Пророк против поэта

А когда вы встретите тех, которые не уверовали,
то -  удар мечом по шее;
а когда произведёте великое избиение их,
то укрепляйте узы.
                Коран, 47: 4
 
Горе всякому хулителю-поносителю...
Будет ввергнут он в "сокрушилище"...
Огонь Аллаха воспламененный,
который вздымается над сердцами!
                Коран, 104: 1 — 6

(Все цитаты из Корана даются в переводе академика И.Ю.Крачковского.
— Коран, М., 1963, первая цифра — номер суры, вторая — стиха)



Данная статья не претендует на роль научного исследования. Это -  скорее эссе, личные размышления, попытка по-своему интерпретировать некоторые факты, мнения, гипотезы и предания, вошедшие как в научный, так и религиозный обиход. Мне нравится высказывание академика В.И. Вернадского: "Я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведёт меня в дебри; но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли, я не могу и не хочу заставить её идти по дорожке, практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько более понять те вопросы, которые мучают меня..."

Поэт и пророк... Эти два слова нередко встречаются на страницах литературоведческих работ, посвященных тому или иному служителю Музы, чей стих, согласно лермонтовской метафоре, "как божий дух, носился над толпой" и звучал, "как колокол над башней вечевой, во дни торжеств и бед народных". Вдохновляясь библейскими сказаниями, мировая поэзия создала — и, увы, не без основания — образ поэта, осмеянного и гонимого неблагодарной чернью, которая бросает в него камни и... собирает деньги для памятника тому, кто при жизни был ославлен толпой, не понимающей его пророчеств. Поэт-пророк... Это, пожалуй, высшая похвала, на какую была способна литературная критика в отношении тех, кто "глаголом жег сердца людей".

Да, были поэты, наделенные пророческим даром. Но были и пророки, которых можно смело причислить ко всемирному "цеху поэтов". Вспомним, например, автора песен и гимнов Авесты (свода священных текстов зороастрийского вероучения) — иранского пророка Заратуштру или же некоторых библейских "посланников божьих"...
Среди исторических личностей, обладавших талантами и поэта и проповедника религии, пожалуй, самое видное место занимает Мухаммед ибн Абдаллах (570 — 632), откровения которого в виде аятов и сур воплотились в Коране, священной книге мусульман, считающейся первым письменным литературным памятником арабов.

ЧТО ЕСТЬ ЛОЖЬ?

Мусульманская догматика придает особое значение вере в священные писания и в пророков, стоящих в небесной иерархии даже выше ангелов, которым легче служить богу, так как не приходится преодолевать адамовой греховности, присущей роду человеческому, "Мы отправили к каждому народу посланника: "Поклоняйтесь Аллаху и сторонитесь язычества" (16, 38). Но не многие из посланников обладали словесным искусством, которое отвечало бы требованиям высокой поэзии. Мухаммед — "печать пророков", один из тех "избранников божьих", кому благоволила язычница по своему происхождению — Муза.

Переводчик Корана, выдающийся советский ученый, академик И.Ю.Крачковский (1883 — 1951) утверждал: "Мухаммед — поэт, а не мыслитель"; "несмотря на протесты, Мухаммед — поэт", который достигал «поэтического эффекта простейшими средствами».

Член Академии наук УССР А.Е.Крымский (1871 — 1942), писатель и востоковед широкого профиля, сделал глубокий историко-филологический анализ Корана, который написан своеобразной рифмованной прозой. На подобном поэтическом языке вещали и арабские языческие прорицатели — кахины. Самые ранние откровения пророка, по мнению А.Е.Крымского, полны огня и поэтического вдохновения; суры позднего, мединского периода жизни Мухаммеда — это в большинстве своем уже сухие поучения и законодательные предписания пришедшего к власти старика.

О поэтических достоинствах Корана до сих пор спорят между собой как апологеты, так и критики этой мусульманской библии. "Литературоведы" эпохи Халифата говорили, что "от поэта требуется мастерство в его речи — истина требуется только от пророка", "лучшая поэзия — это та, что наиболее лжива". Возможно, они правы по-своему.

