Гонорар

С тех пор я ничего не боюсь!

В моем доме жил восьмидесятилетний дед Тимофей Иванович. Его бабка уехала на дачу, а он должен был на 412 Москвиче (тридцатилетнем) к ней приехать. Но он сам не хотел и все меня просил, чтобы я его по пробкам сопровождал.
В один день я согласился, и он поехал впереди меня, а я сзади на Хюндай-Сонате. Я думал, что Тимофей Иванович на своём древнем авто поедет потихоньку, но он как втопил педаль. То Бмв подрежет, то Лексусу дорогу не уступит, то к Мереседесу прижмется.
Мы притормозили на заправке в Клину, потом пошли в Макдональдс. Я поел, закурил и спрашиваю:
— Как Вы Тимофей Иванович этих Бмв и Мерседесов не боитесь. Даже я шарахаюсь.
— Да ты знаешь, кем я в войну был — отвечает дед — летчиком-истребителем. Я этих мессершмитов и юнкерсов полтора десятка подбил. С тех пор я ничего не боюсь!


Траулер такой-то

Я люблю ходить в море. Стоишь за рулем траулера, куришь трубку, крутишь руль вправо-влево, следишь за тралом. Когда сеть заполнится, надо её механизмом вытащить на судно, вытряхнуть всю корюшку и опять бросить трал в море.
Однажды мы шли в центре Охотского моря и ловили корюшку, но тут трал зацепился за дно и ни в какую идти не хочет. Стали мы дергать траулером, чуть мотор не сожгли. Пробовали поднимать лебедками — еле подняли. Висит в сетях отполированный каменюка и весь светится на солнце. Мы долго его обходили с разных сторон и вдруг заметили, что он исписан на всевозможных языках: английском, японском, китайском, русском, польском и либерийском: «Траулер такой-то и дата».
Мы достали камень из трала, сделали на нем надпись: «Траулер Цветков. 21.07.2009 г.» и бросили в море. Пусть лежит.

Гномик

Я служил на авианесущем крейсере Адмирал Горшков. Держал боевое дежурство, ходил по палубе, трогал самолеты, стоял у торпедных аппаратов и жал по команде капитана на кнопки «Пуск».
Но однажды я был у борта, а тут гномик говорит мне: «Если хочешь уйти из армии, то прыгай в Баренцево море». Я и полетел в четырехградусную воду, а сверху закричали: «Человек за бортом». Засвистели оранжевые спасательные круги, спустили лодки. Уже через шесть минут меня вытащили, напоили спиртом, накормили и положили спать, а утром собралась команда меня допрашивать: капитан, военный психолог, врач и почему-то завхоз.
Психолог меня спросил: «Ты зачем за борт сиганул?»
— Гномик сказал.
— Что за гномик?
— Да он всегда со мной, с шестого класса. Часто мне помогает. Скажет что-нибудь и исчезнет.
— В море прыгать он тебе посоветовал?
— Да. Он мне в девятом классе посоветовал руку сломать, а на выпускном принести водки.
В общем, меня в течение двух дней с аваианесущего крейсера комиссовали, а по приезде в Питер положили в Кресты.
От этого я только еще более уверился в силу гномика. Ведь из армии меня выпнули по его совету.

Гонорар

Написал статью в журнал «Литературный процесс», спрашиваю про деньги, когда получить можно, а ответственный секретарь говорит:
— А Вы не могли бы, Николай, не брать гонорар?
— Почему, — изумляюсь я.
— Ну, вы придете в кассу, возьмете деньги и спросите: «А почему так мало»? А кассир, от этого так нервничает.

Ложечка сгущенки

Александр Михеич машинист электропоезда. Когда я еду в Тверь, он меня, как родственницу, пускает в кабину. Мы садимся за столик и пьем чай со сгущенкой, а напарник Славка ведет электровоз.
Как-то раз мы засиделись с Михеичем, но он вскочил и спрашивает: «Сколько времени, Марина?»
— Да почти уже без четверти шесть, — отвечаю.
— Сейчас встречный будет.
На этих словах набирает Александр Михеич сгущенное молоко из банки в столовую ложечку и выкидывает его на лобовое стекло встречного электропоезда.
У машиниста проходящего инфаркт, молоко по стеклу разлилось, ничего не видно, а мы ржем. Это Михеич отомстил. Ему такую же штуку в Клину устроили.

О-о

«О-о» по-удмуртски означает «да». Когда приезжаешь в Ижевск, то все вокруг говорят «о-о» и понимаешь, что ICQ написали удмуртские программисты.
Если вдуматься, то удмуртам, финнам и венграм, принадлежащим одной финно-угорской группе, очень не повезло. Когда-то они в центре Европы пошли совместно на войну, но получили таких ****юлей, что разлетелись в противоположные углы Евразии, как биллиардные шары в лузы. Меньше всего повезло удмуртам. Они попали в Российскую Империю.
Но все равно в Ижевске местных легко отличить, потому что ходят они особенной походкой. То ли хромают, то ли подпрыгивают, то ли приволакивают ногу. Даже дети и младенцы. Вдруг увидишь нормально идущего, подбежишь, спросишь: «Откуда?».
А он: «Москва или Питер или Нижний Новгород».


