Пластилиновое облако

I

Сегодня я по-настоящему поверил в Бога. Кажется, до сих пор я не придавал особого значения понятию его небесной сущности, и вот, наконец, что-то такое во мне пробудилось. Захотелось вздохнуть полной грудью, задрать кверху голову и улыбнуться в бездонную пропасть облаков: почувствовать, что вот Он следит за мной, усталый седовласый старец с густой бородой, и как от этого на душе радостно становится.
Вчера весь день шёл дождь, и только к вечеру погода немного успокоилась. Я брёл по рыхлой дороге вдоль леса, и мой одинокий силуэт едва заметно отражался на тусклой поверхности мутных луж. Вдруг я заметил на земле, прямо перед собой, виноградную улитку. Осторожно, двумя пальцами, подобрал её за раковину и посадил на ладонь, - захотелось поближе взглянуть на это хрупкое и пугливое существо. Странно, но улитка даже не думала прятаться в свой домик; она просто сидела, вытянув рожки, пытаясь постичь для неё непостижимое и разглядеть то, чего она, будучи обычной улиткой, узреть не способна. Я не стал дольше мучить бедное животное и отпустил её в траву, чтобы она не стала жертвой случайного прохожего, а сам как исполин склонился над ней, в тайне упиваясь своим величием. И тут меня осенило: Он есть! Об этом невольно поведала мне простая виноградная улитка. Я представил себе, как мудрый старец наблюдает за нашим мирком, запрятанным в одну из миллиардов снежинок гигантского стеклянного шара, какие люди часто дарят друг другу на Рождество. Жуткая радость закралась мне в душу, ведь я осознал, что кто-то заботится о моём существовании в этом уголке земного шара, как я, в свою очередь, забочусь об улитке.
Осень зажигает факелы на клёнах, из окна она кажется доброй и справедливой... Но это только на первый взгляд, вы уж мне поверьте. По двору гуляет чёрный пёс, словно это моя тоска стережёт усталое сердце. Скупые солнечные лучи невольно сливаются с золотом увядания. Не вижу необходимости выходить на улицу, вижу острое нежелание оставаться дома. Комната кажется почти пустой. Острые силуэты мебели расставлены в беспорядочном поглощении дальних углов. Звенящая тишина всей своей тяжестью давит на виски. Я сижу, ссутулившись, потираю ладонью о край стола. Дыхание тяжёлое, отрывистое. Меня одолевает простуда. В зеркале напротив вижу свою растрёпанную физиономию, тусклые болезненные глаза. Они почему-то уже не кажутся мне своими, а один явно хочет выкатиться из орбиты и покинуть надоевший череп своего хозяина. Устало поднимаюсь со стула, придерживая рукой правый глаз. Тишина скользкой змеёй обвивается вокруг шеи, становится невыносимо душно, но я терплю. Вдруг всё это тоже принадлежит кому-то другому?!
По улице идёт дождь. Залезает под зонтики и щупает неосторожных прохожих. Я шагаю в ногу с ним и как будто теряю ощущение реальности: город насквозь пропитан дождём, он размяк как клочок удивительно пёстрого картона, и всё это – одна сплошная декорация или, на худой конец, чья-то умелая модель из папье-маше. Сажусь в трамвай. Он медленно звенит, словно вторя монотонным всплескам дождя на стекле. По ночам мне часто снятся трамваи.
Отчего-то вспомнил сестрёнку. Когда-то мы тоже сидели вот так в трамвае, под шум дождя, и в вагон вошла девушка. Она была очень красивая, и многие пассажиры обратили на неё внимание, такую трудно было не заметить. Да и я невольно любовался ею. И когда эта девушка вышла через несколько остановок, моя Лиза загрустила. Я как-то сразу определяю, когда сестра грустит, а когда просто о чём-нибудь задумалась. Лиза сказала, что сама не понимает почему, но она вдруг страшно расстроилась, когда девушка вышла из вагона, настолько та была красивая. Признаться, меня это немного позабавило.
За окном трамвая просыпается новый безумный день из серии этих вечно затасканных будней. Я пребываю в бесконечной плоскости созерцания своего собственного «я», и сегодня мне снова хочется жить. Откуда-то взялся комар. Подлец гудит над ухом, но я ему даже рад. Не знаю, как у вас, а у меня поездки в общественном транспорте частенько вызывают ненужные воспоминания. Нет, они, конечно, нужны, раз я к ним возвращаюсь, но ведь от этого никому легче не становится. Скорее, наоборот. Поэтому я стараюсь на что-нибудь отвлекаться, как, например, на этого комара.
Моя Лиза теперь уже совсем взрослая. Это ощущается в каждом её движении: в том, как она прогуливается по улице, энергично виляя попкой и задерживая на себе похотливые взгляды проходящих мимо мужчин, в ловких изгибах её тела и, пожалуй, какой-то плутовской искорке в глазах. Даже когда сестра не улыбается, а улыбается она очень редко. Помню, как однажды мы ходили на классную комедию в один из местных театров. У старого актёра, исполнявшего главную роль, был юбилей, и он последний раз вышел на сцену. Пьеса оказалась просто уморительной, а моя сестрёнка за весь спектакль так ни разу и не улыбнулась. Я всерьёз забеспокоился, а она, знаете, что мне выдала?! Сказала, что вся публика пришла полюбоваться старым актёром, а ей его ужасно жалко. Безусловно, он старался не забыть свой текст и твёрдо стоять на ногах, но это ему удавалось с трудом. Иногда суфлёр так громко подсказывал, что некоторые зрители едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. И мою Лизу это задевало до глубины души. Я не стал ничего говорить. Возможно, тогда я даже был с ней согласен. Всё-таки, актёры – довольно странная категория людей.
Пора выходить из трамвая.

