Серебряная крепость

«Поэты ведь, почти граничат с дураками!..»
Скажет только полный идиот.
Ладони жмут, дерутся кулаками;
Пьют воду, если тает твердый лед.
   Наполнился, ни дурака понять не может, ни поэта:
Ни тот, ни тот не делает как он.
Стихи закончились, лихая песня спета.
Себе письмо отправил почтальон…
НЕИЗВЕСТНОСТЬ.

ЧАСТЬ 1. СРЕБРЯНЫЙ ВЕТЕР.
Он мир накрыл собой и солнцем дни отмерил;
В какой-то…, судорожно-сказочной длинной;
Сгорел и вылетел в трубу хвоста, тот, кто ему поверил;
Кто не поверил – взор иной…
Мидо.
1. В начале дней, в степи, где море неба
На землю устремляет свой прибой;
Щекою нежною касаясь трав, звенящих хлебом,
Дыханьем поцелуев ветра, что порой,
Весь, падая в объятья – взрослый сын
К зовущей матери, томящейся разлукой;
Даря рассказы звёзд, и в жемчуге росы,
Скрывая сладость тайн терпенья мукой.
И шепчутся они, веками долгими свиданий,
Два берега реки, двух родственных созданий.

В их разговор, желая вникнуть, грезы,
Мелькая гадами узоров меж цветов;
И птицы ранние, дождей глотая слезы,
Познать стремятся дивный смысл слов.
Все их беседы, в память дней скрывая,
Водой река уносит, дверью сна;
И в блеске серебра, на дне играя,
Опасность насыщенье манит, как блесна.
Сестра – подруга ветра, дочь царя степного,
Любимица Луны, река ждала другого…

Ее влекли сердца, живущие особо;
Носящие печаль, в глазах налитых днем;
«Их взгляд такой простой, но почему так робок?
Какое разрешенье носят в нем?»
Ллея любила их голубкою доверья,
Лаская волнами невинности тела.
Хранила чистоту, как крылья перья;
В минуты встреч всегда весной цвела.
Хотелось ей в любви своей признаться,
Отдать всё дно сердцам, и не расставаться.

Послушай Ллея, говорил ей быстрый ветер,
Не знаешь ты, откуда бьется ключ;
Я видел много, многих, эти дети…
Их дом в цветах кустарник, но колюч!
Они друг друга жалят, нежно прикасаясь;
И пусть страдают и кричат от рук своих,
Терзают снова, снова ближнего, едва раскаясь.
Одно всё время (упорно) делят на двоих…
Они не в силах подарить себя друг другу,
Им не понять и не принять тебя подругой!

«Мой друг Карим, ты прав, и что ответишь?
Я знаю их, они томят рассвет.
Но посмотри поближе, ты заметишь,
Желания колоть, в них всё же нет.


Их кто-то держит, вязким покрывалом;
И пеленою век закрыв лучи.
За эту боль я всю себя сейчас отдала…
Ты знаешь, что им нужно не молчи?!»
Но ветер лишь вздыхал и слушал реку
Всегда ходил с дождем он к человеку…

Переливаясь радугами в темном,
Глазами без числа и без стыда любви;
Явились крылья, занавесом полудрёмным
И показался в бледно-желтом Визави…

Вот кто умел расставить препинанья знаки,
Без жалости вскрывая тайны черных дней;
Хвала волков, отец сторожевой собаки,
Медовым соком, разливая в вены клей.
Холодным взором улыбаясь над словами,
Сказал чуть слышно: «небо с вами».

«Скажи Мидо' о ночи как умеешь,
Как видишь, камень лед, или таки вода?»
«Смотря, каким огнем его ты греешь,
И в камне тоже есть вода».
«О мудрость ночи как ты неизбежна!»
«Хоть очень глубока, но всё же не безбрежна…»
«Да Ллея, в этом будет много света.
И то, что видим мы, еще не всё что есть.
Всегда после зимы приходит лето,
Но даже в этом человек не весь…
Мои объятия простор вселенной
И всё же, ноги их не знают лени»

«Не все пасут стада, покоясь в мире;
Не всем хватает даже неба на двоих;
Есть узкие глаза, сколько не делай взгляды шире;
Есть те, кто обирает и детей своих!
Объять не могут, потому, что делят!
Желания из головы в карман крадут!
Из слов, как из зерна муку, кровь мелят,
И от убийства вечных всходов ждут!»
«О чём ты ветер? Разве свет для праха!?
Для тех из них, кто жив, не зная страха!

