Человек вечера

«Слова Экклезиаста, сына Давидова,
царя в Иерусалиме….»
Библия

«Любимый мой мальчик! Твоя душа
лежит между поэзией и страстью…»
  Оскар Уайльд


 ..Человек вечера,
      царь в Вавилоне,
в джинсовой
тусовке говорил
      (- жизнь мелким закатом
грустила в стеклышках оправ,
      было пиршество клевым,
шли думы, куреж);
«Что ж, – говорил он, –
когда-то
горели марши в их глазах, –
   бесы голоногие,
по солнцу
рвали велики смеха –
  шорт, радуг, душ сладострастье
было им…
не ввек!
     и лет каникульных «здрасьте!»
наклочит первым «и всё?»
плакучей юности кронцу.
лес древесной тоски
  – час!–
   закрывает «десятый»:
лунный волк суицид –
    грызня курточного подростка:
славу – смерти!
     дом – гроб!
   выедается боль дитяти.
о трагедий пионерских
восхитительные подмостки!»

- человек вечера,
царь в Вавилоне,
в безмолвьи
в зале мертвых усмехался,
во взятой столице.
камнем – ночь.
за столом,
склонив на грудь головы
двенадцать сидели,
сокрыв космами лица.

– купившись истерикой
пиитической эпохи,
неплохо б обанкротиться
на латинский язык,
сиреноподобной
флейтой греческой
разориться неплохо б, –
мозг облубить под словарь,
надуть парусом книг;
вдохновенно лобастым,
полным веющих каракуль
алеть правильной мечтой
– слезки грязненьких дней!!
ах, за окном воняет!
сию индустриальность
к браку
причислим
божьему,
сердце ж –
весне!
«Ей!»
- экзальтированное юношество,
в безграничных киосках
нектаром воспарясь,
рвёт,
балдея, на газ.
апрель!
в кожане –
круто, импортно, броско!
в зрачках:
«по…, бля!!»
торжествующих масс.
воля! грязный поток
лиц плоских как иномарка,
с бульварной наглостью
бульварной ломаной рта.
- царь в Вавилоне
усмехнуля,
глядя, как майская арка
мясо быта венчала:
«победы, дни – суета!
ты прошвырнись, усмехнись полем забытых сражений
там, где блистала в боях доблесть советской страны –
веком, сталью неслись знамена двух поколений –
ты поостри, - била кровь песней труда и весны.
лязг революций ковал, а вера – дым переплавки,
где душа – гордый мартен, курят пламя тигли.
ныне – очи пусты… сталь отплавилась павки.
те, кто пел и кипел, в штурме века легли».

2. ..Человек вечера,
царь павших,
с воронами беседы вел,
сбирал в руинах хоры –
плесень стен позолачивало
солнце детств,
о зове,
о мясе выведывал,
грудку гладил врагу
– анфилады лесть разворачивала:
«о мой гений,
мой гений,
жаден так же ль клюв жареного
петуха?
   сердцеед любви  –
конец бутафории
царств кинематографических,
труполюбивого барина,
люцифера, хулигана…
руины истории!
там крик воронов лишь,
смерть..
любимой солнышко согреет
камни бедные –
в замок
    лаской заката
воспылав.
срок!
И прочь робеспьерить
мой библейский марат –
в ад нет возврата.»

– друг телевизора,
человек вечера,
отчаяния царь
усмехался,
веры годы
картинами расцвечивая
мозга, –
   мастер-скептик,
он вызреванье конца
зрел граду своему,
кровь зрел –
«не вечны
сердца людей – о, да!
– пребудут вовеки!
пока солнце любви
разгоняет вьюгу
лжей,
пока друг улыбается другу,
пока божье пламя поёт в человеке!»

– человек сердца,
царь в Вавилоне,
в безмолвьи
бога кровью причащался, –
взятой столицы
зал в заре!
за столом,
склонив на грудь головы
двенадцать сидели,
сокрыв космами лица.
Он,
причастившись,
с солнцем всходил на трон и
к ним обращался:
– откройте лица,
братья,
луча свободы лица! –
лица открывали братья –
двенадцать лиц одинаковых,
лиц царя в Вавилоне!

трон, что навеки воздвигнут, все низвергнутым будет –
всяк, родившись, – творец, память века мертва.
зло сотворив, стал как бронза? пусть молчит, кто осудит.
совесть, будь нам судья – остальное слова.
остальное – прейдет. человека ж  все годы
манит вечной мечтой бога гордый полёт.
знаю, да – Он грядет: крылья вещей свободы
над страной простерев, знамя битва взовьет.

1994