II

Писателю не гоже быть трусом. А я – самый настоящий трус. То есть я не могу просто взять и написать, к примеру, что я умер или вдруг проснулся женщиной. Не с женщиной, прошу заметить, а именно – женщиной, в каком-нибудь превосходном теле. Ласкать его, обладать им. Моё сознание невольно начинает проецировать подобную ситуацию. Разумеется, если я об этом напишу, ничего такого со мной не случится, но всё равно мне будет как-то не по себе. В последнее время, чтобы настроить себя на нужный лад, я представляю, что на самом деле должен был умереть, допустим, год назад, но этого не произошло. Тогда начинаешь смотреть на вещи под несколько другим углом, при мысли, что наворачиваешь на земле лишние часы твоей жизни, которых не должно было быть.
Недавно познакомился с очень милой девушкой по имени Марта. Она старается читать хотя бы по тридцать страниц в день из-за того, что где-то слышала, ровно столько читает американский президент. А когда ей удаётся прочесть чуть больше, она очень гордится, ведь вполне может похвастаться тем, что читает больше американского президента! Тоже довольно забавный случай.
Марта заставила меня посетить музей современного искусства. По её словам, всё гениальное – просто. Ну, скажем, ничего прямо-таки гениального я там не увидел (хотя, очень может быть, что она имела в виду «гениТальное», и я просто не расслышал). Если вам доводилось бывать на подобных экспозициях, вы меня поймёте. Из «гениальной простоты» особенно запомнилась выставка досок, уж не помню, как точно она обзывалась. Словом, это были просто доски, окрашенные в разные цвета: некоторые с плавно переходящим тоном от тёмного к более светлому, другие – яркие, броские. Все эти доски были хаотично расставлены по залу, и посетители крутились вокруг них, силясь уловить «концепцию идеи». Я спросил у женщины, продававшей программки, в чём заключается смысл этого комедийного искусства, и, как оказалось, она не имеет ни малейшего представления. Когда она просила художника заменить мрачную чёрную доску, которая висела напротив её служебного места, на какую-нибудь более жизнерадостную, он только расшумелся, заявив, что этого ни в коем случае нельзя делать, иначе нарушится та самая хвалёная концепция, которую все так стремятся понять. А по мне, хоть все стены краской заляпайте, мир не сдвинется с места.
Марта - необыкновенная девушка: в свои девятнадцать лет она цитирует рок-музыкантов и рассказывает пошлые анекдоты. Причём, сначала сама вдоволь насмеется, а потом только расскажет, но это у неё так трогательно выходит, что невольно подумаешь: «Боже, как это мило!» Пожалуй, я бы на такой женился, будь она постарше. Я-то уже совсем старый, ещё пару лет и дотяну до возраста Христа. Надеюсь, меня не распнут за моё неуёмное желание, во что бы то ни стало стать счастливым...
Однажды едем в метро, а Марта вдруг как захохочет! Заставила половину людей в вагоне обратить на нас внимание. Оказалось, она вспомнила свой первый сексуальный опыт, точнее, те ощущения, которые испытала после того, как всё случилось. Марта представила, что все люди, едущие в одном с ней вагоне, такие обычные, скрывающиеся под маской приличия, на самом деле – куски мяса разной толщины, и что все они занимаются любовью, стонут от оргазма: и эта женщина, нацепившая на нос очки в жуткой оправе (прикидывается паинькой), и парень с дешёвой музыкой в наушниках (как ломается его голос, когда в штанах скапливается кровь), даже старушка, перевозящая кошку в корзине (у неё ведь тоже когда-то было)... Я сейчас не кошку имел в виду.
Когда мы гуляли в парке возле её дома, Марта вдруг спросила меня: «Я не слишком быстро иду для тебя? А то мне все говорят, что очень быстро...» В этот самый момент я почувствовал в ней что-то близкое, что-то поразительно на меня похожее, как будто нас связывает нечто большее, чем просто мой ненасытный дружок, просыпающийся по первому сигналу моего «кардибулятора». Но одновременно присутствует непонятное мне отторжение, как если бы я вообразил себя в качестве планеты, а её – спутником, вращающимся вокруг меня. На моей планете множество вулканов и гейзеров, и они выбрасывают свою энергию в её пространство, но для спутника - это только тусклые вспышки далёкого света, знакомого, но недопустимого. Она, «мой любимый спутник», кружит по намеченной оси и просто не в состоянии стать ближе. Мы с ней вроде бы – одно целое, одна сплошная концепция из различных совпадений, но окружающим хорошо заметна иллюзия этого единства. Как-то раз, по телефону, я как бы невзначай заметил, что, возможно, я – только одна из многочисленных звёзд на её небосклоне, и мне предстоит лишь осветить её путь, исчезнув с арены. А она дрожащим голосом ответила: «Послушай, когда звезда гаснет, она умирает. Я не хочу, чтобы твоя звезда погасла, и если что-то внутри нас умрёт, я не позволю душе оплакивать останки. Говорят, любовники не могут остаться друзьями, потому что кому-нибудь из них обязательно будет больно. Это неправда! Больно бывает только эгоистам, а в любви нет места этому понятию. Когда ты вдруг решишь отказаться от меня, я смиренно приму роль твоего друга, сделав всё возможное, чтобы только оставаться возле тебя. Мне не будет больно, хотя бы потому, что предмет моей любви будет рядом, и я всегда смогу узнать, всё ли у тебя хорошо. Наверно этим, мой милый, женщины и отличаются от мужчин. Мне почему-то кажется, что ты бы поступил иначе...» Я попробовал возразить, но просто не нашёл слов, как будто мой словарный запас мигом затянуло в чёрную дыру. Такие вот дела, господа-товарищи.
По улице по-прежнему шлёпает дождь, и я шлёпаю рядом с ним.

