***

             

              Л О Д К А
 

   Торун склонился над водою,
сжимая крепко острогу
своею крепкою рукою.
Река в том месте на бегу
утёс скалистый огибала,
сквозь струи радужной воды
под солнцем глянцево сверкала
цветная галька, снег и льды
сковали мелкие затоны,
покрыли камни берегов,
но здесь течение упорно
ломало ледяной покров.
   Торун давно для рыбной ловли
местечко здесь облюбовал,
где серой, каменною кровлей
утёс от ветра защищал.
   Да, затянулось ожидание,
сегодня явно не везло
и терпеливое старание
лишь раз к успеху привело.
Сазан, острогою пробитый,
покинув чистых вод покров,
упал на каменные плиты,
не очень щедрый, но улов.
   Торуну было лет шестнадцать,
он худощав, но крепко сбит,
из тех, кто не привык теряться
под грузом бед.
                Весь его вид,
лицо, дубленое ветрами,
с прищуром умных, смелых глаз,
фигура с крепкими руками,
всё сразу убеждает нас,
что хоть и молод, это воин,
привыкший сызмальства к борьбе,
и потому теперь спокойно
шагает по лесной тропе.
Плетёнка с рыбою в ладони,
в другой -- острога и копьё,
и кисловатый запах вони
мех одеяния издаёт.
   Тропинка вдоль реки петляет
среди заснеженных кустов.
Зима на сей раз наступает
уж слишком рано, стариков
тревожат эти изменения,
и скудность жизни, как на грех,
внушает тоже опасение –
удастся ль пережить нам снег?
   Все говорят об откочевке,
о том, чтобы на юг идти,
но старики, без подготовки,
твердят: нам гор не перейти…
   Торун, как все мужчины рода,
не раз охотился в горах,
он одолеет их свободно,
он не испытывает страх!
И утварь, и детей, и женщин
не просто переправить, но
там, за горами - много пищи,
а здесь не выжить всё равно…
   Так, размышляя сам с собою,
Торун в становище пришел,
здесь, у террасы, над рекою,
весёлый гомон он нашел,
что вызван был большим успехом:
в болоте, ниже по реке
волками задрана лосиха,
была на топком островке.
Охотники, приметив это,
отбили тушу у зверья.
   Казалось всё, конец всем бедам,
и к горьким запахам жилья,
пусть ненадолго, возвратятся
вновь ароматы сытых дней,
на хмурых лицах загорятся
улыбки.
               Всё же смех детей
и песни глупой молодёжи
не разделяют старики,
их взгляды всё мрачней,
                всё строже,
ведь там, в болоте у реки,
табу нарушено.
                Кто смеет
добычу у других отнять?!
 Ведь дух волков теперь сумеет
нам за обиду отквитать.
   Табу – незыблемый порядок,
в нём голод не имеет вес!
Был приговор суров и краток –
труп зверя унесите в лес!
   На серых лицах ребятишек -
непонимание и боль,
прижались к матерям, не дышат,
глотая слёз колючих соль.
Давно охотники с лосихой
понуро в лес ушли назад,
а в стойбище тоскливо тихо,
украдкой все на лес глядят…
   Торун же яростно ломает
валежник около костра.
Он стариков не понимает,
хоть эта истина стара,
нельзя мешать чужой охоте,
чтоб не мешали и тебе,
но голод царствует в народе…
Как можно так, не по злобе,
лишать весь род хорошей пищи,
кормя прожорливых волков,
волк сильный, он еще отыщет
себе добычу средь лесов.
   Да, в споре главный довод - сила,
в кулак зажатая река,
и правда та, что победила!
К чему же бредни старика
о мести неизвестных духов,
когда добыча у костра?
И так терзает голод брюхо,
а духи…
                Мыслей тех игра
вдруг в ужас привела Торуна –
они ведь могут услыхать!
    О, как опасны эти думы!
Кто смеет голос повышать
на силу, что существовала,
ведя незримо ход вещей?
И всё же в душу мысль запала:
потом, когда в потоке дней
Торун состарится, не станет
у рода пищу отнимать,
детей и женщин не заставит
кору от голода жевать!
   Но вот лосиха позабыта,
жизнь снова входит в колею,
вот пара женщин деловито
мужьям из шкур одежду шьют.
Сшивая жилами их части,
хоть не изыскан их покрой,
и всё ж защитой от ненастья
исправно служит он зимой.
Чуть дальше хмурая старуха
коренья в ступице толчет,
пацан другому треплет ухо,
а тот заливисто орёт…
   Жизнь первобытного селения,
столь непривычный ныне быт,
землянок низкие строения,
чад очагов, убогий вид
одежды, утвари, посуды
и запах редко мытых тел…
Так наши предки жили всюду.
