Джим и Бетси

Джим и Бетси

Я был приблудный, чужой, чудной,
Не сват, не сосед, не кум, не тесть,
Но меня принимали таким, как есть,
И за стол садились один со мной.
Здесь, как повсюду, где б я ни шёл,
Не май- июль, а сев- сенокос,
И каждый дом в свою землю врос,
И все невесты из ближних сёл
Обещаны с колыбельных лет
Парням, чьих прадедов помнят все,
Но я пришёл, прикипел, осел,
Хоть у меня родословной нет.
Хоть всё чужое, и нос, и ус,
Слова иные для мхов и трав,
Гвоздей, жердей и оконных рам,
И шуткам здешним я не смеюсь.

Но показали замшелый дом,
Что за ребристой грядой камней,
Войди – сказали – и стены грей,
И оживи всё, что можешь, в нём.
Тот дом и лучшие дни знавал,
В нём жил рыбак, весельчак, драчун,
Зайдёшь, бывало, и пей – не хочу,
И тихо старилась здесь вдова.
А дети скрылись за тем хребтом,
Откуда ты сошёл налегке,
Нам не забыть уж о рыбаке,
Но дом не должен стоять пустой.

Я стал вживаться в остывший дом,
Покорчевал лебеду и мох,
Латал, где видел, чинил, где мог,
Очаг сейчас, а чердак потом.
Табачный дым, тусклой лампы свет,
Где стриж гнездился да уж линял,
Со скрипом дом принимал меня,
И не спеша признавал сосед.
Но дни текли чередом своим,
И я , приблудный, чужой, чудной,
То пособлю по пути домой,
То расскажу под табачный дым
О тех краях, что за семь хребтов,
За лунных семь четвертей пешком,
Где можно жизнь прожить рыбаком,
Не слышав сказок про пастухов.
Но здесь у каждого плуг и сеть,
И с детства парусом и уздой
Владеют все, и хозяин мой,
Пока его не догнала смерть,
Спускал свой барк за дубовый шлюз,
Морские байки травил потом,
И оживал потихоньку дом,
И я, казалось, вот- вот сроднюсь,
Пусть не насквозь родной, как рыбак,
Пусть не земляк, всё же свой почти,
Я знал секрет, как рыбу коптить,
Но не вдохнул новой жизни в барк.

И я не просто коптил – я жил,
Работал споро, гундосил- пел,
И к месту новому прикипел,
Собой остался, но принят был.
Я стал и вправду своим для всех –
В осенний праздник конца работ
Всегда стоял в стороне, но вот
Я вовлечён в суету и смех.
Мой бас вливается в общий хор,
Я свой до пяток, я – вот он, весь,
Целую сотню чужих невест,
И раздуваю ночной костёр.
Я знаю, как растревожить жар,
Отправить искры в ночной полёт,
Пускай созвездия бросит в пот,
И тени в скалах пускай дрожат.
Ночной костёр, его ждали год,
К нему готовились восемь лун,
Юнцы порвали без счёта струн,
И дед, почти без зубов, поёт.
Кто вспомнил дальних времён мотив,
Кто в ближних сёлах украл слова,
Наградой лучшему – Чаша Льва,
А ночь затем, чтоб певца найти.
Ну в крайнем случае, плясуна
Найдёт к утру дорогой сосуд,
Готово всё: беспристрастный суд,
Костёр, светила, пары вина.
Священный круг озарён костром,
И надо ж, все – мастера плясать,
У всех откуда-то голоса,
А я вдруг чувствую в горле ком.
Вот-вот надвинется мой черёд,
Так значит, должен и я сейчас,
Не в силах петь, так пуститься в пляс.
Меня подталкивают вперёд,
Меня подбадривают вином,
И щедро хлопают по плечу,
А я беспомощно лопочу
О горле, чёрт побери, больном.
О том, что в танцах я не мастак,
Но через год научусь как раз…
Судья взревел: «Нет, сейчас! Рассказ!
Не береги его про запас,
Поведай нам о родных местах.
Ты целый свет истоптал пешком,
И сто историй наплесть горазд,
Кто не заслушивался из нас? –
Но почему ты покинул дом?
Не хочешь правду открыть – соври,
Тут все свои, заливай- давай,
Борись, как можешь, за чашу льва».
Но на губах моих пузыри.
И я закашлялся, в землю взгляд,
Пришиблен, сгорблен, покинул круг.
Судья решенье нашёл не вдруг,
Но вышло так, что я виноват:
«Обычай наш- будь смешон, нелеп,
Хрипи, хромай, но не уходи».
И нету выбора у судьи:
«Бери черпак, и владей семь лет.
Теперь семь лет все дожди – твои.
И ты немедленно начинай,
Спускайся, опустоши до дна
Ту лодку, что у камней стоит».