В этой связи, пожалуй, уместно вспомнить высказывания А.С.Пушкина: ""...Нечестивые, пишет Магомет... думают, что Коран есть собрание новой лжи и старых басен". Мнение сих нечестивых, конечно, справедливо; но, несмотря на сие, многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом".
(См.: А.С.Пушкин. Полн. собр. соч., М., 1963, т. 2, с. 213, 423 и т. 10, с. 134.)

Пушкин, по мнению известного советского арабиста П.А.Грязневича, "глубоко почувствовал яркую поэтичность Корана, силу и энергию выражения мысли". В спорах о поэтических способностях Мухаммеда (русский поэт поставил его в один ряд с Саади и Хафизом) не может быть сброшен со счета факт появления на свет пушкинского "Подражания Корану".

Но как же могло случиться и чем объяснить, что пророк-поэт так беспощадно предал анафеме певцов аравийских кочевий, когда в одном из мекканских откровений гневно произнес: "Не сообщить ли Мне вам, на кого нисходят сатаны? Нисходят они на всякого лжеца, грешника», в число которых он включил и поэтов (26, 221 — 226). Чем же так досадили ему поэты? И что заставило Мухаммеда публично отмежеваться от них, отвернуться, как от шайтанов? Неужто лишь неприязнь к "неправде в поэзии" - художественному вымыслу? Наверно, причина не только в этом.

Заранее оговоримся: из нашего повествования мы сознательно исключим ни к чему не обязывающие выражения, вроде: "Существует легенда о том, что..." или "В хадисах (преданиях) рассказывается о том, как..." В противном случае вариации подобных "ссылок" буквально испещрили бы наш текст. События из жизни и деятельности Мухаммеда, в том числе — проливающие свет на взаимоотношения пророка с поэтами, не поддаются строгой научной проверке. Историческая личность "посланника Аллаха" после его смерти обросла бессчетным числом преданий. Так, лишь один из его авторитетнейших биографов — аль-Бухари (ум. в 870) собрал и записал 7275 легенд, из которых он сам посчитал правдоподобными только тысячу. Но какова бы ни была историческая достоверность деяний и речений пророка, они так или иначе отражают, по мнению современных исламоведов, сущность реальных событий, происходивших 14 веков тому назад.

СРЕДИ ШАЙТАНОВ

Было время, когда Мухаммед за скудное вознаграждение пас чужих коз и овец в гористых окрестностях Мекки. Он был тогда кротким мальчиком, рано осиротевшим, с мечтательным складом ума и с живым воображением. Случалось, что целые дни он проводил в полном одиночестве, общаясь лишь с природой, "населенной" невидимыми духами — добрыми и злыми джиннами...

Было время, когда Мухаммед ходил с торговыми караванами в дальние страны. Был он тогда уже молодым мужчиной, трудолюбивым и честным, с доброжелательным характером и с мистическим настроем души. По ночам, когда в небе пустыни зажигались "обители богов", он размышлял о самом старшем из них — Аллахе. Много узнал он о Всемогущем не только от иудеев и христиан, но и от своих, арабских, проповедников единобожия — ханифов, среди которых пользовался известностью поэт Зайд ибн Амра, открыто выступавший против идо- лов, за что и поплатился изгнанием из Мекки. Кто знает?— может быть, уже тогда в голове скромного караванщика рождались религиозные стихи, строки его будущих откровений...

Настало время, когда случилось непредвиденное и невероятное: в горной пещере неподалеку от Мекки, после изнурительного поста и долгих молитв, Мухаммед впал в экстаз — ангел Джабраил от имени Аллаха повелел ему, сорокалетнему благополучному купцу-семьянину, ступить на тяжкую стезю проповедника ислама...

С какой поэтической страстью обрушился новоявленный проповедник на неверных и нечестивых, какие устрашающие картины судного дня и адских мучений рисовал он, какие огненные клятвы произносил в доказательство своей непогрешимой правоты!

"Началом серии наиболее выдающихся поэтических сур" о Страшном Суде и Воскресении И.Ю.Крачковский считал 101-ю. Приведем полностью эту короткую суру в его прозаическом переводе, звучащем как белые стихи:

Поражающее!..
И что есть поражающее?
И что даст тебе знать, что такое поражающее?
В тот день, как люди будут, как разогнанные мотыльки,
и будут горы, как расщипанная шерсть...
И вот тот, у кого тяжелы весы,—
он в жизни блаженной,
А тот, у кого легки весы,—
мать его "пропасть".
А что даст тебе знать, что такое она'?—
Огонь пылающий!

