Ужас, титьки в лифчике!!!

– А вчера под вечер я Полюшку встретила. Ну, которая живёт по улице Интернациональной сзади усадьбы Якова Григорьевича. Вы все её прекрасно знаете. У неё то же пропажа обнаружилась – лифчик пропал. Во дворе на прищепке сушился.  Сняли! Она хорошая портниха и для себя его сшила. Но я ничуть не тужу о нём. И правильно сделал тот, кто стибрил его. Бабоньки, срам-то какой! Язык не поворачивается говорить про Полюшку – она же моя родственница. Втиснет она в этот лифчик свои ведровые титьки, каждую в отдельности. А они тут же вздыбятся перед ней, разойдутся чуток в стороны, высоченные, и ничем их уже не прикроешь, не спрячешь. Кофточку наденет – они горой стоят спереди. Если платье – также выпирают. Бабы, стыдно-то как! Глаза бы мои на неё не глядели. Хотя, правда, стройная становится, фигуристая. Мужики глаз от неё не отводят. Так это же перед богом-то как грешно – вся напоказ. К чему мы идём, удавиться можно! Но это ещё ничего, стыдно, но терпимо. А вот когда я к ней намедни вечером забежала, когда она спать уже ложилась, и увидела её в подрубашнике – ночная сорочка так  называется, я чуть с ума не сошла! Господи, помилуй и сохрани нас грешных! – перекрестилась она несколько раз. Вы не можете себе представить – она эту ночную сорочку сшила с глубоким вырезом на груди. И этот вырез расшила узорчатой рюшей. Думаю, чтобы муж туда чаще глазел. На титьки!
А муж-то у неё – срам один. Нашла, кого привлекать. Да он и так будет рад такой бабе. Она же на голову выше его! А лифчик у неё оказывается, не весь её срам прикрывает. Не-ет. Только половину титек. Сверху. Самую маковку. И вся эта голая часть её огромных грудей выглядывает из сорочки. Так и выпирает из лифчика наружу. Вываливается. Стыдоба-то какая! Ой-ой-ой, к чему мы идём? Про Бога забывать стали! Напоказ себя мужикам выставляем. И правильно говорят, что конец света скоро будет. Да вы посмотрите на нас старых – приятно глянуть! Если я надеваю платье, так оно у меня закрывает грудь до самой шеи. Кому тесновато надевать делают сзади разрез и на пуговицы застёгивают. А кофточки – разрез на плечах.
А у неё всё напоказ. Я так и обомлела. Лицо испариной тут же покрылось. Клянусь – чтоб мне провалиться на этом месте. Никогда не приходи ко мне в таких нарядах, не позорь, – высказала я ей и ушла... не попрощавшись. – Так она думаете, послушала меня старого человека, опомнилась? Шиша два. Тут же села за машинку и сшила себе новый лифчик. И опять у неё титьки вздыбились и раскорячились в разные стороны. Нахалка! Ужас!!! – титьки в лифчик прячет.
– Семённа, да не уж-то ты правду говоришь про Полюшку? – спросила подошедшая бабушка Жидких с первого проулка по улице Ленинской. – Она у вас в своём уме? Может быть, рехнулась? Тихое помешательство у неё?
– В своём. Да ещё в каком!
– Ой-ой, беда-то какая! – запричитала бабушка. – Я хорошо знаю её. Прекрасная женщина, умная. И нате вам – на глазах у всех распустилась. Скорее всего – любовника заимела. Или думает о нём. Телом своим завлекать стала. Мужа ей мало. Как же законному мужу жить с такой? Да как же она в глаза ему смотрит! О-ой, Господи, беда-то какая к нам идёт. И дети у неё такие же будут – блудливые. Все в неё. Так же напялят на себя платье с вырезом – и титьки напоказ.
– Да, не позавидуешь её мужу. Думаю, он и сам-то со стыда сгорает, когда ненароком глянет в оттопыренный вырез рубашки, – согласилась с ней бабка Голдина. – Она на родственников навеки несмываемое пятно положила, опозорила. Из-за неё и они на людях такими же казаться будут. Гулящие. Это проделки сатаны. Скоро конец света будет.
– Да если бы я так выперла свои титьки наружу, меня  Устин тут же прибил бы насмерть. Или отправил бы обратно в родительский дом! – заключила Семённа. – Ну да бог с ней с Полюшкой. Думаю, опомнится она и скоро прекратит охальничать.