И то, что ей не снится, стоит ли у дверей

И то, что ей не снится,
Стоит ли у дверей
И отойдёт к страницам,
Где мята губ пролиться
На возгласы, на время якорей
Торопиться.
И пробежится ли по лужам словарей
Раздетый образ,
И скажет ли она античности:
«Нет, это он в каюте
Один восстал и цепи
Швырнул под ноги тех, чей берег
Дышал лишь лилипутством».
Гвоздики на снегу не обозначат встреч
И в зеркалах не отразятся
Весёлый перелёт четверостиший,
И фрески, и снежки над Ладогой,
По ложке не отмерить
Испитую до дна забывчивость,
Когда вы ступите, шатаясь, в темноту. 
                2
И время идти к безоружным словам,
И время просеять то, что отторгнуто.
Их будет тридцать, их будет тридцать,
Тех, кто не одет,
Кто ушёл в подполье,
Разобьём и мы их головы об балюстрады,
И будут они стеречь свой час,
Надеясь выйти там, где хватятся кого-то при параде.
Как правило, сердце роняет себя
Под прочерком иллюзий.
И отойти к тюльпанам,
И отозвать воззванья,
И намибиец-стих споткнётся о произношенье,
Но вы не входите, я знаю,
Параграфом, где время африканца
Роняет тень на антресоли.
И не они ли отвернутся,
Они ли мне чета
И синеглазая звезда
Войдёт ли в мир, роняя
Всё то, что выдала руда.
Молчанье скажет больше, чем текила
И если я налью вам то, что недопито,
Придётся им сказать, что до зенита,
Нет, не целуются строка и ритм.
А был ли принц,
Была ли коронация.
              3
Так грустно, что устная речь
Себя не находит в беседке
И капают буковки с плеч,
И клонится вечер к виньетке.
Голубоглазый дождь зайдёт ли мимоходом
И к шторам подойдёт,
И глянет на
Бутоны на столе,
На тех, кто дымоходом
Надеется сойти к Махачкале.
               4
Я умираю ль Юрмалой, сестра,
Невдалеке толпятся мастера
И арки ли заимствуют творца,
Когда он выгнет расстоянья,
Чтоб дать началу перепись конца.
Но этот ветер, ветер шестикрылый
Ударит в лоб,
Задумчивым домам одуматься не даст
И чьи-то колыбели,
И чей-то свет,
И ту, которая спросонья могла раздвинуть время,
И комнатам, и полутьме
Отдать ботанику,
Нет, на весах не примет юный день.