Прошу тебя Карим, ты можешь, знаю;
Перед любовью кто закроет грудь?
Те кто с доверием играют,
Кровь обращают в ртуть!



В метал холодный и не твердый,
Не в украшение, не в плуг,
Не вечно жив, но вечно мертвый,
Ни свет, ни тьма, ни враг, ни друг!
Я дам им разрешенье серебра святого,
Чтоб знали путь от сложного к простому.»

«-…И было принято согласие спокойно,
И было поднято со дна на небеса,
И в туже ночь из чрева вышла двойня,
И серебро пролилось на леса.
Построен город из деревьев драгоценных,
И башни в крепости, дома, и Храм добра;
И ждали всех большие перемены,
Учитель всех учеников собрал.
Вдохнули полнотою счастья люди,
И захотелось, есть с серебряного блюда.

Не долго город простоял сверкая;
Не смели змеи и драконы прилетать;
Пока не появился новый Каин,
И стало серебро к ладоням прилипать;
Столовым его стали называть.
Затем потребовалось больше, больше, больше;
И стены стали ртутью серебрить,
И день торговый длился дольше, дольше,
И стали ртуть по праздникам варить;
И дым из душ рассеялся поднявшись.
Дерзнули и исчезли поравнявшись.»

Мидо умолк по необыкновенному бледнея;
Карим нахмурился, и тучами луну закрыл.
Заволновалась мелкой дрожью Ллея;
«Но помните, я ничего не скрыл…
Зачем им серебро, если не знают сами?
Они уже искали, как-то, лунный камень!»
«Маттина радость! Как ты хороша!
Сестра, любовь моя, чтоб мы не расставались
Хочу я, знаю так и будет, только не спеша
Стремиться нужно, чтобы путы мглы прервались!»
Река дохнула и туманом в поцелуе
Певцы пернатые запели Аллилуйя!






2. Город, сложенный из глины кирпичей,
И вымазанный бедами и маслом,
Стоял в пустыне будто бы ничей;
Кричал, боролся, будто бы напрасно.
Напрасно строился, напрасно торговал,
Рождал и умерщвлял людей напрасно;
Захватчик вал напрасно насыпал,
Вино не лечит, сок в воде не красный.
Какой-то странный механизм в часах, пружину,
Согнули дни, нацелившись в кувшины…

Жил в этом месте некто Модулюс, известный
Своими песнями, что открывали дни за год
Вперед, и мяли судьбы пресным тестом,
Пекли тела и дальше в чей-то рот…
Он не боялся никого из человеков
Хоть и ходил на двух, без рог и без хвоста;
По роду древнему был он вечный пекарь,
Свалившийся нетрезвым днем с моста.
И все стонали, и всем нравилось геройство и устройство
«Теряем власть и связь, если уходит беспокойство!»

«О Ллея, неужели ты не видишь, иль не хочешь?
На встречу вылиться, открыться слезам сна?
Ну как хромому путь прямой пророчить?
Камням из льда и снега ли Весна?
Ты все таки готовишь жёлтый берег пляжа;
О Ллея! Дно должно, должно достать до дна!
Из тонких волосков царям плетется пряжа!
Тем ярче, драгоценнее она!»
Карим могучий, и за морем дальним ждет зари сигнала;
Теченье встало – видно внутренность канала!