Но как реагировали жители языческой Мекки на первые проповеди ханифа Мухаммеда? Ответим словами пушкинского четверостишия:

Они твердили: пусть виденья
Толкует хитрый Магомет,
Они ума его творенья,
Его ль нам слушать — он поэт!

Более того, многие незадачливые соотечественники считали его... плохим поэтом.

Разве мог он, подобно бедуинским шаирам, этим кудесникам слова, прославлять в стихах свое племя, когда вожди курайшитов только и думают о выгоде, извлекаемой ими из культа Каабы и идолопоклонства?

Разве мог он прославлять свой род, обедневший и униженный род Хашима, когда его продолжателю достались в наследство всего лишь пять верблюдов да одна рабыня-эфиопка?

Разве мог он, подобно странствующим фарисам, этим рыцарям пустыни, прославлять свои личные воинские подвиги, боевого коня, кровавые меч и копье, когда он ведет мирную жизнь городского купца, жизнь, "такую презренную" в глазах бедуинов'?

Только тот, кто храбр и силен, богат и знатен, мог позволить себе поэтические бахвальства, не боясь насмешек.

Нет, ему не дана была, — ему была просто чужда! — слава бедуинских поэтов, певучие стихи которых звучали на ярмарках в оазисе Оказ и остались в памяти потомков как "муаллаки" — "нанизанные жемчужины".

Когда снизошли аяты, "знамения" Аллаха, пророк убил в себе поэта. Поверив в свое богоизбранничество, в свою "божественную" миссию обращать язычников в ислам, он не мог, подобно "безыдейным" стихотворцам, живущим в джахилийи, полном неведении и невежестве, воспевать любовь и другие греховные страсти человеческие.

"И так Мы всякому пророку, — нашептывал ему Аллах,— устроили врагов — шайтанов из людей и джиннов; одни из них внушают другим прелесть слов для обольщения... Оставь же их и то, что они измышляют!" (б, 112).

А они измышляли много плохого. Они говорили, что рассказы Надра ибн Хариса об индийских и персидских героях куда интересней, чем разглагольствования пророка-самозванца. "Разве бог, — ехидничали они, — не мог послать кого-нибудь получше тебя? Докажи, что ты посланник Аллаха, сделай чудо!.."

Зная, что его откровения часто сопровождаются обмороками и нервными припадками, они, в том числе даже родственники, называли Мухаммеда "одержимым", "безумным", И более других в этой травле отличались поэты, слагавшие злые сатиры против пророка, человека с такой легкоуязвимой, чувствительной натурой. Мухаммед верил, что шаиры — главные соперники кахинов (прорицателей), ибо слова тех и других, особенно проклятия - заклинания, обладают сверхъестественной силой, недаром они сопровождались и соответствующими действами. Пророк побаивался "чертовщины"...
Но он проявлял терпение и мужественно переносил все испытания, ибо верил в свою, Аллахом предначертанную, судьбу.

"Напоминай же! Ведь ты по милости твоего Господа не прорицатель и не одержимый. Или они скажут: "Поэт, — порицаем мы перемены судьбы над ним". Скажи: "Поджидайте и я вместе с вами поджидаю!" (52, 29 — 31) .

И вот настали сроки — сроки критических перемен в судьбе Мухаммеда и его вероучения. Настал день исторической хиджры, "исхода", а точнее бегства — из Мекки в Медину.

ПОЭТ "В ОТЕЧЕСТВЕ СВОЁМ"

В нашу задачу не входит рассказ о социально-экономических и исторических условиях возникновения ислама, о роли Мухаммеда, этой уникальной и многогранной личности, в создании новой мировой религии. Скажем коротко, мединский период в жизни пророка — это время становления мусульманской общины, ее правовых и обрядовых норм, приобщения к новой вере ряда бедуинских племен, достижения военного и политического превосходства над хранителями Каабы, время первого хаджжа в Мекку и покорения этого строптивого оплота язычества, время, когда Мухаммед из пророка гонимого превращается в пророка-гонителя, преследующего словом и мечом всех, кто не с ним.

