Самоубийцы

                «Се, стою у двери и стучу: если кто
                услышит голос Мой и отворит дверь,
                войду к нему, и буду вечерять с ним,
                и он со Мною»
                Откровение
               
           ПОЭМА                И.ТРОФИМОВ
               
                С А М О У Б И Й Ц Ы

                Крик Первый

                «Убитые тобой приветствуют тебя» 
                Андрей Вознесенский

Еще одно мгновенье и в петле
Он захрипит, раздавленный веревкой.
Как плети,  вниз -  к потерянной земле
Большие руки упадут неловко.
Под мертвым телом заскрипит слега,
В соломе мыши запищат в испуге.
Плечом касаясь о косяк слегка,
Мертвец еще раскачиваться будет.
Широк и крепок висельник в кости.
Его найдут в заброшенном сарае.
Осенний день об этом возвестит
Не к часу загалдевшей птичьей стаей.
               
Одним дверным проемом, как межой,
Отгородился от всего живого.
Холодный, равнодушный и чужой
Последний в бездну сделать шаг готовый.
Стоит на полусгнившем чурбаке.
И в такт ему раскачиваясь мерно,
Он на веревке, словно на курке,
Сомкнул кулак, … для крепости, наверно.
И лишь в щетинистой щеке слеза,
Что искорка горячая, живая,
Смогла красноречиво рассказать,
Как трудно в жизни люди умирают.

Его, как видно, бездна не страшит.
Петлю он предпочел себе во благо.
Куда страшнее и опасней жить,
Когда не знаешь, что от жизни надо.
Когда ежеминутно боль в душе





Испепеляет воспаленный разум.
А прошлые деяния уже
Смертельной стали для души заразой.
Греховный шаг бедняга совершит,
И без причастия в могилу ляжет.
В петле самоубийца не блажит,
Не отвернет, не будет медлить даже.

Он как судья, палач и прокурор.
Без права на прошение, на милость
Себе сегодня вынес приговор,
Чтоб дело вовсе намертво закрылось.
Чтоб больше пересудов не вела
Дотошная, пытливая деревня,
Ведь хлопнуть дверью можно не со зла,
Терзаясь искуплением, как скверной.
Истратив силы на борьбу с собой,
Как есть в патологическом порыве,
Не споря, в общем, более с судьбой,
Себе он виселицу спешно выбрал.

Бежит от мира, солнца и людей,
Рвет навсегда живительные связи.
Бежит, не пожалев своих костей,
В ином чтоб мире оказаться сразу.
И долгожданный обрести покой,
Укрыться от молвы, людского гнева.
Свершить сейчас измученной рукой
Все, что душа вымаливает, стерва.
Но вот дождется ли покоя он.
Коль за спиной греховная поклажа.
Увидев сына, мать обронит стон,
На дверь с печатью дьявола укажет.

                Крик второй

                «А мне такого рода
                Воспоминанья не к лицу. О тень!»
                Анна Ахматова   
               
- Отныне ты в чистилище пойдешь.
Там, говорят, и муторно, и страшно.
Не от него ль губительная дрожь
Меня, как лист, ломает ежечасно.
Как тяжело там плачут и кричат,
Какие стоны, бедная я, слышу.




 
А по над бездной ядовитый чад
    Измученные руки жадно лижет.
    Пойдешь туда ты, непутевый сын.
    Тянуть вот так же будешь кверху руки.
    Горьчее, чем осенняя полынь,
    Тебе дадутся дьявольские муки.

    На нас лежит проклятия печать.
    Но кто виновен в этом страшном деле.
    Не я ж, кому приказано рожать,
    Кормить, поить, стелить всем вам постели.
    Отец ваш – непоседа, скандалист.
    Мне часто набивал изрядно шишки.
    Но и по ныне мне он не постыл,
    Со мной живет и есть одни коврижки

В подштанниках, бывало, убегал,
И летними белесыми ночами
Метался, куролесил по лугам,
Как на собрании большой начальник.

Но был хозяин наш трудолюбив.
Тесовую он первым сделал крышу.
Работал и в колхозе за троих,
Тащил исправно и хомут, и дышло.
Нет, не старик наслал на нас беду.
Господь накажет, но не за кальсоны.
Я ж за побои мужу и в аду
Отвешу с оплеухами поклоны.
Не мне судить за дерзость старика.
И я была не робкого десятка.
Но до сих пор я не пойму ни как,
Кто первым дьяволу из нас дал взятку.
 
Без времени мой старший сын ушел.
Играя, младший застрелил сестренку.
И сам кончину лютую нашел
Пал в драке под ножом в весеннем колке.
Ушли из жизни раньше сроку мы.
И ты вот стал, мой сын, убийцей.
Сорвал лукавый бешеный калым,
От радости ему ли не напиться

Вот ты сейчас порог перешагнешь.
К нему тебя потащат за веревку.