И вот он! Властелин воды небесной,
Гремя огнем! Трещит по швам
Земли одежда, стала тесна,
И реку взял за рукава!
И серебро с ее наряда
Росой укрыло ночью степь,
Смотрелись в зеркало плеяды;
Не видел Бога тот, кто слеп!
В ту ночь рождали дети пламя
(рождались дети пламени)
Они поднимут тайны знамя
(опустят тайны знамя)
Сердца узнают не по знамени
Часть 2. СЕРЕБРЯНАЯ КРЕПОСТЬ.
«Поймал в реке серебряной, серебряного карпа!
Эх, не серебряный, зеркальный карпик тот!
Хотел продать его под триумфальной аркой,
Да растащил всю чешую народ….»
Кеа
1. Весна над КОДом (так зовут тот Город)
Зовут, когда его хотят увлечь.
Но подлинное имя: «Голод,
Несущий чьей-то правды меч!»
Никто не помнил, кто, откуда
Нёс эту правду на мече;
Похожие на Барракуду,
Гербы носили на плече.
Род рыбы-пепла строго наблюдался знатью,
Всё вновь обретшие тела, все были под печатью.


История гласила, гласом тайноведцев сизых,
Рассказывая быль, и пыль веков тревожа,
О смысле герба: «тело-прах на ризах
Огня, текущего под кожей.
И закаляющего меч-язык, которым
Ниспровергаем мелких рыб-врагов,
И утоляем голод, брата Мора!
С начинкой тесто, по примеру пирогов!
А Барракуда или что-то вроде,
На герб попала как-то по природе».


Сафон с семьею и стадами
Жил как-то поодаль, в горах.
И близкие его, если когда страдали,
То лишь тогда, когда несносный прах,
Поднявшись в вихре на дороге,
В глаза бросался и колол стеклом.
То лишь тогда они сгибали ноги,
Чтобы присесть и вытереть платком.
Сафон стриг стадо, масло бил, сыр делал
Кормил и одевал большое КОДа тело.

… «Звезда открыта ночью вся,
Вся для общения открыта, без остатка, ночь…
Ее и твой час, вся земля
Внимает небу, будь послушной дочь!

Впитывай любовь, иди на встречу,
Это час свиданья, зов объятий вечных,
На всё, я не тая тебе отвечу,
Но до утра, к другим спешу на встречу.

Умей ценить окна открытые,
Знай, час не будет ждать, есть путь!
Сердце питай, чтоб было вечно сытое;
Тоскою смертною печалится оно, когда не видит суть!
Знай, сейчас открыта, но когда пойду,
Не буду возвращаться и на слезы.
Вернусь, когда всю жажду обойду;
Бери когда дают тепло, не жди морозов.
Я ухожу, ты спишь, и не вставала?
Свободу называешь вечным сном?!
Глотая горечь, ты не скажешь мне, что не давала!
Чем выше дом, тем глубже пропасть за окном!»

«Ты бредишь красноречием бесплодным!
Мутится разум, необузданный заботой.
Поешь свои слова, когда останешься голодным!
Может, тогда узнаешь, что – ты, кто – ты!?»
Певец молчал, и взгляды мыслью измеряя,
Чтоб не достали, расстояние держал;
Он рос, они смеялись и сменялись сами, тьму на свет меняя;
И пролегла меж ними та межа (меж жал).
Но запах потеряв, собаки удалились;
Забыть рассвет, напрасно силясь.

2. Всё покрыло серебро реки, туманом
Взялся город, и осела ценность на домах!
Даже темные и грязные чуланы,
Стали смысл понимать и соль в словах!
Модулюс, знамение предвидя с ночи,
Изогнулся к небу буквой ЭС.
Выкатились, от прозренья, даром очи,
Он на крышу лестницею влез.
Крикнул так, что блохи бросили заветную ослицу,
Петухам и по сей день с утра не спится!

С тех пор, всем стало как-то, большей частью неуютно,
Красивый город стал, и будто б жители теперь должны,
Тянуться, чуть не поминутно,
К хорошему, а как, когда сложны!?
Сложны характеры и сложная структура;
Структура мозга, сердца, наконец!
К тому же, как идти против Nature?
Которой, ты не кто ни будь, Венец!
Короче говоря, не ОЧ. высоким слогом:
Или пахать, пыхтя, или бодаться рогом…

Нельзя сказать, что сразу сдались, не боролись;
Не просто победить смогли добро…
С потом и кровью и сбивалось, и кололось,
И плавилось затем в монеты серебро.
Вся мудрость уместилась на портретах,
С глазницами пустыми, тех царей,
Среди нулей о составленьях сметы,
В замках мдурёных, мраморных дверей…
Тому подобное зашевелилась в чреве,
Вольфрамовым движением горя,
Вся жизнь, которую «дал Еве»
Вся в нем, кого затем благодаря…