III

Случайно подслушал разговор двух маленьких девочек:
 - Оказывается, Деда Мороза можно заказать...
 - Интересно, а можно заказать мечту?!
Я всерьёз задумался. Мечта – это ведь что-то такое всеобъемлющее, доступное всем людям на земле, и как только детям приходят в голову такие глупости?!
Марта рассказывала, что мечтает стать знаменитой писательницей, но ей тоже не хватает смелости. Она стремится создать идеальный текст, без малейшего изъяна, чтобы критикам не к чему было бы придраться. План таков: каждое новое слово становится ровным маленьким кирпичиком в фундаменте целого произведения, абзацы служат несущими конструкциями, а главы отделяют друг от друга потихоньку растущие этажи. Концовку Марта придумывать не станет, - пусть, мол, читатель развивает свою фантазию. Стало быть, если следовать её теории, дом останется без крыши... А скоро и я буду как этот дом.
На собрании Свидетелей Иеговы она умудрилась прямо посреди проповеди осведомиться: «Кто же всё-таки этот Иегова?!» Толпа была вне себя от ярости. Хорошо ещё, не растерзали мою голубушку. На мой вопрос, зачем вообще она пошла на это собрание, последовал вполне разумный ответ: «Мне стало интересно.» Расспросив подробнее, я выяснил, что об этом учении ей рассказала одна маленькая девочка, когда Марта попала в больницу. Они лежали в одной палате и часто болтали по ночам:
 - Вот тебе хочется, чтобы рядом с тобой играли животные, не боялись тебя, чтобы ты спокойно могла погладить льва? – спросила девочка. – Всё будет. Надо только верить. И все-все на свете будут жить дружно как одна большая семья. Мы попадём туда после смерти, веришь?
 - Нет. – ответила Марта. – У меня есть свой Бог. Зачем придумывать кого-то ещё?
 - Ты не понимаешь. – продолжала девочка. – Ваш бог – неправильный. Это злой ангел, который позавидовал могуществу нашего бога.
 - Каждый имеет право верить в то, что выбирает для себя сам. Я верю своему Богу, и мне не нужны какие-либо доказательства его справедливости. – не сдавалась Марта.
 - Замолчи! – заплакала девочка. – Всё равно, ваш бог – неправильный! Я не хочу больше тебя слушать! – она уткнулась лицом в подушку и, немного покапризничав, вскоре уснула.
А ещё эта девочка врала медсестре, что у неё болит голова, только чтобы ей лишний раз измерили давление. Просто ей было очень приятно, когда сжимало руку. Вот об этом Марта точно бы написала в своей книге.
Они кормили голубей через больничную форточку. Была зима, и все стёкла покрылись приличным слоем инея. Представляю себе запись в дневнике Марты, сделанную с присущим ей цинизмом: «Из-за морозного узора на окнах не было видно даже этих проклятых голубей, которых мы кормили!» Теперь мне кажется, я даже видел эту заметку, написанную отчасти корявым, подростковым почерком.
Писатели часто записывают интересные наблюдения, чтобы потом по возможности вставлять их в свои произведения, разумеется, при условии сохранения целостности повествования. А Марта так не умеет. Однажды она весь день потратила на то, чтобы решить, куда приспособить потёртую дорожку линолеума, которую приметила в коридоре больницы. Всё дело в том, что он протёрся только ближе к середине, как будто во время тихого часа, пока дремлют врачи, пациенты встают друг за другом змейкой и лихо отплясывают вдоль по коридору. Такая интерпретация таинственных следов на линолеуме очень забавляла Марту, но эту идею некуда было применить, и она в отчаянии звонила мне и жаловалась на свою бездарность. Я успокаивал ее, как мог, хотя, если честно, мне начинали надоедать её частые депрессии.
 - Никто не слышит, как по ночам в своих кроватях горько плачут клоуны...» - однажды прошептала она в телефонную трубку.
 - Никогда не любил цирк. А точнее, всегда не любил. – ответил я. – Клоуны – ошибка природы.
 - Я тоже не люблю цирк... – послышалось на том конце провода. – Там даже звери притворяются.
Странно, мы с ней так похожи, а что-то всё равно не сходится. Как будто соединили две половинки от одного яблока, но прежде ножом неправильно сделали надрез. И вроде яблоко-то целое получилось, да всё же не то...
Дождь закончился.

