Стихи Владимира Гельбтуха

До света встать.
И слышать перебранку
грачей, охрипших спозаранку.
И хлебный мякиш
по столу катать.

Пока не встретится рука
и незнакомая строка,
своим рожденьем одаряя
капель за то, что ударяя
по клавишам карниза вразнобой,
она рассвет приводит за собой,
сама об этом не подозревая.

Как невдомёк
хлопочущим грачам
и хлебу, обронившему крошинку,
что всё на свете
требует начал –
свою, под утро стаявшую,
льдинку…

Ещё слова теснятся как торосы.
Ещё не все отброшены вопросы.
Ещё темно пока на белом свете.
Но день пришёл.
И пусть он будет
светел!

***
«Рисуют дети»

Рисуют дети
синие дома,
оранжевые звёзды
и снега.
И красное,
как яблоко,
зима
вдруг запустила
солнце в облака…

Рисуют дети –
как боготворят
весь мир.
И вихор теребя,
в семь звонких красок
говорят
о том, какая ты,
земля!

А мы?
А мы их понимаем.
А мы охотно допускаем,
что мир
совсем-совсем такой,
как там,
под маленькой рукой.

Рисуют дети
нашими мечтами.
Рисуют дети
нашими ночами.
Рисуют дети
нашими следами
на светлых днях
за нашими плечами.

***

Лишь ладони
протянуть,
лишь вдохнуть
поглубже –
и вольётся
полдень в грудь,
синевой оглушит.

Упадёт
в ладони гроздь
солнечного света,
как от века
повелось в светлом доме
этом.

Угощение приму
и за стол присяду.
Расскажу и расспрошу,
похвалю, обрадую.

Спать прилягу
в пене звёзд
на подушке неба.
Разнесёт по лесу
дрозд
быль мою
и небыль.

Встану утром –
за рассветом
в синеве полей,
на всю жизнь
пропахший ветром
родины моей.

***

«Чувство дома»

Чувство дома
каждому знакомо.
Вот присел, как водится…
Пора!
И взмывает, как с аэродрома,
прямо с надоевшего двора.

И летит, и катит на колёсах,
и плывёт, беспечен, по стране.
Но неразрешённые вопросы,
как снаряд, взрываются во сне.

Хочешь ли, не хочешь ли – оглядка
всё равно – ну, как там без меня? –
изначальной мудростью порядка
обжигает,  руша и маня.

Кто-то погрузился в ожиданье.
Кто-то, закусивши удила,
выбивает вдруг без содержанья
пару дней на личные дела.

А другому спится и живётся
без хлопот, без счёта дней и лет.
А когда подступит – и прорвётся, -
нет прощенья и возврата нет.

И от тяги этой, как от грома,
то озноб, то жаркий ток в крови…
Чувство дома каждому знакомо,
лишь дома у каждого свои.

***

День прожит.
И ночь дела мои итожит,
как неуступчивый бухгалтер!
Я до озноба
чую кожей
его безжалостный
характер.

Что скажет мне
его рука,
его перо,
его бумага,
его полночная отвага
решать за всех
до пустяка?

За всех,
кому ещё расти
и мерить века
протяжённость…
Как важно людям обрести
его скупую
подчинённость.

Чтоб снова
к утренним дорогам,
к своей непознанной судьбе
придти не точкой –
нет! Итогом
чего-то
нового в себе.

***

Смуглый вечер
южной стороны.
Не поймёшь,
кто белый сад
колышет.
Спят,
печным дымком
обожжены,
толем переложенные
крыши.

Будто слепок
с Ноева ковчега,
на песке
забылась плоскодонка.
И лежит луна,
как сковородка,
на загнётке
стынущего неба.

Тишь вокруг.
Ни облачка, ни звука.
Разве что
на лёгком ветерке
вздрогнет вдруг
ракита-вековуха
точно цапля
об одной ноге.

Давний мир…
Причудливые тени
сыплются
сиренью-недотрогой…
Полугород ли,
полудеревня
доживает век свой
у дороги.

Не понять,
когда уже в избытке
пройдено и видено всего:
этот дом…
ракита у калитки…
Свет в душе
и радость
отчего?

***

«Кони на холме»

Стояли молча
кони на холме.
И после бега
вздрагивали чутко.
А солнце
остывало на траве,
оставив дню
последние минуты.

Ещё немного –
тень заволокёт
ольховник непролазный
и тревожный.
И вслед за ней
в туман табун уйдёт,
случайно выросший
над далью придорожной.

Но есть ещё
какое-то мгновение,
неуловимое,
как взмах клинка,
чтоб ощутить
внезапное смятение,
пробуженное
ржаньем вожака.

Как будто чья-то
трепетная сила
вдруг ворохнула
сердце посильней.
Как будто вся
огромная Россия
на миг корнями
выглянула в ней.

Табун уйдёт.
Вот он уже не виден.
И в сумерках –
ни неба, ни земли…
Лишь вечный мир…
Но так впервые дивен
в нём топот,
затихающий вдали.

***