Еще сравнительно недавно "это был человек симпатичный, кроткий, — пишет о Мухаммеде член АН УССР А.Е.Крымский, — в свои откровения он, несомненно, верил, потому что твердо шел навстречу опасностям за свои убеждения". Но когда "этот забитый, загнанный человек внезапно получил силу" (особенно после победы над мекканцами у колодцев долины Бадр), в нем стали проявляться черты тирана и, быть может, даже сознательного сочинителя откровений",

Однако на пути распространения новой, мусульманской, идеологии стояли все те же выразители традиционных взглядов, бедуинские поэты-язычники — интеллектуальная элита арабского родоплеменного общества того времени.
Было бы неверно представлять этих странствующих "законодателей мод" и «любимцев публики» дикими кочевниками, невежественными скотоводами, ничего не видевшими в жизни, кроме песков да верблюжьего навоза.

Большинство древнеарабских поэтов, — выходцы из родоплеменной знати, - были почетными гостями не только богатых шатров, но и царских палат. Они повидали многие города и земли Востока и, что особенно важно подчеркнуть, знали пишущее перо и дамасскую бумагу из хлопка.

Об этом говорят и такие строки из их прославленных муаллак: "А линии на желтой чаше — как письмена" (у Антары), "А щеки — пергаменты сирийские ровные" (у Тарафы"), "...и видны следы, как будто стертые письмена подновил калам" (у Лябида). Творчество древнеарабских поэтов хорошо представлено в сборнике "Аравийская старина" (М., 1983) и, конечно, в 20 томе "Библиотеки всемирной литературы" (М., 1975) .
 
Расцвет бедуинской поэзии в древней Аравии — свидетельство того, что духовная жизнь народа не обязательно и не всегда концентрируется в городах. Бедуинский шаир (поэт) —"борец в духовной сфере; с остроумными сравнениями и образами, с сатирической игрой слов он нападает на своего врага и на врага своего племени; торжественно он воспевает славу своего народа и то похвалой, то насмешкой зовет воинов к геройским делам. В этом смысле поэзия в эпоху Мухаммеда была почти общим достоянием арабов и честолюбцу была необходима так же, как меч и копье". (См. Генрих Шурц. Западная Азия в эпоху ислама. — История человечества. С.-П., 1904, т. 3. с. 231).

Вот несколько примеров, дающих представление о роли поэтов в жизни древнеарабского общества.

Аль-Мухальхиль (ум. ок. 530) в течение многих лет в стихах оплакивал своего убиенного брата, вождя племени таглиб, вдохновляя своих соплеменников на продолжение долгой кровомстительной войны с бакритами.
.В качестве защитников на третейском суде хирского князя выступали поэты — от таглибитов Амр ибн Кульсум, от бакритов аль-Харис ибн Хиллиза (2-я половина VI в.).
Зухайр (ок. 530 — ок. 627), в противоположность Мухальхилю, был проповедником миротворческих идей, в которых так нуждались стремящиеся к единению арабы. Он прославлял в стихах мудрость и щедрость вождей своего племени зубьян, ре- шивших выплатить абситам виру в 3000 верблюдов вместо того, чтобы продолжать "сорокалетнюю" межплеменную войну, Это о Зухайре, пока поэт был язычником, пророк говорил: "О Аллах! Охрани меня от сидящего в нем джинна!" Такова была сила воздействия его поэзии на окружающих.

Любопытна история о том, как сын Зухайра, тоже поэт, по имени Каб, стал правоверным.

ПЛАЩ С ПЛЕЧА ПРОРОКА

Историю эту, подвергнутую нами некоторой литературной обработке, поведал Ибн Хишам (ум. в 834) в своем "Житии посланника" ("Сират ар русуль").