IV

Писать книгу – очень неблагодарное дело, особенно если заранее знаешь, что твоё мастерство нуждается в долгих годах тренировки, а копировать какого-либо известного писателя для тебя – последнее дело. А когда, вдобавок ко всему, здоровье шалит, тут уж ничего не хочется. Даже о любви забываешь. Голова забита совершенно другими вещами, - цепляешься за жизнь как кузнечик за травинку. Особенно если ты – параноик.
Марта постриглась. Теперь, говорит, у неё гораздо меньше мыслей в голове, спасибо парикмахеру. И количество заметок значительно поубавилось, скоро закончит свою книгу. Очень хотелось бы в неё попасть. В смысле в книгу. Сказать по правде, мы ни разу ещё не занимались любовью так, как это бывает у нормальных людей. Она даже целуется с открытыми глазами, хотя, возможно, это только со мной. Всё-таки хочется познать эту девушку до конца, но, боюсь, ничего у нас не выйдет. (Из меня получится неплохой пессимист). Иногда я задумываюсь, может, Марта видит во мне только образ отца, которого у неё никогда не было, и ей просто была необходима отеческая нежность и ласка, а она приняла эту потребность за любовь?! Может поэтому моя бедная маленькая девочка отвергает любые намёки на близость?! В общем, я запутался. С красивыми девочками трудно только дружить. Отчего на душе так паршиво? Я – мужчина, и она прекрасно понимала это, когда знакомилась со мной. Неужели моя наивная глупышка не догадывалась, к чему рано или поздно должна привести наша связь? Какие книжки она читает? В современном мире невозможно жить с такими понятиями!
Мы уже почти как дикобразы. Когда им холодно (в нашем случае – одиноко), они прижимаются друг к дружке и невольно натыкаются на острые иглы. Я где-то слышал об этом. Возможно, в каком-то фильме.
Зачем она мучает меня? Я исколот с головы до пят как подставка для булавок. Хотя нет, подставке гораздо легче, чем мне.
В детстве Марта любила рассматривать книжные стеллажи и всякий раз удивлялась, читая: «Достоевский – ИДИОТ». Она наивно полагала, что кто-то явно недолюбливал этого писателя. Выходит, я ничем не лучше Достоевского, раз умудрился связать свои мысли с этой подросшей нимфеткой, в будущем претендующей на звание женщины. Возможно, она глупа, но в силу своей неопытности, упряма, но в силу совей глупости. Каламбур? Пожалуй... И эта дурочка ещё хочет выйти замуж! Помню её слова: «Наша учительница по литературе – такая классная! Я её просто обожаю! У неё вроде бы есть сын... Я, наверно, не задумываясь, вышла бы за него замуж, только чтобы у меня была такая свекровь!» Моё лицо слегка помято улыбкой. Да кто бы её, собственно, взял?! Марта вечно простужается и завидует своим более благополучным подругам. У них ведь есть отцы, новенькие телефоны и стабильное положение в ячейке общества. А что есть у неё? Бессонница, сезонная аллергия, неумение или нежелание «вдыхать» этот мир...
«Денег нет, сна нет, здоровья нет. Только ты один есть у меня...» (с)
А её стихи, которые никто не читает, про ту любовь, которую она, по всей видимости, так и не испытала, - они ведь даже ей самой становятся противны. Мне она тоже посвящала парочку, но я так и не увидел в этой безликой массе то ощущение счастья, какое я из кожи вон лезу, чтобы добыть для неё. От её стихов веет безысходностью, смирением перед каким-то, по её мнению, нелепым ходом событий. Дурочка решила, что попала в сказку. Я – не добрый волшебник, и у меня нет голубого вертолёта, у меня даже машины нет. Я – такой, какой я есть. Из плоти и крови. Почти всегда говорю то, что думаю. Попытался быть с ней искренним, а что получил