Для беса поразительно пригож,
Кто жил и умер на земле без толку.

Тебя сейчас мне видеть тяжело,
В тебе я прежнего не вижу сына.
Как есть, всего сивухой пережгло,
Петлю по пьяни на себя накинул.
Не ты ль принес на землю столько зла?
Не по твоей ли мы страдаем сути?
Наш род исчез, осталась лишь молва,
Что перемешан он с какой-то мутью.
На искупление своих грехов
Тебе и вечности, наверно, мало,
А я уйду под вещий, божий кров,
И говорить, и плакать я устала

                Крик третий

                « …Чем с любимой поднять земли
                В сумасщедшего ближнего камень»
                Сергей Есенин

- А! Ты пришел. Теперь держи ответ.
Ты думал встретить дьявола, но рано.
К нему доставят не тебя - скелет,
Распотрошив, как дикого барана.
Потом мое начнется торжество,
Я буду видеть, корчишься ты в муках.
В бессильной ярости грызешь корье,
Как кабаны с весенней голодухи.
Я буду наконец-то отомщен.
Дождался все ж заветного я часа.
Не кущами елейными, рожном
Красно изгоя пепельное счастье.
 
Отец мой на дороге умирал,
Раздавленный, как пласт гнилой соломы.
Который ветер походя  сорвал
С подворья от безудержной истомы.
Он мог бы жить, но бросил ты отца,
Оставив, истекающего кровью.
Решил убийством не марать лица,
И замести следы, не дрогнув бровью.

Я был тогда, к несчастью, далеко,
Скакал на БМП по снежным сопкам.





Иначе все поставил бы на кон,
Тебя чтоб посреди деревни хлопнуть.

Ночной наезд остался не раскрыт.
Ты от суда ушел, отца похоронили.
Ты был одет, обут, по горло сыт,
Его ж раздавленные кости гнили.
Не в горе убивался я тогда,
А отравлял я ненавистью душу,
И по ночам, скрипя зубами, ждал,
Терпел, едва присягу не нарушив.
Мое желанье было велико.
Лишь только дембельнулся я по сроку,
Как тут же выломал дубовый кол,
Плануя душу вытрясти с наскока.

Ты падок был на разное зелье.
И этим я воспользовался ловко.
Как я считал, мне крупно повезло
С такой простой, бесхитростной уловкой.
Плясал я дико на твоих костях.
И бил тебя, как в голливудских фильмах,
Не чуя боль в разбитых кулаках,
Чтоб ты из жизни не ушел цивильным.
Удар и стон. Ещё один удар.
И хруст в костях, и хрип взбешенной глотки,
В которой сопли, кровь и перегар
Смешались с острым запахом селедки.

Тогда изведал ты, как знать, сполна,
Как страшно умирать по чьей-то воле.
И в ожиданье ледяного сна,
Захлебываться нестерпимой болью.
И лишь я прочитал в глазах твоих,
Что в силу злого мщенья ты поверил,
Как гнев в душе моей заметно стих,
И словно ключ к нему мной был потерян.
Не в силах был последний я удар
Обрушить на безжизненное тело.
Адреналина буйствующий дар
Сгорел во мне, не завершивши дело.

Тебя в тот час добить совсем не мог,
Наверно, не готов я был к убийству.
Не вызубрил мне заданный урок,
Не сдав зачета, безнадежно свистнул.





Но я не струсил, с поля не сбежал,
Не смалодушничал, не испугался.
Под скрежет зуб, но все ж кулак разжал,
Чтоб ты вот так с собою рассчитался.
Шепнул, как видно, сверху кто-то мне:
Пасть от руки, хотя бы из-за мести,
Очистившись от скверны, как в огне,
Не слишком ль много для убийцы чести.

Ты – распростертый на лесной траве,
Большой, широкоплечий, весь разбитый,
Свербя, рубцами алыми горел,
Но мы с тобой сейчас вот только квиты.
В тебе в то время кипятилась спесь,
От боли, ярости не знал ты края.
И не в грехе, а в муках чуял смерть,
Как чует зверь, от пули умирая.
Твоя живая плоть мне не нужна.
И понял я, что мне не стало б легче,
Коль обнажил бы спрятанный кинжал,
Всадив его в отравленную печень.