Ну что ж, я вычерпал, не тяжёл
Наказ судьи показался мне:
При свете звёзд, и на скользком дне
Такой же скользкий медяк нашёл.
Смешная плата за труд смешной,
При лёгком бризе, в виду планет,
И вот обид моих нет как нет,
Созрела сказка про дом родной.
Сейчас вернусь, на огонь взгляну,
Навру на годы вранья вперёд…
Посмотрим, кто чашу льва возьмёт,
Из лодки шаг, и нога ползёт
По вдруг ожившему валуну.
Скользит по жирной его спине,
Уходит в бездну, и я скольжу,
Ни в чём опоры не нахожу,
И где я, в небе или на дне?

Царапина на виске свежа-
Я был без памяти пять секунд,
Но Солнце - вот оно, тут как тут,
Так сколько в лодке я пролежал?
Но боль стихает, встаю с трудом,
И опираюсь о борт рукой,
Но чья рука? И кто я такой?
Кто я такая? И в платье чьём?
На этом свете или на том?

Но лодка та же, пейзаж знаком,
Черпнём воды, смоем кровь с виска,
Но туфелька до чего легка!
А платье, пояс, кошель на нём!
Внутри заколки и гребешок,
Конечно, зеркальце, поглядим…
Да чёрт возьми, будь я прежний Джим,
Влюбился бы без последних ног.
Но Бог ты мой, я уже не та,
Как тонки пальцы, как лёгок шаг,
Спускаюсь на берег не спеша,
И сто цветов нахожу в цветах.
И мне навстречу терьер бежит,
Он носом тычется мне в ладонь,
А вот – хозяин, он- молодой,
Стройней и проще, чем прежний Джим.
Он шаг ускорил навстречу мне,
Кипрей добавил в мои цветы,
Спросил: «Красотка, откуда ты?»
Моё «не знаю» звучит нежней,
Чем трели зяблика поутру,
Чем дополуденная капель,
Так звонко Джим шестилетний пел,
И я невольно ладонь ко рту.
Я осеклась, но хозяин пса
Не удивлён, а наоборот,
Он мне ладонь на ладонь кладёт,
И мне легко, я порхаю вся.
А он: «Скажи, как тебя зовут?»
А я, не знаю, как вышло: «Джим».
И мы на пару смеёмся с ним,
И ноги нас без тропы ведут.
И пригревает осенним днём,
И в небе парами облака,
А в голове-то бурлит слегка,
И мы, болтая, на холм идём.
И хоть знакомы от силы час,
И хоть о прошлом мой друг ни-ни,
Из малозначащей болтовни,
Из шуток, из самых общих фраз
Выходит так, что мне двадцать лет,
Моя деревня за сорок миль,
А прежний Джим, если он и был,
Так то забытый почти сосед,
С собой унёсший мешок обид,
Но дело к вечеру, мы пришли,
И дом вблизи, и река вдали,
И мне тут жить, и закат горит.
Слабеет тело, летит душа,
Он подхватил меня, вносит в дом,
И жизнь пойдёт своим чередом,
Не спотыкаясь, и не спеша.
С ним вместе в доме сестра и мать,
Его зовут… ну конечно, Джек,
И наше счастье продлится век,
А смерти попросту не бывать.
И через год у нас первый сын,
Второй ещё через пару лет,
Сестру взял замуж кузнец- сосед,
А вот у матери мало сил.

Сев, сенокос, урожай, и снег,
В привычном ритме двенадцать лет,
Дочь родилась двум мальчишкам вслед,
И так, казалось, продлится век.
Всё тот же лес, та же скал гряда,
Дорога к озеру, берег, луг,
И мы идём всей семьёй, и вдруг,
Чужая лодка, и в ней вода.
Кого могло занести сюда?

Последний дождь был пять дней назад,
И не сдержать любопытства мне:
Там чья-то тайна лежит на дне,
Там мир подводный, пещера, клад.
Там незабудки вплелись в тимьян,
Павлиний хвост распушил дельфин,
Так черпай до ледяных глубин,
До старых встреч, до заживших ран.

И что-то плещется в голове,
Бурлит, колотится, шелестит,
И руку дочери отпустив,
Скольжу по глине и по траве.
Горстями черпаю как могу,
За борт, не глядя, все сто дождей,
Себя не вижу в чужой воде,
Не слышу, что там, на берегу.
Но вместо клада на дне черпак,
Сейчас по склону вернусь к своим,
Мне Джек кричит: «Я спускаюсь, Джим».
Но я скольжу по камням сырым,
Удар в затылок, и в сердце мрак.

В разгаре празднество на холме,
А в небе дышит огнём Дракон,
И берег тёмен и незнаком,
Встаю и ёжусь, неловко мне.
Глазам привыкнуть бы к темноте,
Но мысли рвёт ураган в мозгу:
«Где дети, где?» - Пятки рву, бегу,
В толпу врываюсь, и не могу
Понять, в каком я теперь кругу,
И кто поможет вернуть детей.

