ИЗ больницы. Письмо подруге Свете Шинковой 19 мая

19 мая 1999

22.00
Здравствуй, моя миленькая Света!
Надеюсь, это письмо каким-нибудь образом дойдёт до тебя. Не знаю, правда, каким. Может быть, я сама передам его тебе, когда выйду из этого скверного места. Не буду докучать тебе описанием всех скверностей: я просто устану и, к тому же, мне жалко тебя. Лучше я сразу перейду к размышлениям о жизни (или о её противоположности, что, конечно, вернее). Похоже, моим опасениям суждено оправдаться: как только я освободила в голове место для мыслей, они так и полезли оттуда, отталкивая друг друга и не соблюдая ни одного правила логического этикета. Так что не удивляйся. А если всё же удивишься, то отнеси это на счёт тяжёлого бесконечного сна. Я сплю почти беспробудно. Благодаря этим снам я уже знаю, что самоубийца после смерти сидит в пустом стеклянном двухэтажном доме (в стиле модерн) на дне сухого (стеклянного) фонтана. Он одет в красное (в горошек) платье, его подбородок покоится на коленях, вокруг которых обвиваются руки, а два недоразвитых иссохших крыла висят по бокам. Так он и сидит, честное слово. А ещё я знаю, что за синим бархатным занавесом открываются белые колонны, и поющая женщина с чёрными волосами тоже одета в синее бархатное платье. Но я буду тебе писать не о снах, а о трезвых мыслях, которые возникают в редкие промежутки бодрствования. Хорошо?
Пришёл конец зимней спячке, зимнему солнцестоянию, весенним кошмарам, всяческим тайнам и исходам их. Узнавание прошлого почти безболезненно, обрубив концы всем надеждам. А также – почти неотвратимо, лишь в трудные минуты ,смягчённое робким «а почему бы и…». И теперь мне хочется уйти, я не могу больше быть здесь.
Боже мой, я отказывалась от всего: успех, престиж, замужество, деньги. Говорила: «Ничего мне не надо, а надо только любви!» Но это было всё равно, что просить: «Возьмите вот эти тряпки, труху, осколки, а дайте мне сияющую звезду!» Как?! Неужели я не знала, не знала о шансах: о том, что их нет? О других? Какие они?! О себе? Какая я?! Зачем и кому нужна – я? Стоп! Тут вышла ошибочка… В общем, кому нужен этот разговор? Ни-ко-му. Даже мне. А о чём, о чём он был-то? Ой! – и это уже истерический смех – о философии. Ну да, может, ещё и о поэзии. Ну как? Невероятно, не так ли?
Только не надо писать о мягком вечере, о дне, прошедшем на дне катастроф. Я ненавижу эти отказы! (и плачу сейчас) Не я ли решила идти на заведомо проигранные  предприятия, смиряясь с унижением и неловкостью? К чему же тогда эта внутренняя гордость? Жить достойно и умереть достойно – глупее и смешнее, пожалуй, ничего не придумаешь. И всё-таки можно внутренне наслаждаться твёрдым отказом от всего слишком человеческого (Что благородно? Окончить институт, выучить три языка – и работать потом почтальоном. В полном одиночестве и без взглядов со стороны. Ты скажешь, это невозможно? Ну-ну, ведь можно ещё позволить себе… Нет, ты скажешь: это не благородно – это – глупо. Я согласна), с тем, чтобы броситься во что-нибудь нечеловеческое уже целиком. Нечеловеческое? «Ах, монсеньор, вы слишком многого требуете! Вы слишком мало дали мне, монсеньор!»
Если знаешь – молчи. Что ты имеешь против вечности? Пусть ты, как камень, обветришься и высохнешь на солнце, но зато ты будешь. Наше мрачное кокетство со смертью: «Хорошо, что она умерла молодой!», «Умер? Ну и что», «Я не боюсь смерти» и многое другое – какое право мы имеем на эти высказывания? Разве мы уже умирали? Нет, покуда мы живые, мы никак не коснулись этой области и не вправе судить о ней. Это горе, когда человек умирает. Если знаешь – молчи. Но если не знаешь – тем более молчи. (Наплюй на эти слова, я отказываюсь от них: это – трусость (животный страх) и вежливость тут ни при чём).
Я сегодня в зеркале видела зелёное лицо. Ты даже не знаешь, какое удовольствие доставляют мне все эти сказки. А если не сказки – а сны, или чей-нибудь бред? Я тоже почти уверена, что смерти нет. Почему я так уверена? Не знаю: мне так кажется. Но не волнуйся: я молчу. И всё же, когда я умру, я буду бродить по болотам, и буду вся зелёная, и люди меня не будут видеть, разве что иногда… Ну что, испугалась?
Я не могу больше писать, потому что меня уже нет. В какой вечности летает эта мелодия?
Допишу утром. Наташа