Старики

Двух похорон в моей сознательной жизни хватило, чтобы понять, что люди не всегда рвут на себе волосы по ушедшим и кричат в голос.
У баб Кати был не похожий на нее муж – худощавый, загорелый от работы в поле и высокий. Курил махорку, как-то раз даже дал попробовать сестре самокрутку – сколько крика тогда было... Пил временами, у нее и тонкий белый шрам на руке остался с тех времен.
А когда мы пришли на поминки, я старалась не смотреть в ее глаза, потому что все годы как-то сразу навалились на нее. «Осиротела» - она сама так сказала. Остался пустой дом, черный кот и поле за дверью, желтое осенью, с темно-зеленой кромкой леса всегда, дети и внуки в Москве, и мы – в той же деревне.
А у тети Любы, сколько помню, не было никого. Она разводила цветы, пчел и держала кошку Машку. Котята, приносимые два раза в год, ломали тонкие гладиолусы и фиалки, и были с цветочных клумб, на которых любили играть, нещадно гоняемы ивовым прутом.
Я часто приходила смотреть на теть Любины цветы. Иногда приносила какие-нибудь саженцы, а жасмин и малина в нашем саду - от нее.
Пришла и этим летом, не собираясь, просто проходила мимо. Слушала, как она рассказывает, как пышно цвели ландыши на могиле ее матери, как Машка в этом году совсем не принесла котят, и что соседские дети приходят к ней за малиной и крыжовником.
Цветов было мало. Лето было жарким и засушливым. Маленькая, всегда идеально выполотая делянка, на которой росли фиалки, какие-то огоньки, гладиолусы, тюльпаны – каждый год что-то новое – была не то чтобы пустой, но совсем не такой, как в прошлом году. Высохшей и... старой.
Потом мы долго сидели на бревнах под ветками яблонь, ломящимися от яблок. Мы – это я, тетя Люба и кошка Машка, пытающаяся куда-нибудь подевать надоевший ей колтун. Совсем слепая уже, старая и больная. И в морщинках у ее хозяйки появились слезы, которых я никогда не видела раньше. Не от горя. От старости.
У меня, вообще-то, есть своя бабушка. Моя бабушка читает Коран, молится, носит большие шали и опирается на палку. Она живая маленькая старушка и под платком у нее тонкая седая косица.
Когда я уезжала, я пообещала тете Любе зайти, как вернусь с каникул. Я прихожу, а в этот раз всё не хватает времени. От города до крошечного зеленого дома в три комнаты километров восемьдесят, и это обещание не дает мне покоя.
Я прихожу, как выдается день на выходных. Не потому, что мне хочется, чтобы кто-то вот так ходил к моей бабушке – она окружена детьми и внуками, и ей нет даже нет нужды заводить кошку. Не потому, чтобы кто-то так ходил к моим родителям, когда я стану взрослой и далекой – столько одиноких стариков прошло перед моими глазами, что я никогда не смогу спать спокойно, если оставлю их так. Не потому, чтобы ходили ко мне – ведь мне, по сути, и не очень-то хочется дожить до старости.
Просто потому, что цветов у тети Любы всё меньше, кошка Машка совсем ослепла, а сама она стала меньше улыбаться.