в итоге?! Страх того, что брошу её, лишь почуяв что-то неладное. С ума можно сойти! Меня любит маленькая, глупая кокетка без единого намёка на сексуальность: худая, нескладная, с причёской как у мальчишки, ненавидящая мои пошлые шутки (которыми, однако, сама не прочь блеснуть в исключительно женской компании), не носящая юбок и каблуков, таскающая по ночам мамину помаду... Постоянно твердит, что ей не нужен секс, и я потихоньку начинаю в это верить. Что же нравится моей красатульке: галстуки, кеды, карманные часы, рассматривать Playboy, красивые актрисы, Джон Леннон, кресло-качалка в магазине напротив, подрисовывать себе усы, картины Сальвадора Дали и Яцека Йорки, широкие ремни, мои руки, ну и я, пожалуй. Совсем забыл про кошек, но кошки нам обоим нравятся.
Мой маленький колючий дикобраз на другом конце города сейчас, возможно, пишет свой рассказ и вспоминает обо мне... Хотя бы в письменной форме...
«Я тебя совсем неправильно люблю. Не так, как это нужно. Любят ведь много чего на свете: весну, например, или эти деревья, под которыми мы гуляем, птичьи стаи, даже если они потом от нас улетят, родину, маму, лохматую и злую осень... Я тебя люблю почти так же, только, может быть, чуть больше. Потому что ты часто бываешь рядом, заглядываешь в мои глаза, ты – добрый и ласковый. До тебя со мной никто никогда не обращался так хорошо...» - напишет Марта, а может, только подумает или промолчит, но я всё равно пойму, услышу эти мысли.
Она похожа на маленького паучка, который сплёл свою паутинку и сидит-выжидает, а я скажу что-нибудь и случайно порву эти нити, которые она так старательно вырисовывает. Слова вылетают из моего рта, тяжёлые и острые, приземляются на тонкое кружево её мыслей, которое безжизненно колышется на ветру как выброшенный кем-то белый флаг. Конструкция рушится, и паучок снова начинает плести свой незамысловатый узор, пока в один из вечеров я не загоняю его метлой в угол.
Прижмётся к колонне, выполнив мою просьбу, улыбается, смотрит на меня доверчивыми, звериными глазами. Они блестят в темноте, но мне трудно угадать в них её слёзы. Она так боится меня потерять, ведь я не стану любить её как отец, и Марта это прекрасно понимает.
Ненавижу собирать рассказы фрагментарно, словно из мозаики, как это упорно делает Марта, лепит их, похожими на своё пластилиновое облако... Она сама его выдумала два месяца назад, когда мы, обнявшись, стояли на лесной тропе. Над нами повисла малиновая стая вечерних облаков, оттесняя бледно-голубоватые слои прорезанного неба. Она всё больше разрасталась и размывала его ступенчатый свод. Но постепенно облака превращались в серые клочья дыма, цеплялись за верхушки сосен и распадались в растворе вечерней прохлады. В итоге осталось только одно облако. Оно никак не хотело уходить – шпионило за нами. Большое, плотное, облако казалось необыкновенно тяжёлым для узкой и хрупкой полоски неба по вертикали.
 - Смотри-ка, пластилиновое облако! – сказала Марта, запрокинув голову.
 - Нет. – тихо ответил я. – Никакое оно не пластилиновое. Такое, скорее всего, уже давно упало бы нам на голову.
 - Ты бы мог слепить облако из пластилина? – спросила Марта.
 - Зачем? – Ты – моё маленькое пластилиновое облако. Свалилась мне на голову, и что теперь прикажешь делать?!
Марта замолчала, а я стал наблюдать за мотыльком, что сидел неподалёку. Вокруг всё какое-то тёмно-синее, а он белый, сидит себе на кусте: то сложит крылышки, то разложит – маленький маячок для двух заблудших душ. И ещё это пластилиновое облако как наша пластилиновая любовь.
В тот вечер я впервые увидел белку.

