Сказ о паромщице

На Рижском тракте, из города родного
ведущем в сторону Балтики седой,
белеет памятник эры ледниковой —
известняковый берег, холмистый и крутой.
Протянут мост над гладью величавой —
издревле Ольгинским он величался тут,
а сход к нему поныне Пароменьем зовут:
когда-то здесь держали переправу.
И у парома толпился местный люд,
еще не ведавший державной дани,—
лесные жители, бортники, крестьяне,—
креста еще не знавшие, кривичи-славяне,
что жили озером, и лесом, и добром...
И тяжко шел, и поскрипывал паром
из века в век...
                И одиннадцать столетий
тому назад паромщицей на нем
была купеческая дочерь Ольга,
зеленоокая девица, что нисколько
не уступала в силе знатному отцу —
плесковскому* богатырю-купцу,
и в сердце взор, как рогатину, вбивала
любому шалому удальцу.
А в чутком разуме соперницей бывала
волхву общинному — и тоже волховала.
И как людская речь, был ведом ей
язык травы и деревьев и зверей.
Недаром юную паромщицу в общине
признали даже старцы Берегиней —
леса и воды хранящею богиней.
И никогда Стрибог разъяренным валом
не бил ее дощаник — знал он
за ней незримую и неземную власть.

И эту вдасть
вмиг изведал юный князь,
как самое жестокое и сладостное иго...
Он съехал к берегу, киевлянин Игорь,
на Русь чудскую накладывавший длань
велением Олега, с дружиной малой.
И сквозь туманную утреннюю рань,
что над рекой блескучею дремала,
не Плъсков-град вначале увидал он
на берегу другом, и даже не паром,
и даже не паромщицу на нем —
а взор ее.
                Глазами колдовскими,
двумя озерами, зелеными, чудскими
она смотрела, нисколько не боясь
и не дивясь, что перед нею — князь.
И он, едва ее услышав имя,
сильней, чем златом и камнями дорогими,
в полон захвачен крепко и навек,
забыл наказы, что давал ему Олег.
Варяг Свенельд за шелковое кОрзно**
его схватил — но было поздно:
не Игорь-князь, а Игорь-человек
державным голосом промолвил ей:
                «Отныне
ты не паромщица, Ольга — а княгиня,
жена моя, любимая моя!»
...Так — не повелевая, а моля,
наследник Рюрика плъсковичку Ольгу
на берегу Великой нарек своей женой.

И в стольном Киеве славянскою страной
он правил с нею заедино — да недолго...
                И в миг последний,
распят меж двух берез,
древлянами казнимый за лютое полюдье,
почуяв смертный холод всею грудью,
ни стона Игорь-князь не проронил, ни слез.
Лишь имя женское вырвалось — и только.
Лишь слабый шепот ветер с губ вознес.
Но трубный клич донесся до княжьего жилья:
«Княгиня Ольга! Берегиня Ольга!
Богиня Ольга! Любимая моя...»
И клич любимого Ольга услыхала.
И не за князя — за погубленного ладу
так отомстила древлянам, что и малой
избенки не осталось от Искоростень-града.
Запомнил мир славянский на века,
как тяжела у псковской паромщицы рука.

С тех пор в любом лихолетье горьком,
терзающем российские края,
доныне слышит каждая семья
все тот же клич:
                «...Берегиня Ольга!
Подруга Ольга! Любимая моя...»

...А ты, моя сегодняшняя Ольга,
услышишь ли мой шепот — или крик —
когда без слез и по-моряцки стойко
я повстречаю последний миг.
Не ехать мне ни за какою данью:
и я не князь, и другие времена.
Но леший знает, какою далью
окатит нас тысячелетия волна
на рубеже, на излете, напоследок...
О, только б знать и в мучениях и в бедах,
что, словно имя, не утеряла ты
святой и древней паромщицы черты.
О, только б знать и верить только,
что этот клич не сгинет в грае воронья:
«Богиня Ольга! Берегиня Ольга!
Жена моя! Любимая моя...»

На древнем тракте, над гладью величавой
смотрю на отраженья поздних звезд.
А рядом — храм, суровый, одноглавый,
как витязь, что по пояс в сырую землю врос
как башни местные — неприступно-прост,
застыл свидетелем славянской славы.
Его поныне Пароменским зовут.
И сход к воде — каменист и крут.
И воздух пахнет рыбацкой сетью.
И снова, снова — как тысячелетье
тому назад — моста сегодня тут
не видно. Но не видно и парома —
давно ушел он к берегу другому...
И сходится серебряная чешуя
с предутренними звездами в соцветья,
перекликаясь с огненною медью
твоих очей, паромщица моя.
И небо разгорается все выше...
А ты меня и не видишь и не слышишь,
так далеки сегодня наши берега,
их разделяет вовсе не река.
Меж ними — даль, с которой лишь века
сравниться могут леденящим окоемом...
И все же твоего я жду парома,
отчаянья не пряча и веры не тая,
и вновь зову, зову тебя — и только:
«Княгиня Ольга! Берегиня Ольга!
Жена моя! Любимая моя...»

*ПCKOB в старину назывался Плесков.
**Корзно — древнерусская одежда, плащ из дорогих тканей того времени — носился князьями и высшими воинами.