Художник-передвижник

У Емельяна Скворцова умерла бабушка и оставила двухкомнатную квартиру. Еще у Скворцова ушел в мир иной дедушка и освободил трехкомнатную квартиру. Также на Скворцова переписали жилплощадь тетя и дядя. Сам Емельян живет с женой в Олимпийской деревне и претендует на сталинку родителей.
Несмотря на богатство Скворцов работает охранником в Центральном Банке России, хотя мог бы смело стать художником-передвижником, вольным литератором, свободным скульптором или актуальным мультипликатором.

Еще о Кубани

В пятидесятые годы все дома на Кубани строили из соломы, глины и конского навоза. Делали кирпич из смеси соломы и глины. Назывался такой кирпич, то ли самоз, то ли самах, в общем, не помню уже. Из них строили хаты и штукатурили опять же глиной, куда для крепости добавляли конский навоз. Потом белили. Стояли дома беленькие - такие красивые.
Каждые полгода дома заново красили, потому что от дождя под окнами отходила глиняная штукатурка. Выносили мебель из дома на улицу и все белили. Крышу накрывали камышом. От этого дома были как термосы. Зимой тепло, а в сорокаградусную жару спали под ватным одеялом. Тете Рае в 1959 году за примерную доярочную деятельность колхоз премировал шифер, так хата стала не как термос, прохладу не держит.
А сейчас на Кубани все дома кирпичные. Вся Кубань рыжая.

Горох

Приехали мы в Хатукай, на Кубань. Баба Рая нас встретила пирожками. Едим, ну мясо и есть мясо, а откуда мясо, когда поросенок еще не забит.
Я спрашиваю:
- Что такое?
- Горох.
Мне показывают, а он такой мелкий и квадратный, а если отваришь, то по вкусу мясо. Мы его в Москву привезли, сварили - все равно, как мясо. Но это не горох, а что-то другое. Мне называли, но я все забыл.

Наводнение

Наводнение в 1973 году было таким сильным, что все мосты посносило. Точнее остались только ж/д мост и автомобильнодорожный мост. А на тросах и на деревянных сваях все погибло. Я шел домой в град, подхожу к мосту, а он из шести на двух тросах телепается. Двинулся поймой, а там воды по пояс. Захожу во двор - весь толь градом побило. Остались без огурцов, без помидоров и без перца. Это было самое сильное наводнение. Глиняные дома повымывало. Потом глиной все обмазывали заново.
А сейчас уже пятнадцать лет наводнения не было. Речка только весной наполняется водой, а так ручеек. В ямах голавль есть, а так ничего нету.

Коля и Толя

В Люблино в Москве в разницу в сорок лет жило два сумасшедших - Коля и Толя. Коля существовал на инвалидную пенсию, не работал, но каждое утро к семи утра ходил, как на службу, в ГУМ, стоял в очередях. Он не продавал очереди, а просто предлагал кому-нибудь. Толя его спрашивал:
- Зачем так делаешь?
- Да я Толя такой никчемный, что хоть что-то.
Когда Толя умирал, то оказалось, что у него есть родственники и они забрали его квартиру, а Коля и в перестройку ходит в ГУМ.

Завтраки

В 12 стульев Ильфаипетрова все советские служащие завтракают в одно и тоже точное время по команде. И Воробьянинов в загсе и журналисты в газете Гудок. Сейчас же в нашем в Банке можно поесть в любой промежуток. Идешь на кухню разогреваешь бутерброд в микроволновке и радостно насыщаешься. На лицо демократические перемены, завоеванные 1991 годом, но надо признать, что у нас только обед, а у советских служащих завтраки и обеды. Может еще были полдники? Но это совсем уже верх завоеваний социализма.
Где правда?

Проклятие

Ко мне привезли девочку с косточкой в горле. Я её и так, и сяк, и стучу, и искусственное дыхание делаю, но не могу спасти. Выхожу в коридор, говорю родственнице, а сама плачу, зашла в ординаторскую, сижу и реву. Но тут Нина Ивановна гладит меня по голове, говорит: «А ты знаешь, Катя, что эта девочка дочка Говоровой, умершей полгода назад от лейкоза. Когда старшая Говорова мучилась, то приходили в больницу староверы. Убеждали не стараться, потому что действовало над дедом Говоровым староверское проклятье. Он когда ГРЭС в Сибири строил, то оставил под водой пятнадцать староверских церквей. Вышел тогда глава староверского рода и проклял деда Говорова. Теперь все его потомки умирают. И дети, и внуки. Так что не плачь Катя».
А я сижу и реву. Даже выйти наружу не могу. И руки дрожат. Повязала косынку, закурила и реву.