Девушка с веслом

Эпиграф: «Я за тебя спокоен, женщина и весло» (И.Леленков)

Овечка (песенка)

Я прикинусь беленькой овечкой,
я прикинусь розовенькой свинкой,
чтоб меня жалели бесконечно,
чтоб с меня сдували все пылинки.

Я прикинусь девочкой-ромашкой,
бедной, одинокой сиротинкой,
брошу все зловредные замашки,
соберу подруг на вечеринку.

Сяду, как Алёнушка, у речки,
этакая девочка-милашка,
буду перманентно-безупречной,
стану добродетельно-домашней,

буду жить не так остроконечно,
стану я покладистой и дивной,
ко всему терпимой и беспечной…
Как же будет мне тогда… противно!

(видео: http://video.mail.ru/mail/ekonusova/4637/4585.html)


Женские подлунные парковые страдания

В парке полная луна,
на асфальте – лужи…
Никому-то не нужна…
И – никто не нужен…

На скамейке посидит,
выкурит две пачки,
потоскует, погрустит,
вспомнит про болячки…

Вспомнит старенький костюм,
сношенные сабо…
Напряжёт усталый ум
(муж сказал, что слабый!)…

И промёрзнет до костей,
до спинного мозга…
И застынет средь ветвей
в осени промозглой…

И – потащится назад,
к жизни заморочной,
слёз глотая виноград…
Дуры бабы! Точно!..


Подруга друга

У друга подруга – магнит,
а путь её тайной окутан,
и женщине этой звонить –
как патока с каплей цикуты.

У друга большая спина,
за ней можно много проверить:
мол, так ли подруга верна
и крепко ли заперты двери?

У этой подруги глаза
круглее полярного круга,
от женщины друга «нельзя»
на слух принимается туго.

От этакой твёрдое «нет»
по лугу либидо, как плугом, -
и друг – как наивный валет,
и сука у друга подруга…


Собака
«Задумывались ли вы, насколько ваша собака отличается от вас?» (из рекламы)

Смотрю на собаку, лежащую возле балкона.
Овчарка. Кобель. И к тому же ужасный обжора.
За взятку прикинется страшным китайским драконом.
Не жалует стаффордов, трусов, глухие заборы,

не любит сюсюканий милых прохожих гражданок,
не терпит идущих похмельной нетвёрдой походкой.
Жалеет соседскую таксу по имени Жанка,
а кошку Чикиту считает сестрой и кокоткой.

Ещё обожает продрыхнуть весь день на диване,
потом поиграть, погулять и поужинать мясом.
Не любит, когда что-то прячут в глазах и в кармане.
Но любит порой красоваться чепрачным окрасом.

А как обожает гоняться за листьями в парке!
И чтобы свои были вместе за мирным обедом!
Его раздражают вороны привычкой обкаркать.
А преданность другу - его непреложное кредо.

Вообще - терпеливый, но может как следует рявкнуть,
когда достают или сдуру швыряют камнями,
ведь это он с виду суровый, а внутренне - мягкий,
он даже ворон не считает своими врагами.

И, в общем, у нас одинаковых много болячек:
гастрит, аритмия… Что делать: стареем напару.
Мы близкие души, мы крови одной, не иначе!
И песни на кухне поём мы вдвоём под гитару.

И разница в том лишь, что мы с ним различного пола.
«Вот сука! - соседка вопит. - Развела тут барбосов!»
Ещё он не пьёт и не знает спряженья глаголов…
Но гадости мы одинаково чувствуем – носом!


Лорнет на дам или Господам капиталистам

Господа капиталисты, знаю, что-то здесь нечисто:
навели вы больно быстро свой лорнет на наших дам.
Вы желаете жениться? Так придётся повозиться,
ведь жена - не рукавица, не накладно будет вам?

Вы не первые хотите подобраться к нашей коже:
баба русская всё сможет, всё поймёт и всё простит,
она в дом войдёт горящий, ёй не страшен конь храпящий,
с поля боя в тыл утащит и в два счёта соблазнит.

Она круглою коленкой подопрёт любую стенку,
всё измерит и прочистит в ваших мыслях и в шкафу.
И работа ей - лекарство, она лучик в тёмном царстве,
так что, если откровенно, для неё вы - просто тьфу!

Из десятка кавалеров она выберет хромого
иль убогого какого, был бы он родней родных,
из напасти и холеры она вызволит любого
и причислит, как святого, к лику всех своих святых.