V

Я иду мимо улыбок стариков и пышногрудых мамаш с колясками, мимо скамеек с людьми, жадно поедающими жареную картошку, а на деревьях нагло желтеют листья. Скоро зима всё похоронит, а листья в первую очередь.
Утром видел маленькую девочку – она взлетала на качелях. Шёл дождь, а она всё так и порхала среди жёлтой листвы.
Разве только тот садовник,
У кого есть сад?
Разве только тот любовник,
Кому ты рад?!
Разве только тот сапожник,
Кто в сапогах?
Разве только тот художник,
Кто держит кисть в руках?! (с)
Невидимые птицы едят осенние ягоды. Невидимые кошки мерещатся на пустых лестничных площадках. Невидимые дети бегают по этим площадкам, перешагивая через одну или две ступеньки. Невидимые собаки водят носом, пытаясь уловить твой невидимый дух. А ты идёшь в никуда и уносишь бесконечную грусть дождя на подошвах своих ботинок. Ты уже себе не принадлежишь, ты являешься частью чего-то большего, чем жизнь. Ты сам – жизнь. В тебе – жизнь. Повсюду – жизнь, нелепая в своём увядании и возрождении, присутствии в каждом прохожем. Мимо проносятся машины. Они, чем-то похожие на бабочек, - тоже жизнь. И даже этот нищий бедолага, который возится с консервной банкой. Любая жизнь - по сути всего лишь консервная банка, просто требуется понять, с какой стороны к ней подобраться, чтобы вскрыть как наболевший нарыв.
Снова начинается дождь. В исступлении бьёт по лужам, царапает асфальт, превращая его в тигровую шкуру. Облизанные листья старых вязов вновь и вновь вздрагивают, словно приходя в экстаз при каждом его поцелуе. Этот дождь - тоже жизнь.
Марта пишет свою книгу. А мне больше нечего писать. Я устал. Ха-ха! Надо мной даже улитки смеются... Повсюду жизнь: я – жизнь, ты – жизнь, Марта – жизнь. И всем вроде бы должно быть весело и приятно.
Эх... Повеситься что ли, на ветке счастья?!

А Марта пишет свою книгу:
«Сегодня я по-настоящему поверила в Бога...»
Став тобой. Марта.

Октябрь 2007