Плясунье Бетси тринадцать лет,
Собой и танцем поглощена,
Она не видит людей, одна
Вблизи костра, но детей-то нет!
Бедняжку до смерти испугав,
Трясу за плечи: «Детей отдай,
И не терзай меня, не пытай!»
И слышу сзади: «Ты, Джим, неправ.
Оставь ребёнка, не будь так груб,
Ну что за дети, которых нет,
И ты нарушил опять запрет-
Нельзя в чужую встревать игру».
О Боже! Руки! Вот эти! Чьи?
Как я одета? Как я одет?-
И поворачиваюсь к судье:
«Детишки, как их искать в ночи?»

Судья смягчился, подал вина,
Со мною ласково, как с больным:
«Да мы поможем, нас много, Джим.
Но что случилось? – Поведай нам».
И мне пришлось, пригубив вино,
Слова подыскивать, жестам вслед
О том, как был я двенадцать лет
Хозяйкой, матерью и женой.
О том, как ссорилась детвора,
О бедах, радостях, обо всём,
Чем полон был до сих пор наш дом
Ещё сегодня, ещё с утра.
Насилу я подбирал слова
В борьбе с собой и лицом своим,
И вдруг, услышал: «Вот это Джим!-
Тебе достанется Чаша Льва!
Никто не ждал от тебя, сосед,
Что ты затмишь записных врунов…»
А у меня… У меня нет слов:
«Какая чаша, о чём вы все?
Ребята рядом, но где они?-
Сидят, напуганы, в темноте…»
- Постой, ты мать им или отец?-
Опомнись, друг, на себя взгляни.
Молчу, стараюсь в себя прийти-
Мои ладони тверды как дуб.-
Ну как, такой, я детей найду?
И как же руку я отпустил!
Я спал тогда? Или сплю сейчас?-
Уже мне этого не понять.
Обычай чашу велит принять,
Наполнить, и завершить рассказ.
Концовку вымучил кое- как,
Вино не впрок, сочинял с трудом,
Корабль построил, разрушил дом,
Овец и коз обратил в собак.

Бледнели звёзды, восток светлел,
Костёр, хоть чем его потчуй, гас.
Я угли сгрёб, и прищурив глаз,
Сказал, что Бетси за плечи тряс,
Поскольку там, далеко, у нас, 
Невесту ежели присмотрел,
Тряси за плечи. Она ж в ответ,
Как знак согласия, по шеям.
Обычай кажется странным вам?
Но вы просили, чтоб я вам спел
О дальних землях, где я взрослел…
Но Бетси звонко: «Сейчас как дам!
А ну пониже нагнись, сосед»!
И я подставился, но родня
На шутку весь разговор свела,
И праздник кончился, ночь ушла,
И набежали заботы дня.
Я их вычерпывал, как умел,
Я порывался уйти опять
Погожей ночью, пока все спят,
Но задержался в потоке дел.
Повторно брался за старый барк,
Но воду вычерпал, и остыл,
И в общем ритме пахал, косил,
Труды к трудам, а иначе как?
В нетрезвом праздничном ноябре
Как все боролся за чашу льва,
Плясал и пел, подбирал слова,
Спускался к озеру на заре.
И к дому нехотя ковылял,
И думал: было ли всё со мной?
Да это чей-то рассказ ночной,
В который слишком поверил я.
Ну да, тут раз ночевал один
Рассказчик пришлый из-за хребта…
А впрочем, нет, было всё не так,
Я в той истории младший сын.

Так вспоминал я о жизни той, 
Что уж не знаю, проспал, прожил,
Глушил я память и ворошил,
И лет, пожалуй, прошёл пяток.
Случилось лето, был яркий день,
Миль тридцать к северу от села,
В конце весенних работ была
Всегда там ярмарка лошадей.
Народ съезжался издалека,
И те, и эти, и мы с тобой,
И хвост, и грива на вкус любой,
И торг, и гомон, и жизнь легка.
В тех ярких ярмарочных краях
Такой обычай, что ввечеру
Торги закончив, идут к костру,
И травят байки о лошадях.
В кругу со всеми, жду свой черёд,
Готов рассказ про копытный след,
И про наездников давних лет,
Но слышу вдруг из толпы: «Нет-нет,
Ведь это Джим, он как Бог, соврёт».
И как я Бетси не замечал?-
Ей восемнадцать, сейчас она-
Ну просто юная Джим из сна,
А я?!- не Джеком ли нынче стал?
Нет, я когда-то не зря шутил
Про плечи, шею и сватовство.
А Бетси: «Ну-ка, рассказ на стол
О том, как женщиною ты был».
И я заплакал, и от огня
Побрёл, приблудный, чужой, чудной,
Но Бетси следом пошла за мной,
Шепнула: «Джим, не гони меня».

Шальная свадьба как раз пришлась
На осень, время конца работ,
И Бетси к лету ребёнка ждёт,
А мне пора завершать рассказ.
Ведь я не выдумал ничего,
Но каждый раз, подходя к воде,
Боюсь черпнуть этой правды горсть.
А вдруг, едва потревожу гладь,
И в неизвестность нога скользнёт…
И где та жизнь моя, кто поймёт?-
Уже мне этого не понять.