Пуда три одной рукою пронесёт - и не устанет,
в банный день в простой лохани Афродиты примет вид,
опьянит, бедром поманит, чистым взором одурманит,
а потом тремя словами в две секунды отрезвит.

Так что хватит ли терпенья ждать загадки объясненья?
Для неё любовь - страданье, а для вас - один лямур.
Тщетны ваши все старанья: с россиянками - мученье,
только мыслей напряженье о несхожести культур.

А вообще-то, мы не против, так что зря подмётки рвёте,
мы поддержим вас морально и наварим русских щей,
ну, а вы – материально поддержите, коль зовёте.
…Только где же вы возьмёте нам пожары и коней?


Бои локального значения
«Скажи мне гадость, моя радость,
Сломай мне челюсть, моя прелесть,
Накинь удава мне на шею,
Когда я в бане хорошею» (Ю.Мориц)

Мне довольно, довольно вполне:
воевала с тобою – напрасно...
А противник я, знаешь, опасный,
особливо когда на коне.

Применяла копьё и пращу,
рассекала тебя томагавком
(я с тобою такая мерзавка,
что сама от себя трепещу...),

Зашивала в рогожный мешок
и в смешливой речонке топила,
на тебя проливала чернила,
истирала тебя в порошок...

И пока ты зарядишь ружьё
и устроишь меня под рябину,
я с тобою – сольюсь воедино,
своевольное Время моё!


Пела песенки…

Пела песенки свои кошкам,
только слушали они вяло…
Мол, поёшь, а мы тут все – в лёжку:
утром Вискасу дала мало!

Пела песенки свои мужу, –
покрутил он у виска пальцем.
«Лучше б сделала, – сказал – ужин,
а потом нашла б свои пяльцы».

Пела песенки свои сыну,
но он слушал этот свой «Scooter»…
Пей-ка, мол, ты лучше чай, стынет…
Или шла бы погулять, мутер…

Лишь один мой пёс, дружок милый,
посмотрел в мои глаза грустно,
и со мною на луну выл он,
подпевал от полноты чувства…


Сова

Ну что ты всё «Ca va? Ca va?»
Не до французской речи мне.
Сижу – полночная сова –
пускаю дым колечками.

Налево кину краткий взор –
под импортными клёнами
вороны сели на забор,
в самих себя влюблённые.

Направо брошу беглый взгляд –
на мусорных контейнерах
маньячно голуби бубнят
о чём-то незатейливом.

А воробьи спешат скорей
урвать чего постоящей,
и ни синиц, ни снегирей…
Общенье, в общем, то ещё.

Подружка разве что придёт,
собачка вислоухая,
я ей всю ночку напролёт
о наболевшем ухаю.


Московская ткань

Скомканный ситец московского утра
в белый горошек проспавшего снега,
лёд на дороге порошей припудрен,
хлопьями хлопка с махрового неба.

Скользкий сатин делового полудня
в мелкую блеклую клеточку спешки.
Бросить монетку потешного будня –
вдруг да орлом? Или сызнова – решкой?

Пыльный суконный изыгранный вечер,
стёртый обрывками пегой беседы.
Яркую шальку на зимние плечи:
прошлые грёзы за чаем проведать –
и ночи парча.


«Пофибранность»

А прошлое – в песок,
а будущее – к чёрту,
а поезд – на восток,
а лодка – по волне.
Шуршит-скрипит душа,
пофибрано истёрта,
не надо ей мешать,
пока она во мне.

Ложится жизни соль
на косы цвета перца,
полынная юдоль –
горчинкою в зрачках.
Судьба с моей душой
и нетерпимым сердцем
в гостиной небольшой
играют в дурачка.


Про розы ли...
"А розы вырастут сами..." (Е.Шварц)

Ну сколько же можно о лунах, слезах и пророчествах.
Да к чёрту все эти гадания, нумерологию.
Мне зеркало нынче шепнуло: - Довольно морочиться,
пора бы и к богу податься дорогой пологою.

Уже за полтинник, и волосы крашу "Импрессией",
и мажу лицо молодильными кремами разными.
Но новые шторы сегодня на окна - повесила,
и песенку спела, и перстень надела с топазами.

Прикрыла прорехи в бюджете тряпицею вышитой,
а приступ гастрита - дежурной улыбочкой клоуна.
Мне сон тут приснился, горячим-прошедшим надышанный,
про печку, для коей дровишек порядком наломано.

