Уже минуло столько лет...

Уже минуло столько лет,
поблёкли образы заметно.
Гусар отважный и поэт
дневник читает бессюжетный.

В расквартированном полку
историй много было разных,
считать их будет труд напрасный.
Вновь обратимся к дневнику...

Вчера явилась предо мной
такая страшная картина –
друг Тани ранее живой
был поглощён речною тиной.

Он окунулся остужать,
вмиг нагрузившись через меру,
свою пылающую веру
во внеземную благодать.

Излишне будет обсуждать,
что благодать ту звали Леной.
За честь любой мог посчитать
пред нею преклонить колено.

И лишь по достиженьи дна
пришло с задержкой осознанье,
что всевозможные признанья
по сути просто ерунда.

Он не желает признавать
в судьбе крутую перемену,
и губы синие опять
твердят тоскливо: "Лена, Лена…"

Но тщетны все его мольбы
в безмолвном мире рыб и раков,
увы, опять безбрежным страхом
скорей всего они полны.

Какой кошмар, какая жуть!
Закрою шторы в исступленьи.
Ложусь скорей, пора уснуть,
ведь завтра снова встреча с Леной.

Она просила не губить,
увы, несчастного поэта.
В разгар бушующего лета
вино мы снова будем пить.

Сон дивен, следует признать.
Всё потому, что непривычно
мне на мансарде восседать
и виски пить в кругу отличном.

О том, о сём поговорить
мне будет крайне интересно.
И слушать вас мне будет лестно,
и с радостью я буду льстить.

С трудом уняв любовный криз
и прояснив своё сознанье,
готовить начал он сюрприз -
по сути новое признанье.

Парадный кивер засверкал,
бокал упал опустошённый.
Гусар опять преображённый
на встречу к Свете поскакал.

Измяв израненный платок,
украдкой дома Таня плачет.
И виден слез её поток,
и вряд ли будет всё иначе,

когда маячит бельэтаж,
за ним заветная мансарда
из глубины большого сада.
И тут наш друг поймал кураж...

Мне ваша критика близка,
придётся сделать отступленье.
Оставим Свету мы пока
и дум высокое стремленье.

Вы предлагаете спешить,
идти на поиски корнета?
Придется обойти полсвета,
где он успел так наследить.

Ах, бросьте. Вот же он, в саду,
стоит перед любимым домом,
изнемогает как в бреду
от страсти ранее знакомой.

Задумчиво смотря в окно,
меж тем, мечтательная дева
посля куплета и припева
вдруг слышит звуки. Чу! Оно!

Шажок один, затем другой.
Пред ним удобный выступ камня.
Уже протянута рука,
и вот распахнутая ставня.

И образ милый вновь в окне.
Сердечко девичье так бьётся,
в душе героя отзовётся
как песня птицы в вышине.

Нога предательски дрожит...
Корнет невольно размечтался,
и потому он вниз сорвался,
и на земле уже лежит.

В глазах повсюду пелена,
но вот он чудный голос слышит:
"Голубка няня, он не дышит!"
И слёз, и горести полна

она на грудь ему падёт,
в пылу рыдая безутешно,
и что сейчас произойдёт,
возможно, богу лишь известно.

Вдыхая женский аромат,
герой лежал на поле брани.
Признаться, был уже на грани
и ощущеньям был он рад.

"Кто всё же это может быть?" -
засели мысли у поэта.
Некстати довелось забыть.
"Татьяна? Лена? Может, Света?"

Сейчас, когда круги плывут,
и где-то память без изъяна,
Светлана, Лена и Татьяна
так образно смешались тут.

Старушка трезво рассудив,
что ей не избежать напасти,
решила Тихона позвать,
чтоб тот утихомирил страсти.

"Постойте, милое дитя", -
так няня вновь увещевала.
И тут же Тихона позвала,
меж слов по-прежнему кряхтя.

Суровый Тихон рассмотреть
старушки просьбу согласился
и был готов уже огреть,
но вдруг потом остепенился:

"Вам, сударь, надобно бежать.
Уж коли барин примечает,
сдаётся мне, он осерчает,
велев вам задницу надрать."

Суровый вид крестьянских вил
рассеял лишние сомненья.
Корнет стремительно ожил,
отбросив прочь свои виденья.

Ему манер не занимать,
он выразил своё почтенье,
а вкупе с ним и сожаленье,
что должен далее скакать.


Репродукция - С. Бузату - "Гусарская любовь"