...Когда недалекий Буджайр понял, что в пылу верноподданических чувств совершил гнусное предательство, он поспешил к брату, чтобы предупредить его о грозящих испытаниях.
— О бедньш Каб! — взволнованно сказал он. — Твои богопротивные стихи попали в руки самого...
— Не ты ли, любезный братец, — раздраженно перебил Каб, — подарил их Мухаммеду?
Лицо Буджайра сделалось ярко-красным, словно он умылся соком травы андам. Он опустил глаза и снова начал:
— О бедный Каб! Едва закончился салям аль-лейль, как Он произнес: "Убейте Каба сына Зухайра! Такова воля Аллаха! Любой, кто встретит Каба, вправе убить этого... лжеца..."
— А что говорят люди?
— Какие люди!.. Сахибы уже ищут тебя. Они на куски готовы разодрать каждого кафира. Вспомни, как порубили они жителей Таифа, пытавшихся спасти свою богиню ал-Лат!...
Дрожь пробежала по спине Кааба. А Буджайр продолжал, все так же глупо тараща глаза:
— А сколько их погибло в Мекке!.. Зачем? Какая выгода злословить и оскорблять расулю-ллаха?.. Разве ты забыл, что говорил отец?..
О нет! Каб не забыл, каким гонениям подвергался Зухайр, знаменитый Зухайр, чью касыду декламируют равии на городских базарах и в бедуинских становищах.
Старик придумал для себя хитрое оправдание, сославшись на "вещий сон": кто-то из-за облака опустил на земь веревку; тщетно тянул к ней свои руки Зухайр — поймать никак не мог; вдруг появился пророк, — он и помог ему ухватиться за этот спасительный конец, свисающий с неба...
По примеру отца стал мусульманином Буджайр. Неужели и Кабу придется по пять раз в день совершать молитву?
— Если хочешь спастись, — советовал ему брат, — сам и как можно скорее явись к Мухаммеду. Он великодушен с каждым, кто раскаялся. Теперь для тебя это единственный способ сохранить жизнь. Да поможет тебе Аллах!..
"Спрятаться, переждать'? — спрашивал себя Каб. — Может быть, старые боги снова обретут силу?.."
Все решила встреча с любимой женщиной: даже она отказалась приютить его и укрыть от фанатичных ансаров.
Мир показался ему слишком тесным. Потеряв, вслед за любимой, и самую надежду на спасение, Каб собрал остатки своих душевных сил, углубился в себя — и сочинил прекрасные стихи, впервые — против своих убеждений.
Поэма Каба ибн Зухайра (ум. в 662) "Удалилась Суад", или "Пощада", хранится среди арабских рукописей собрания Ленинградского государственного университета. Написана она в стиле "классических" касыд доисламской поэзии.
"Покинула меня любимая и сердце мое... бежит вслед за нею, как нечающий выкупа, скованный невольник", — так начинается поэма, в которой есть и "насурьмленные очи" коварнои Суад, откочевавшей в дальние края, и преданная верблюдица, "полнощекая", чей "брат походил на обломок утеса, и лже-друзья, равнодушные к несчастьям всеми покинутого и оклеветанного поэта, и наконец... обращение к пророку:
"О, пощади — тебя ведет по прямой стезе Тот, кто ниспослал тебе в дар Коран, с его увещаниями, с его разграничением добра от всего злого... Я предстал перед пророком, я вложил свою руку в его правую руку, руку мстителя... О, как страшно мне, когда я говорю с ним... гораздо страшнее, чем встретить льва в долине Ассар... Пророк — это блестящий меч, индийский, обнаженный меч божий!.."
Когда запуганный Каб, декламируя свои стихи в мединской мечети перед посланником Аллаха, дошел до этого "убийственного" сравнения, Мухаммед снял с себя плащ и великодушно набросил его на плечи опального поэта. (Между прочим, эту "мантию пророка" после смерти Каба его наследники продали омейядскому халифу Муавии за 20 тысяч динаров).
Так произошло одно из типичных по тому времени обращений поэта-язычника в ислам, а вместе с тем и в поэта-панегириста, ибо с известных пор Мухаммед терпел, но иногда и щедро одаривал, лишь тех шаиров-поэтов, кто не жалел своих слов для его прославления.


КОГДА НАЧИНАЮТ ГОВОРИТЬ ОСЛЫ

"Рука мстителя" часто обрушивала свой "блестящий меч" на головы тех, кто не успевал вовремя "раскаяться" и подтвердить свою верность Пророку. После победы над мекканцами в числе первых казненных был поэт Надр ибн Харис, тот, который уверял, будто его сказки о чужеземных богатырях правдивее и занимательней откровений Мухаммеда. Перед казнью Надр искал заступничества у своего друга, ставшего приближенным пророка, однако услышал в ответ лицемерные увещания и безжалостную максиму о том, что ислам — выше любых отношений между людьми.