С утра огляделась - бельё, слава богу, поглажено,
посуда помыта, "себясамоё" подытожено.
Есть время походочкой лёгкою песни выхаживать,
в сердцах загитаривать голоса нотки тревожные.

Я, знаешь ли, всё о кустах этих, шварцевских, розовых.
Как я, заросли сорняками-делами-осотами.
Но, может, когда я устроюсь вон там под берёзами,
они обо мне процветут что-то тёплое всё-таки.


Подкорка (психоаналитическое)

Надо мной талдычит дятел,
видно дятел этот спятил,
додолбился до подкорки,
всю кору расковырял,

а в подкорке только норки,
шкурки тайны, смысла корки,
непростой подкорка сборки,
так что дятла ждёт провал.

Дятла происки напрасны,
спи, младенец мой прекрасный,
дятел спятил, это ясно,
дятел просто идиот,

он талдычит мне в подкорку,
а подкорка хлопнет створкой –
чудный чёртик на закорках
колыбельную споёт.


Разрыв-трава

Даже колкая трава
косарям порой важна,
и права, пока жива,
и нежна, пока нужна,

а растопчешь – не растёт
ни репей, ни лебеда,
ни осока, ни осот
ни за что и никогда.

Лишь моя разрыв-трава
и серпу луны должна,
и жива, пока права,
и нужна, пока нежна...


Русская медитация
«Я сяду в лотос поутру посереди Кремля –
и вздрогнет просветлённая сырая мать-земля»(БГ)

На диванчике, руки зА голову,
лихо лягу я – чакры наголо,
ножка левая на ножку правую –
думы думати класснюкавые.

И до дела ли недоделанного,
до морок ли мне замороченных?
Нужен повод ли в небо белое?
Душепроводы, гору оченьки!

И права ли я, виновата ли –
ни к чему мне тут поза лотоса.
Покажу себе, что запрятала, -
чтобы доверху, чтобы досыта.

Мол, судьба моя – как-то кактусом.
Как-же-как это? Неким фактусом,
fuckты-фактики, дело прошлое –
а ерошатся, нехорошие…

Начихать ли мне с колоколенки –
только толку бы малой толики.
Начихать – самой утираться:
дело русское, - медитация!


Разочарованной

Раз-очаро-ва-на? Это ж надо, какое горе!
Не в первый раз, да и не в последний, уж если честно:
тебя ж, как Сивку, мотает вечно по косогорам,
по лопухам и чертополохам в полях окрестных.

А что подруги? У них, красивых, свои забавы,
свои расклады, свои пасьянсы и хороводы.
И кто полезет в своей пижаме в твою канаву
тащить из лужи такую дуру, не зная брода?

И что в по-лях-то тебе за радость? Бурьян да ветер.
Кому нужна ты в таком раздрае с репьями в косах?
Помой-ка окна: сквозь эту копоть ничто не светит.
Себя-такую сама, наверно, не переносишь.

Да ну же, детка, сосредоточься, ведь ты же можешь!
Давай по-быстрому приводи-ка себя в порядок.
И хватит дуться на-все-на-свете тупые рожи:
ещё не вечер. Всё очень близко. Всё будет рядом.


N

Остынь, мой мальчик: я не молода,
к тому же так давно люблю другого,
и слёз твоих капельная вода
не выманит из этого алькова.

Твоя капель, апрелево-чиста,
звенит, как флейта, на моём карнизе,
тебе блистать, а мне лететь с моста
из моего альковопарадиза.

Ты опаздал. Твой сочный сладкий пыл
лет пять назад мне был бы очень кстати.
Ты - вешний бриз, капризно-ароматен.
А Он - мой рок, мой путь, мой фронт, мой тыл...


New-колыбельная для ...

Прижав к бедру блестящий чёрный стечкин,
на солнцем пережаренных Багамах
уснул Петрович с улицы Заречной,
забыв на два-три дня о личных драмах…

В Бомбее на бутылочных осколках
в объятиях достигнутой нирваны
забылся сном, проткнув ноздрю иголкой,
факир Степанов с улицы Басманной…

В монмартровской прокуренной мансарде
под аккомпанемент аккордеона,
укутав ноги в плед под леопарда,
заснула стриптизёрша с Малой Бронной...

А ты, мон шер, опять ломаешь копья,
и пьёшь из чаши… колотой… вчерашней,
и видишь бесов в тополиных хлопьях…
Уймись уже, усни… Повсюду – наши…

А завтра мы пойдём гулять на речку
и ты не будешь ныть и выть по-волчьи…
А будешь – так возьми мой чёрный стечкин,
иди и застрелись... Но только молча...