   Да, незавиден их удел…
Конечно, можно ухмыляться
над видом пращуров теперь,
но им-то, надо в том признаться,
не до эстетики, поверь.
Мы лишь теперь – цари природы!
Тогда же, было все сложней,
и постоянные невзгоды
не баловали там людей.
   Так пусть они не столь опрятны,
пусть не возвышенны душой,
зато для них всегда понятны
крик птицы в тишине ночной,
петля следов в песке сыпучем
и тайны самых разных трав,
клок шерсти на кусте колючем,
всё, что забыли мы, познав
теперь величие прогресса…
   Но философия потом,
вернёмся вновь к опушке леса,
туда, где машет топором,
большую лодку вырубая,
могучий, бородатый Солт.
Свою работу завершает,
на этот труд потрачен год!
    По средствам каменного тёсла,
из цельной вековой сосны,
и плот связать совсем не просто,
а лодка…
               Право,  тут нужны
не только сила и терпенье,
не пары, а десятков рук,
но также общее стремление
достичь финала.
                Каждый сук,
что стёсан камнем, сантиметр,
что выжжен пламенем костра,
являлся маленькой победой.
   За днями - дни, мороз, жара…
Не прекращался труд умелый,
и вот он вроде завершен,
но Солт, как прежде, то и дело
обходит лодку, где-то он
подправит выступ суковатый,
иль срежет стружки лишней пласт…
В таких делах спешить не надо.

 

   Вдруг за спиною хрустнул наст,
Солт оглянулся, щуря веки,
откинул волосы рукой
и рядом увидал калеку –
Кривого.
              Прошлую весной
тот был серьёзно вепрем ранен,
стал от того горбат и хром,
к тому же после этой драмы
на мир смотрел всегда со злом.
   Пройдя вихлястою походкой
Кривой на круглый камень сел.
   -- Зачем тебе такая лодка?—
сквозь зубы, сипло прохрипел:
-- Солт знает, очень скоро племя
уйдёт на юг, за перевал.
Не хочет Солт идти со всеми?
Он плыть на лодке пожелал?
По камням и отвесным кручам,
наверно Солт большой шаман,
умеет он летать на тучах,
подобно духам и ветрам!
     Такие колкости опасны,
Кривой конечно понимал,
и всё же, с хрипотцою страстной,
он насмехаться продолжал.
Возможно мстя за то уродство,
что нанесла ему судьба,
скрывал бессилие за злорадством,
ну а в глазах была мольба:
  «Солт, ну ответь на оскорбление,
ударь вот этим топором,
избавь меня от унижения…»
   --Ты прав, Кривой, но дело в том,
что из-за голода забыли
все Варга с рыжей бородой,
его в горах копьём убили.
Ты помнишь, ты же был со мной
и с ним тогда, на той охоте
и тоже видел тех людей,
что из-за гор порой приходят.
Они в жестокости своей
на нас напали, лишь удача
спасла от гибели, теперь
хотим идти за горы, значит
идём на смерть, уж ты поверь,
нас там не свежим мясом встретят,
а лишь ударами дубья!
   -- И что, ждать здесь, покуда дети
все вымрут с голоду?!
                -- Нет, я
считаю, что нам вместе нужно
поплыть на север, вот рекой…
   Кривому сразу стало душно:
   -- Ты обезумел, Солт! Зимой
поплыть туда, где даже летом
бушуют вьюги снежных бурь!
Где днём и ночью солнца нету!
Кому придёт такая дурь?!
Уж лучше с прутиком берёзы
в медвежье логово залезть,
иль прыгнуть в прорубь на морозе,
иль из костра уголья съесть…
    Кривой, плюясь, побрёл к землянкам,
а Солт смотрел угрюмо вслед.
Никто не верит, даже Фалка,
его жена, хоть много лет
все видят, как весною птицы
летят на север.
                Почему?
Там только лед и снег искрится
И нет вовсе пищи никому.
   Но всё равно стада олений
бредут равниной сквозь туман,
и мамонтов большие тени
порой темнеют смутно там…
   А вот шаман твердит, что духи,
оленей в тундру увлеча,
там набивают ими брюхо,
зубами страшными стуча…
Возможно это так, однако,
Солт хочет сам на них взглянуть.
Он смел и не умрет от страха,
пускай нелёгким будет путь,
но там, у духов, много мяса,
они не будут возражать,
чтоб Солт из их больших запасов
взял хоть немного, чтоб раздать
детишкам гибнущего рода.