Жертвой "обнаженного меча божьего" оказалась жительница Медины — Асма, сочинявшая эпиграммы против пророка. (Ее родственники, "увидев силу веры", тотчас обратились в ислам).

За сатирические стихи был зарезан во время сна престарелый иудей Абу Афак, после него погибли еще два поэта-иноверца — Кааб бен-Ишраф и Сунайна.
В начале 630 года, после взятия Мекки, Мухаммед, будучи на вершине своей славы и могущества, объявил амнистию жителям города, смертный приговор он произнес лишь четырем лицам, среди которых была певица по имени Зара, слагавшая насмешливые куплеты антимусульманского содержания.
В последние годы жизни Мухаммед позволял проводить, даже в его присутствии, традиционные поэтические турниры, которые непременно заканчивались победой мусульманских представителей. Постепенно все голоса Аравии начинали звучать в унисон, прославляя Мухаммеда. Панегиристы начинали вовсю торговать своим искусством. И лишь из становищ далеко живущих племен порой доносились слова свободной, как ветер пустыни, бедуинской песни, которая жалила больнее копья и кинжала.
Что оставалось делать талантливым поэтам в обстановке бескомпромиссной религиозной нетерпимости? Многие из них обрекали себя на молчание.

Неудивительно, что, когда эмир города Куфы попросил однажды одного местного поэта продекламировать что-нибудь, тот протянул ему рукопись длиннющей главы из Корана и сказал: "Вот что даровал мне Аллах вместо стихотворства".

В связи с этим вспоминается притча (по терминологии аль-Бухари — из серии "неправдоподобных") о том, как однажды осел вдруг заговорил человеческим голосом, объявляя всем окружающим, что пилигрим, восседающий на его хребте, — не кто иной, как величайший из пророков!.. Поистине, когда замолкают поэты — начинают говорить ослы.
Примером хитроумной игры на верноподданических чувствах, царивших в среде тогдашних религиозных ортодоксов, может служить, например, поведение поэта Лябида. Когда халиф Омар повелел ему составить на свой вкус диван лучших касыд, умудренный "опытом" старик заявил, что все знаменитые поэмы, вместе взятые, не заменят ему и двух глав из Корана. За это проявление безраздельной преданности Аллаху и его пророку он получил в качестве дотации к своему ежегодному содержанию 500 динаров.

Многие из тех, кто не желал отказываться от бескорыстного служения Музе, учились иносказаниям, недомолвкам и другим приемам "завуалированного" письма, которым станут так мастерски пользоваться будущие поэты-суфии.

Магическую силу слова конечно же знал автор Корана. Вот почему пророк видел в поэтах своих соперников и, дабы укоротить их языки, пользовался двумя испытанными приемами в отношении чересчур несговорчивых: либо сразу снимал голову с плеч, либо набрасывал на них мантию со своего плеча.

МЕСТЬ ПОЭТОВ

Перед смертью Мухаммед потребовал калам и чернила. Он, считавшийся неграмотным, хотел лично оставить на бумаге такое "писание", которое окончательно и навеки спасло бы людей от заблуждений и споров. А они, споры, действительно начались, - у изголовья умирающего. 

Но Мухаммед очнулся и всех прогнал. На следующий день, после прощальной молитвы в мечети, он умер лежа на подушке, набитой пальмовым войлоком, которую, как и раньше во время его припадков, подложила ему под голову любимая жена Аиша.
Слышал ли пророк в свои последние минуты глас божий, посылавший ему знамения? Зачем он требовал перо и бумагу? Ведь обычно Зайд, его верный "секретарь", записывал все откровения рассулю-ллаха... Кто знает? — может быть, в эти предсмертные вспышки вдохновения в нем мог воскреснуть поэт, мечтавший сложить касыду о человеческой любви и всепрощении...