Люфт

В кабинете твоём, как всегда, всё насквозь прокурено,
И философы на столе - деловито-небрежной стопочкой,
А на узком окне - орхидеечка хищно-робкая
Полосатый свой глаз на меня из горшка прищурила.

У камина (конечно, камин!) - пуделёк антрацитовый.
Не иначе, Агриппа? Всё правильно, как положено...
Два бокала Бордо, до краёв золотых налитые,
Да отточенный жест артистичной руки ухоженной.

Шкуркой сменною - пиджачок на ключицах кожаный,
На руке - перстенёк, чёрный камешек с люфтом маленьким,
Безупречной фигурой слова о любви уложены,
И, нечаянно вроде, дверь приоткрыта в спаленку...


Между мною и тобой

Между мною и тобой – дол.
Между мною и тобой – даль.
Ты проехался – по мне! – вдоль,
а хотел и поперёк, враль!

Между мною и тобой – стол
был когда-то, а теперь – боль.
Между мною и тобой – ноль!
Хорошо ещё, что не «ствол»!

Между мною и тобой – хворь,
словно красная легла масть,
между мною и тобой – корь,
между мною и тобой – страсть!

Между нами - по земле дрожь,
между нами - в головах блажь,
сто противных и чужих рож,
сто своих – и у себя – краж.

Между мною и тобой – шиш
и наломанных полно дров,
сотни съехавших во тьму крыш,
сотни сказанных во тьме слов.

Между нами – сто пудов – соль,
между нами – сто годов – ссор,
шкурку смысла извела моль.
Вот такой у нас с тобой вздор…


К чёрту!

Мы с тобой не споём на два голоса,
не сыграем в четыре руки.
Будешь помнить медовые волосы
и браслеты с моей руки…
И кокетничать-тетатетничать
нам и не о чем, да и не за чем.
В волосах сединой отмечены
наши прошлые поперечины.
Поперечины, червоточины,
как расщелина, тьма кромешная.
Я узнаю тебя по почерку
ярлыков, на меня навешенных…


ОбОВОЩение (Дачное)

Прочитала журнал
до последней страницы…
Прополола салат…
Наколола дрова…
В огороде – трава…
А на яблоне – птицы…
А коты – голосят…
Просмотрела журнал…

Муравей прошустрил
по руке, как по ветке…
И – полуночный тать –
в бочку месяц упал…
Просмотрела журнал…
В одинокой беседке
ни читать, ни писать
ни желанья, ни сил…


Прополочное

Свои земляничные думы полью-прополю,
ведро сорняками наполню до самого края, -
уйду, осознав, что они за спиной догорают,
когда, как мосты, я их все на костре запалю.

Работа над садом наставит на праведный путь
и Правь отделит от того, что случайно и ложно.
Заноет спина – и припомнишь о ближнем и божьем,
особенно если всю ночь не удастся уснуть.


Летнее (мелкий бес ж.р.)

Я поеду в ИКЕА, куплю там побольше вешалок
и развешу на них разноцветные сарафанчики.
Загулять бы вовсю, по-июльски, по полной, бешено,
я идею такую всю долгую зиму нянчила.

Губы выкрашу яркой помадой карминно-красною,
а на шею надену с рубиновым блеском бусики –
может, что-то во мне и утешится летней ясностью,
и уймутся мои непосильные думы грустные…

Мелкий бес, понимаешь… Такая вот сущность пришлая.
От счастливых бежит и хоронится, как от ладана,
а не ладится что – в подреберье завоет хищником,
ни Христу, ни Аллаху, ни Йегове с этим сладу нет…


Скажи

Скажи мне об этом теперь,
когда я тебе ещё верю,
скажи мне об этом сейчас,
пока я живу наяву.
Потом постарею, поверь,
и буду глухая тетеря,
одетая в тёмный атлас,
и, может, тебя не пойму…

Ну что ты всё время молчком
в своей бестолковой манере?
Скажи мне такие слова,
чтоб стали светлее глаза…
Ведь я же устану потом,
закрою дубовые двери,
и ты пожалеешь, балда,
что мне этих слов не сказал…

Пойми, я же в небыль уйду,
и косы мои поседеют,
и будет вязать у огня
тоскливая Баба Яга…
Потом я ведь просто умру,
и ты, дуралей, не успеешь
сказать, что ты любишь меня
и как я тебе дорога…


Согревательное

Нужно греться изнутри,
если дрожь идёт по коже,
а снаружи невозможно,
сколько кожицу ни три.

