***

 Александр Богуславский

Думы о Петербурге из далёка.
Ода к 300 летью со дня основания.

Лежу, закрыв глаза,
вокруг меня не чудеса экзотики:
дома, проспекты и соборы готики, 
гористые леса и аккуратные поля, и автобаны.
Но  памяти капризом странным
я уносим в далёкие края,
где юность пронеслась волшебной птицей,
где довелось мне некогда влюбиться,
и где, порой, бывал счастливым я.
Туда, где небеса разорваны в куски
бесчисленных  Карелии озёр,
и проплывают облака, как корабли
над Балтикой, сверкающей вдали,
над ширью вод реки,
над дракой чаек за  прибрежный сор.
Над криком их тоскливым и пустым.
Над портом, где  ржаветь былым
участникам боёв надолго суждено,
врастая килями в залива дно.
Над парками, над крышами домов,
Над гулкостью колодезных дворов,
над пухом тополей, цветением каштанов,
над вставшею из утренних туманов,
венецианской сетью городских каналов,
над колоннадами дворцов,
ажурной стройностью мостов,
над шпилями, над куполами,
над позолотой их, над их крестами,
парящими в соседстве с небесами,
над круговым полётом голубиным,
в ответ на колокольный перезвон,
над гласом  их малиново-умильным
сердца зовущим биться в унисон.
Над бело-голубым Собором Смольным.
Над Лаврой Невскою со службой богомольной.
над толпами народа у распятий,
молящих за себя и за грехи собратьев,
над зеленью огромнейших кладбищ,
где мощи  гения терзают червь и мышь,
Исаакием, Адмиралтейством,Эрмитажем,
Над древнею каретою – туристским экипажем.
Над головой Горгоны на решётке,
и безмятежною улыбкой идиотки,
сидящей рядом с тёткою своею
неподалеку  от Амура и Психеи.
Над чьей-то необычною судьбой,
и  звуками органного реестра,
над  баритоном арии и скрипками оркестра,
музеями, где ценностей не счесть,
над монументами великим, жившим здесь:
поэтам, композиторам, ваятелям,  царям,
правителям, политикам, воителям, врачам,
имён чьих славных вереница
составила бы честь любой столице!
Над крупными и мелкими дельцами.
Над умирающими стариками.
Над детской бледностью у стёкол деддомов.
Над горьким пьяницей, утратившим свой кров.
Над местом тем, где на скале
Взметнулся гордо Медный Конь
И всадник Медный на коне
В грядвущее простёр ладонь.
Несутся отрешённо   облака,
гонимые сюда из далека.
усилием погодной полосы,
судьбою ветреной и поиском грозы.
Но, вдруг, в моём воображеньи
исчезло города виденье.
Лишь ветер жесткий и сырой
гуляет над свободною волной.
Кругом лишь топи и леса.
Стук топоров и чьи-то голоса.
Со стоном рушатся лесные великаны,
сыны могучие природы первозданной,
и точно горькая прощальная слеза,
на землю  капает древесная смола.
Стоит на берегу высокий человек,
Он знает всё - разливы этих рек,
Суровых этих мест характер не простой,
но за его широкою спиной,
не прогрессивная уютная  Голландия,
не благодатная солидная Нормандия,
а бородатая и тёмная родная сторона,
которая ему от Бога суждена.
Её поднять до смысла новых дней:
учить своих талантливых детей,
их оторвать от пьянки и гульбы
не мыслит он без власти и борьбы.
Преодолеть застой и отставание
хотел бы он без крови и страданий.
Но время беспощадный прокурор.
Россию не упрятать за забор.
Ей суждено с прогрессом породнится.
Тому залогом станет новая столица.
И на своих костях страдающий народ
её, как птицу Феникс поднял из болот!
Сочась минутами, растаяли века.
Отжили императоры, отмучались поэты,
и времени тяжелая рука
на бронзе зеленью оставила приметы.
Пришёл ХХ-й век  в рубашке палача.
Омылись кровью революций мостовые.
На время Петербург обрел чужое имя,
По кличке непреклонного вождя.
История по этим мостовым
шла уплотнённым шагом боевым.
Став сапогом фашиста на крыльцо, 
брала за горло в мёртвое кольцо,
морила голодом, губила  холодом,
но город не склонила ниц.
Победу он узрел из ям глазниц
и прославлял её из ямы рта.
А нынче снова блеск и нищета,
сопутствуют достигнутой свободе.
Гремит бандитский выстрел иногда.
Стремятся выжить  люди и  заводы..
Но град Петра  живущим  не чета.
Он претворённая великая  мечта.
Он поиск истины в судьбе народа.

.






















.










,