А теперь умчимся вдаль, вперед, через многие-многие века... и раскроем страницы вольтеровской трагедии "Магомет". Она заканчивается следующими стихами, которые "произнес" пророк, обращаясь к Всевидящему и Всезнающему:
 
Что ж, пусть теперь мне мстят погубленные мной:
Пусть сердце, яростью кипящее земной,
Исторгнут из груди — смерть страсти в нем погасит.
Но спрячь от глаз людских то, что меня не красит.
Злодейств и слабостей позор пусть будет скрыт;
Преданье пусть мой лик сияньем окружит,
А память о дурном — сама в веках потухнет.
Я должен богом быть — иль власть земная рухнет!
                (Перевод Инны Шафаренко)

О деяниях пророка размышлял и великий Данте. Автор "Божественной комедии" поместил Мухаммеда, а заодно и его кузена Али, в девятый ров своего "Ада":

Несчастный, взглядом встретившись со мной,
Разверз руками грудь, от крови влажен,
И молвил так: "Смотри на образ мой!
 
Смотри, как Магомет обезображен!
Передо мной, стеня, идет Али,
Ему весь череп надвое рассажен.

И все, кто здесь, и рядом, и вдали,—
Виновны были в распрях и раздорах…
                (Перевод Михаила Лозинского)

Если бы ожил Мухаммед, то наверняка, в духе поэтических турниров своего времени, разразился бы не менее злой сатирой против этого "лжеца", которого затем поместил бы в свой, не менее ужасный, ад.

«Здешняя жизнь – только игра и забава» - сказано в Коране (6, 32). – «Это слова посланника благородного!.. Это не слова! Поэта…» (69, 40 – 42).

P.S.

В СУДЬБОНОСНУЮ НОЧЬ (ЛЕЙЛЯТ АЛЬ-КАДР)

1.
В ночь могущества Аллаха, в ночь Судьбы,
Ты, кто сделан был из праха, но — забыл,
Поспеши в мечеть Пророка и молись,
Чтоб мечты твои до срока все сбылись.
В эту ночь, двадцать седьмую, в рамадан,
Снизошёл на твердь земную Алкоран.
Рядовой купец из Мекки, Мухаммед,
Стал рассулю-ллах навеки в сорок лет.
Ну а ты?.. Дрожишь от страха — во rpexax?..
Кайся, кайся... Ля иляха илля-ллах!

2.
Сияет золото в лазури
Над золотом пустынь с утра.
Жемчужных отроков и гурий
Зовёт муслим под сень шатра,
Где на серебряных подносах
Гранаты, финики, инбирь;
В хрустальных чашах водоноса
Дарует свежесть Салсабиль...

"Все это чушь! В часы экстазов
Он плёл узоры небылиц.
Они для нас что воз алмазов
Для жеребцов и кобылиц.
Аллах не дал ему фирмана,
Дабы потворствовать словам,
Где суть всей правды — плоть обмана,
Присущего бредовым снам.
Мои слова — сок винной грозди,
За каплю каждую — динар!
Безумцу — лишь бараньи кости
Ценой в дирхем за лживый дар..."

Так лже-поэт хулил Пророка,
И не заметил горлопан,
Как над язычеством Востока
Вставало солнце мусульман.

3.
«Бисми-лляхи!..» — зовёт муэдзин.
Разверзается купол небесный,
И в глаза проливается синь,
Заполняя сосуд бестелесный...

Бьют поклоны, не чувствуя лба.
Минареты взлетают, как руки.
Извлекает в экстазе толпа
Из Корана гортанные звуки.

«Бисми-лляхи-р-рахмани-р-рахим!..»
Из Китая спеша иль Кордовы,
Протирает подошвы муслим,
Конь арабский сбивает подковы.

В Мекку!.. Там аль-Масджид-аль-Харам,
В той мечети святыня Кааба…
Приобщиться к зелёным чалмам —
Верх мечтаний не только араба.

О, Пророк! Ты любил этот цвет,
Но окрасил весенние долы
Кровью тех, кто отверг твой завет, —
И воспрянули джинны крамолы!..

«Чёрный камень» единство хранит,
Но к сердцам он напрасно взывает:
Убивает шиита суннит,
А суннита шиит убивает.

Алиф лам мим ра
                Та ха
                Йа син*...
Неужели Корана им мало?
В ночь аль-кадр прокричи, муэдзин,
Чтоб пророк прочитал всё сначала.

*Таинственные слова в начале некоторых сур.