Нужно греться изнутри,
вместо водки – ласку слова
пророни, а после снова
это слово повтори.

Видишь – гаснут фонари
между сонными домами?
Проникай в меня словами
до октябрьской зари.

Подари, как мандарин,
слова солнечное дело –
и тепло пойдёт по телу,
прорастая изнутри.


Старокомодная цыганочка

И что мне вздумалось опять
искать в комодных ящиках?
Свои секреты разбирать,
как зёрнышки, проращивать...

И что хотела я найти?
(Весеннее поветрие...)
Нашла дырявый палантин
и твой беретик фетровый,

и письма, письма – до зари
читать, закрывшись в башенке:
он перстни крупные дарил
с агатами да яшмами,

насыпать мака в молоко
любил он, как мне помнится, -
осколки битых башмачков
звенят хрустально в комнате.

А письма бабушки моей -
витиеватым почерком,
сидела, ангела белей,
над крестецкою строчкою.

И думы вьются, как стежки,
от этой строчки крестецкой,
её неровные шажки
всё слышатся на лестнице.

Накинув старый палантин,
зашторю окна в комнате,
и что хотела я найти -
по полной мне припомнится.

Мне будут призраки шептать
про тайны несусветные -
одену пальцы я опять
в каменья самоцветные.


Соловьиное

Даже в такую погоду звучит соловей
и воспевает дожди и ненастные ночи,
то ли торопит тепло, то ли холод пророчит,
путая мысли в соловой моей голове.

Эк рассыпает рулады свои на зарю,
ласки-то сколько в его неразбойничьем свисте!
- Что там горит на столбе среди веток и листьев?
- Это печётся душа о душе, - говорю.


Я бы бросила тебя

Я бы бросила тебя, вероломная,
Для кого родные дети - что пасынки.
Но горят огни в домах под Коломною
И по-русски катят саночки с насыпи.

Я, куда глаза глядят, убежала бы.
Но под снегом закровило рябинами,
Со Всехсвятской колоколенки жалобной
Православный звон снисходит малиновый.

Променяла б я тебя на Бразилию,
Нынче там по мне магнолии плакали.
Но цветут на окнах инея лилии,
На стекле рисуют белыми знаками.

Я б уехала в страну ананасную,
Окунулась бы в теплынь апельсинную.
Март московский хмурит брови атласные:
"Да куда ж ты без неё, без России-то".


Русские обереги

Июнь корнями врос в весну
и распустил побеги в лето…
На электричку два билета
возьмём в родную сторону.
Мы навестим с тобой в леса,
где средь желтеющих купальниц
искрится радужно роса,
звенит малиновка хрустально.
Войдём на старенький погост,
любимых бережно помянем, -
и будет день наш тих и прост,
сермяжной правдой осиянен.
Зайдём домой, попьём чайку,
вдохнём старинный запах брёвен,
подбросим в печку угольку,
и мысли с пульсом станут вровень.
Мы в Правь корнями прорастём,
в Любовь пустив свои побеги..
Нам – вечно – эти обереги –
могилы предков, лес и дом…


Возрастное и очень банальное

Я в молодости не умела быть счастливой
и всё печалилась, тревожилась, грустила,
и всё пыталась напирать на справедливость,
и притиралась к этой жизни через силу,
и всё боялась, что чего-то приключится,
мол, кто-то нужный вдруг предаст или обманет
и не протянет мне в беде свою десницу,
и всё закончится, как в пошленьком романе.
Девчонка, ясно, - волос долгий, ум короткий,
кто мало знает, тот, известно, много плачет, -
и всё срабатывало быстро, точно, чётко:
и предавали, и кидали, словно мячик.
Года идут, иных уж нет, а те далече…
И с каждым вздохом всё яснее вижу дали…
Живу и радуюсь, как дурочка, беспечно:
здоровы, живы, - и февраль звенит хрустально.
Порой, конечно, очень боязно за близких,
но если всё у них идёт благополучно –
в кристальных далях отражаясь живописно,
подробно радуюсь детальности певучей.