                Крик четвертый
               
                «Жизнь не зрелище и не праздник;
                жизнь – трудное занятие»
                Сантаяна

А, может, это будет и не так.
Да что с того сейчас самоубийце.
С ноги его срывается чурбак,
Чтоб в темный угол неспеша скатиться…
Все кончено. Как просто, но грешно
Жить воровато и уйти украдкой.
Петлей раздвинув небосвода шелк,
Дела оставив дома в беспорядке.
Себе он бездну выбрал, чтоб молчать,
В петлю вложив земной остаток силы.
Самоубийцы черная печать
На пепельных губах его застыла.

Без сожаленья смотрит на него
Хранитель ангел, плюнувший на чадо.
Как ни старался служка, но изгой
Не избежал заслуженного ада.
Он с малолетства был неисправим,





А отроком гулял напропалую.
И замечал несчастный херувим,
Что черт из подтишка его балует.
Однажды лишний выпитый стакан,
Подсунутый рогатым доброхотом,
Потом с подобострастием толкал
Перепивать положенную квоту.

И неспроста убийство совершил.
Не пьяному ли море по колено.
Но кровь людская – не приправа в щи.
И не с коммерческого пива пена.
Она верижной язвой залегла
В душе в то место, где ночами больно,
Когда ты сам с собою не в ладах,
Исходишь криком, корчишься невольно.
И в каждой щели видится оно,
Кому обязан ты сказать всю правду,
Что если мордой вляпался в дерьмо,
То по заслугам так тебе и надо.

По улицам тащиться чужаком.
Пропащим чувствовать себя на людях.
Уж лучше виснуть на слеге мешком,
Пускай лишь раз они за все осудят.
Не ангел ли старался за него,
Церковным призывая перезвоном,
Покаявшись, и водку и вино
Сменить на материнские иконы.
Быть может, скоро именно они
Святым, всесокрушающим знаменьем
Зажгли б в тоскующей душе огни
Желанного, земного искупленья.

Но не нашелся он на этот шаг,
И, как во сне, ему все мнилось, мнилось,
Что рода человеческого враг
Над ним не ймет ни власти и ни силы.
И гнал он мысли об убийстве прочь.
Не дьявол же за прошлое осудит.
Но вышло так, что за былую ночь
Его убийцей заклеймили люди.
Когда несостоявшаяся месть
С его хребтом его сломала волю,
Он понял, что теперь за жизнь и честь
Ему и днем и ночью будет больно.





                Крик пятый
               
                «Удрученное сердце трудно
                развеселить словами»
                Шиллер
               
Сын за отца и в правду отомстил,
Ударил по душе он, не по чреву.
Собрав в кулак и сгусток сил,
И молодые трепетные нервы.
Он в рукопашной был жесток и дик,
Прости, Господь, по молодости это.
Адреналин господствовал лишь миг,
У нас не практикуется вендетта.               
Да, парня надломила смерть отца,
Испепелила, как пожаром, душу.
По праву ущемленного истца
Он кулаками понимал и слушал.

Он – редкий, затаившийся молчун,
Порой за сутки не сказавший слова,
В Исофатах, может быть, учтут,
Что и себя он осудил сурово.
Как был в угаре, с берега нырнул
Оставив о себе лихую память.
Что не сломал, для верности согнул,
А, не убив, сумел смертельно ранить
С бредовой смертью парня умерла,
Как тень, глубокомысленная тайна.
А в преисподней черт торжествовал,
Что грешником прибавилось случайно.

Сподвижников все больше у него,
В монастырях заплакали иконы.
Ликург и Хаммураби, и Солон
Смакуя, издают его законы.
И сельский парень так и не понял,
Как дело было скроено и сшито.
Не алиби преступника суд внял,
А шепоту таинственной защиты
И стало тесно парню на селе
Одними тропами ходить с неправдой.
Своё решенье, сердцем осмелев,
Не посчитал трагической утратой.

И, падая на илистое дно,




Как в темный холод летнего колодца,
Он видел, что серебряным пятном
Сквозь матовую топь светило солнце.
Оранжевые образы земли,
Глазастая, улыбчивая мама.
Живой отец и яркий свет вдали,
Куда он стал проваливаться камнем.
Уплыл непостижимою звездой.
Решил живой легендой в воду кануть.
Какой нечеловеческою мздой
Нас облагает черт за кровь и память,

Российская трагическая новь.
Характеров и личностей осколки.
На что ещё простой мужик готов
Под песнопенья, слезы, кривотолки.
Порыв больной, измученной души
Привел его к трагической развязке.
Господь ни перед кем не согрешит,
Коль уделит ему немного ласки.
Душа его со смертью подлеца
По ней в изнеможении сгорает,
Чтоб встретить торжествующе отца
В святом чертоге трепетного рая.

                «Побеждающему дам сесть со Мною
                на престоле Моем, как и Я победил
                и сел с Отцем Моим на престоле
                Его…».