Пусть Солт лишь воин, не шаман,
и всё ж рискнёт помочь народу,
у духов побывает сам.
   Но то мечты, через неделю
на сходе был решен вопрос
идти на юг.
                И вот белели
пред ними горы, а мороз
впивался иглами в дыханье,
сребром блестел на бороде,
и было лишь одно желанье:
лечь и уснуть.
                Но лишь в ходьбе
спасенье было, потому-то,
безостановочно, вперед
они идут в позёмке смутной.
Кто волокуши волочет
с домашнем скарбом, кто оружие,
а кто в мешке через плечо -
младенца, ледяная стужа
в лицо им дышит горячо.
   Кривой, всё больше отставая,
хрипя, опёрся на костыль,
с глухой тоскою замечая,
как снега вьющаяся пыль
почти что стёрла силуэты
всех соплеменников, но вдруг
из снежной мути, близко где-то,
раздался посторонний звук.
А следом кряжисто, сурово,
на встречу вышел исполин,
копье наставив на Кривого,
правей возник ещё один.
   Вмиг вспомнил сплющенные лица
и злые узкие глаза,
с такими раз пришлось сразиться,
он их жестокость уже знал.
И хоть Кривой теперь калека,
но не забыты времена,
когда охотничьим успехом
был избалован, и спина
вмиг напряглась, предвидя схватку,
взгляд стал острее, и Кривой,
перехватив костыль украдкой,
нанёс удар последний свой.
Враг, с хриплым стоном изогнулся,
Кривой, издав победный клич
шагнул вперёд, но пошатнулся,
боль обожгла, как будто бич,
застлала взор, пронзила тело,
и пальцы, стиснув хладный снег,
застыли в круговерти белой,
но клич, услышал человек.
   Торун мгновенно обернулся,
увидев несколько теней,
поднял тревогу, увернулся
от камня.
                Множество людей
схлестнулись в драке, ведь чужие
напали сразу с двух сторон,
и жала стрел метель прошили,
враз обрывая чей-то стон.
   Солт, суковатою дубиной
сбил с ног ближайшего врага,
затем второго опрокинул,
но подвернулась вдруг нога,
Солт рухнул, мигом откатился,
уйдя от вражьего копья,
но рядом Фала повалился,
и крови тёплая струя
обдала Солта.
 

                А за криком
вдруг над тропой раздался гул,
лавина налетела мигом,
её порыв как будто сдул
всех, кто бился на карнизе,
и многотонная волна,
пав в пропасть с несказанной выси,
затихла где-то там, у дна.
   А горы снова омертвели,
лишь кое-где сквозь белый снег
утёсы сумрачно темнели,
и все же льдов смертельный бег
унес не всех в глубины ада,
скалистый выступ защитил
десятерых, и жизнь в награду
им дал.
                Но вот как рассудил
тут рок (и выбор был жестоким!,)
убив всех опытных мужей,
что пред судьбою были стойки,
оставил пятерых детей –
кому пять лет, но многим меньше,
старуху тощую Мэту,
подростка юною Помешу,
и столь же юного Аду,
а также Фалку, что супругой
была для Солта, что теперь
был унесён лавинной вьюгой
в числе всех горестных потерь.
   Десятым стал Торун, случайно
застряв одеждой меж камней,
 там, где лавиной отчаянной
смело дерущихся людей.
Он бал изранен ледопадом,
к тому же со сломанной рукой,
но все же, вися над бездной ада,
смог удержаться, чуть живой
взобрался на карниз, где Фалка
отволокла его к скале…
   На них смотреть-то было жалко,
на хладом скованной земле,
в горах, белеющих снегами,
без пищи, крова и тепла
могли ли люди выжить сами?
Нет, без сомнения, ждала
их смерть, к тому же очень скоро,
ведь в диком мире тех времён
и воин, попадая в горы,
бывал нередко обречён.
   Но те, голодные, больные,
путём неистовых трудов
смогли вернуться все живые
в родной посёлок, нету слов,
чтоб подошли для описания
невзгод сложнейшего пути,
когда ты чувствуешь в отчаянье,
что нету сил и шаг пройти.
Когда глаза почти ослепли
от беспредельной белизны,
и ветер гнёт людей, как стебли,
ну а они идти должны.
Забыв про резь в голодном брюхе,
забыв сковавший тело хлад,
забыв про завывание вьюги,
идти, качаясь невпопад.