Зимнее (настроение)

Ах, да что ж это за напасти,
небо зимнее так туманно,
на перилах и на балясинах
снег развесил тряпицы рваные…

Но яснее видны границы
и отчётливей жизнь иная…
А иные людские лица
так нечасто припоминаю

и скучаю без них всё реже,
и – сама по себе – всё чаще,
словно скульптор, ночами режу
это «я», под резцом хрустящее…

И всё ниже каблук и больше
с тёмной почвой пятно контакта,
всё длинней о весёлом прошлом,
а о будущем – всё компактнее…


Облачное

Разношёрстность и разного’ворность
по-московски вокруг да около,
со Всехсвятской церквушки колокол
расколол мои думы поровну:

те, что левые – терпко-грешные,
те, что правые – кисло-постные…
Я по «Соколу» - видишь, Господи? –
и ни конная, и ни пешая,

в колокольно-хрустальном холоде
словно в ступе, на белом облаке
проплываю, меняю облики,
помелом заметая молодость…


Две женщины и четверо мужчин

Две женщины и четверо мужчин
свою-меня, не божески-седьмую,
лелеют и блюдут напропалую
без всяких уважительных причин.
Две женщины и четверо мужчин
мне говорят про скользкие дороги,
чтоб зонт брала, в тепле держала ноги
и помнила о датах годовщин.
Они мне дарят средства от морщин
без всякого ехидного подвоха,
и думаю, не так уж это плохо,
когда в судьбе, горчащей от кручин, -
две женщины и четверо мужчин.


Мемуарное

Подворотенка, дворик на «Соколе»,
из окон – перезвоны гитарные,
и сердечко взволнованно ёкает
от девической чистой испарины.

На углу расчудеснейшей булочной
калорийками пахнет изюмными,
а за Строгановкой переулочки
от цветущих садов обезумели.

И на Врубеля, и на Поленова
в молодой лебеде у штакетников
жмурят очи коты суверенные,
насмехаясь над миром кокетливо.

На асфальте начерчены «классики»,
и портфели на лавочке сложены.
- Лен, домой! - А ещё на полчасика,
ну, хотя б на минуточку можно, а?

К палисаднику, маем прогретому,
взрослым книжкам и девичьим бантикам,
к лопухам, у которых – секретиком
под стекляшкой – такая романтика…


Сокольное

Ах, эта коммуналочка на "Соколе":
по радио - то Стрельченко, то Штоколов,
а у виска заколочкой под золото
каштановые локоны заколоты.

А дни - неупиваемыми чашами,
и юность - купиной неопалимою,
и сентябри за окнами окрашены
ещё не повзрослевшими рябинами,

а мне, вовсю зелёной и молоденькой -
как по небу, по соколовским улицам
и мимо подворотен и володенек
под звон серёг поётся и танцуется...


Девушка с веслом

Февраль истёк предмартовским ручьём,
среди домов лавируя вальяжно, -
и вновь надежда лодочкой бумажной
плывёт к весне, и всё ей нипочём.

Расправив парус трепетным крылом –
белым-бела, чиста необычайно –
моя мечта плывёт к весенним тайнам,
а я – за ней, как девушка с веслом.

Но ей весло, похоже, ни к чему –
(ей – тёплый бриз, мне – сонные герани,
туманность встреч и ясность расставаний) –
спешит, забыв меня на берегу…


О ней

Смотри, как идёт: как по трассе ночной Пежо,
держа, словно флаг, откровенно-открытый взгляд.
Когда-то ей пел малахитово сам Бажов,
ей песни его и поныне милей баллад.

Не нужно твоих колокольно-высоких слов,
она не поверит кимвалам страстей и бед.
В шкафу у неё не скелет, а одно весло
от маленькой лодки, которой сто лет в обед.

Она конопатит её на своей реке,
морщины и щели смолой золотой залив,
а после стоит с одиноким веслом в руке
и смотрит на ветви прибрежных плакучих ив...


Летальное

А я – наотмашь и всё по полной:
наполовину себе дороже.
Слетаю с крыши – сажусь на волны,
у этих крыльев размах – дай боже.

Взлечу над лесом, парю над полем,
под вешним солнцем сжигая кожу,
но эта мука не больше боли,
что там, под кожей, грызёт и гложет.


Когда слова…

Когда слова пусты или темны
не отражают истинных мотивов
к иной воде и берегам иным
к морским волнам и лунным переливам
я выбираю одинокий путь
и там зависнув взглядом над волною
я переговорю сама с собою
о том чего вернувшись не вернуть
о том чего вернувшись не простить
и не понять и не принять надолго
и отрясу их пух и прах с подола
зажав остатки гордости в горсти