут? – спросил я малыша.
- Иголёк! А у него папа есть? - спросил он, указывая на Зайца.
- Конечно, есть – сказал я, взглянув на Зайца.
- А где он есть?
- Он просто далеко. Но он приедет. А пока я у него, как папа. Я его друг.
- А ты ..ты.. ты, вот, домой не можешь уехать! – вдруг сказал Заяц Игорьку. - Ты маленький!
- Кто? Я?! – искренне обиделся тот. – Да, я, если хочешь знать, захочу, так слллазу уеду отсюда!
- А, вот, и не уедешь! – сказал Заяц, - Ты и адреса своего не знаешь!
- Знаю!
- А, вот, и не знаешь! Ну, скажи, скажи!
- Тли, ноль, семь, пять…
- Это телефон! Телефон! – торжествующе перебил Заяц. А я, вот, если захочу, пойду на улицу, и куда хочешь, уеду! Я и читать умею...
- А я к «милицанелу»  подойду, - нашёлся Игорек – Скажу, что я потелялся. Он меня домой и отведёт.(Вот, хитрец!).
- Если адрес не знаешь, - не отведёт! - жестковато сказал Заяц. Я даже не ожидал от него такого.
- Челкасская! Челкасская! – вспомнил Игорек радостно, но тут же огорчённо замолчал – дальше адрес он не помнил. Посрамленный, он скрылся за дверью, бедняга!

         - Ну, Заяц! Мне пора! Через воскресенье я опять приеду. Давай посмотрим твой шкафчик. В шкафу вещички набросаны в беспорядке. Видно, что взрослые сюда не заглядывали давно. Мы все сложили как надо. Пришла нянечка,  и принесла бумагу и верёвочку. (Воспитательница не забыла свое обещание). Мы с Зайцем упаковали автомат и перевязали его верёвочкой. Заодно, я показал ему, как завязывать несколько разных узлов. Он быстро научился. Он, вообще, способный. И учёбе его мама не нарадуется…
- Ну, всё! - Он протянул мне ручонку и крепко, как только мог, пожал мою руку.
- Приезжайте ещё! До свидания!
             И он медленно стал уходить, медленно, медленно. Посмотрел на меня от двери и, также медленно, закрыл её. Но я всё видел его печальные глаза! Как вижу и сейчас…
Постояв, опустив руки, я через некоторое время вышел на улицу. Посмотрел на окна и увидел Зайца, который махал мне рукой. Я несколько раз оборачивался, пока шёл к воротам. И он всё махал, и махал рукой. Слёз его мне не было видно.
Когда я уже подошёл к автобусной остановке, я вдруг заметил, что, оказывается,  идёт довольно сильный дождь. И лицо моё мокрое… . Раньше я его не замечал.
Это дождь, дождь – не слёзы…

1973-2007 декабрь.
(Замечу, что писал я это ещё до появления «Над пропастью во ржи» американского писателя Сэлленджера. Вот, что рекомендую прочитать. У меня «настроение вещи» то же, но у него, признаем, скрепя сердце, лучше с формой.).