   И эти хрупкие детишки
смогли к землянкам приползти,
но это были лишь делишки,
а вот как зиму провели…
Как голодали, когда крышу
ломало тяжестью снегов,
и как ремни пускали в пищу,
как отбивались от волков…
   Как Аду в прорубь провалился
и отморозил стопы ног,
и как Торун с волком сразился,
чуть не погибнув, когда в бок
тот хватанул его зубами,
и как Панеша по весне
забила кабаргу камнями…
   Да, чтобы описать всё мне,
марать бумагу долго можно,
но не хочу вас утомлять,
скажу одно: им было сложно,
да, очень сложно зимовать!
   А значит, были и потери,
погибли двое из детей,
и умерла Мэта.
                На берег
их выносили, из камней
там были сложены могилы.
Простой обряд у похорон,
тут не кричал шаман унылый,
не слышен амулетов звон,
положат на бок тело, после
навалят камни покрупней,
чтоб звери не вертелись возле,
и всё так просто, без затей…
Ну вот  прошла зима неспешно,
казалось беды позади,
и жизнь отныне безмятежно
для них пойдёт.
                Нет, погоди,
беда опять сюда явилась
и Аду Фалке сообщил:
в предгорье люди появились!
    Страх болью сердце защемил.
Что делать?
                Это враг, бесспорно!
Нам нужно срочно уходить,
сбор краток, всемером, упорно,
они все принялись тащить
к воде ту лодку, что когда-то
Солт делал, смеху вопреки.
Худые смуглые ребята
тянули к берегу реки
то, что едва ли сдвинуть сможет
толпа натруженных мужчин,
но жажда жизни им поможет.
   Враг очень близко, вот один
из леса вышел на опушку,
второй рванул за ним вперёд.
Казалось, жертвы их в ловушке,
но лодка на воде, и вот
она подхвачена стремниной,
вслед ругань, крики, посвист стрел,
вода бушует мутной тиной,
ведь ледоход не отгремел.
   Торун и Фалка древком копий
толкают льдины и топляк,
готовый в раз людей угробить,
перевернув их лодку, так
средь волн клокочущих, всё дальше
несётся бурная река,
в безумной пляске леденящей
кружила беглецов пока,
уж к ночи, качка стала тише,
и люди в лодке, пав без сил,
теперь лежат, почти не дышат.
   Поток их дальше уносил
от мест привычных и знакомых,
куда отныне нет пути,
ведь враг владеет отчим домом,
а где теперь другой найти?
Мысль Фалки из тяжёлой дрёмы
пыталась отыскать ответ,
усталость ватною истомой
давила, застилая свет.
   «Да мы на юг идти пытались,
там встретив остриё копья.
Теперь сюда враги добрались,
остался север, те края,
что были под глухим запретом,
где обитают духи вьюг.
Солт говорил мне прошлым летом,
что не пойдёт, как все, на юг.
Нет, он хотел идти на север,
твердил, там пища есть и кров,
тогда никто ему не верил
и потому пролилась кровь!»
   И Фалка, с неостывшей болью,
вновь битву вспомнила в горах…
теперь несёт нас поневоле
река на север, и хоть страх
гнездится в сердце, Фалка знает:
пусть сотни духов и богов
нелёгкий путь ей преграждают,
она достигнет тех краёв,
где будет тучная охота,
и где не надо голодать
в любой их дней в течение года,
ну, можно ль большего желать?!
   Вдруг Фалку обдало водою,
вмиг размышление прервав,
она вскочила…
                Над волною
клубились тучи, словно сжав
весь мир, скрывая горизонты
вздымались пенные валы,
катясь на лодку плотным фронтом,
грозя увлечь в бездонность мглы...
    И нет земли нигде в округе!
И мало пищи, нет воды…
У Фалки опустились руки
от неизбежности беды.
   Затем то забытье, то бдение,
ком в горле, горечь хладных брызг,
то взлёт на гребень, то падение,
рождающее громкий визг…
   И сколько это продолжалось
никто не знает, день иль век,
но вот однажды оказалась
у брега лодка.
                Человек
сошел с неё, как призрак ада,
ещё один качнулся там,
их было семеро, и надо
ещё в конце добавить нам,
что так у берегов Камчатки,
без вёсел, компаса и карт,
с безжалостной стихией в схватку
вступили несколько ребят
и женщина.
                Они доплыли,
каким-то чудом добрались,
и так Америку открыли.
Чуть позже скалы поднялись
в очередной раз над проливом,
и уже посуху народ
пошел туда, сперва пугливо,
затем смелей, вперёд, вперёд.
по беспредельному раздолью,
там, где не пугано зверьё
они искали лучшей доли
и, может быть, найдут её…