Верней, кому за тем благо даря!
Своё существенное, будущее, волю!
И чья звезда не ярче фонаря,
И чьи слова сплошные шифры и пороли!
Напишут в книге кулинарной после:
«Пирог был с яблоком, печенным без костей!»
И тот, кто вырастет, и станет взрослым,
Узнает из обычных новостей
Их лица. Их одежда натюрморт в графине,
Или в графе', не в черной,  (что Вы?!) в темно-синем…

3. Ллея расстроилась, и потекла тремя ручьями…
Но не раздвоилась, как книжная река;
Пусть мерзла подо льдом, но зимними ночами,
Всё также неизменно глубока.

Мидо задумался и погрузился тихо,
В привычный, созерцательный покой
Стало понятно, что не кончен прозой стих, он
Был готов продолжить пафос свой…
Карим, в волнении за Ллею,
Носил сестре тепло дождей.
Дыханием горячим грея,
Далеких мраморных морей…
Всё капало и наполнялось
Края ровнялись и ровнялись….
часть 3. Кесарево сечение    Кесарю
В крючках позо…, волоче…, позолоченной оправы
И не из правых, всё же будет зрение;
Им не увидеть солнце вечной славы,
Через грубомутное стекло высокомерия.
Додо.
Степь паутиною дорог оплетена:
Ослы, бараны, лошаки, верблюды, мулы, кони,
Плетут с хозяином… вселенной, вместе дни и времена,
Истории, рассказы, судьбы по ладоням…



Ваар был странник, т.е. странник ночи;
Он сам себя так называл и знал,
Носил он имя прежде покороче,
Был просто Вар, но вдруг Вааром стал.



То, как случилось это, вам Мидо покажет,
Как только мы дождемся по порядку ночь…
Стихи писал, бывало между прочим даже!
И понемногу даже, шепотом пророчил!
О тех пророчествах никто, кроме него, не знал, понятно;
Но уж когда сбывались, (ДВЕ из сотни) то поймите, согласитесь, что приятно.

Вар долго маялся, в скитаниях душевных,
Ваар, как подобающе – молчал.
Дела обоих были из плачевных,
Скулил и выл Вар, но Ваар рычал…
Скитания уже давно, покинув душу,
Оформились в употребленье ног.
Всегда обоим им хотелось кушать;
Вар попросил бы, но Ваар не мог…

Туман в глазах от созерцанья,
Слюна приелась, жидкий луч
Не утоляет глотки ожиданья,
Но жизнь – случай!
Не умирать же, в мудрости снегах погрязнув,
Ее созданию, и в мыслях из узлов
Есть тоже выход из болотов грязных,
Но если ты признать готов!

Всегда веселый КЕА, шёл обедать,
Не замечая, разговаривал с собой;
Бывало, увлечется так беседой,
Лишь к ночи добирается домой.
«…А ты как думал Модулюс, я мальчик?
Сафон же ясно объяснил тебе кто я!?
Достаточно! Знай, КЕА что-то значит!
Ровесник КОДу я, и у начал стоял…!
И знай, меня не купишь ты монетой круглой!
Я знаю цену голове своей!
Лишь по нужде и сам, хожу, когда хочу я в угол,
И если… то смотри не пожалей!»

Вдруг, собеседник ног не видя
Своих, увидел две стопы чужих;
Нечто ужасное отчетливо предвидя,
Он руки на груди своей сложил;
И голос, изменив на женский – слезный,
Качая головой, и нараспев,
Перепугав собой себя, да так серьёзно,
Что замер, камнем онемев.
Своих же звуков обознался,
Упал к ногам и зарыдал,
Совсем бедняга потерялся,
От дозы дьявольской стыда.
«О Модулюс прости и пощади калеку!
Я выстираю всё твое белье!
О разве солнце может блекнуть,
Тем более лицо твое!»





«NEWмодуль» честь себе сто лет назад предвидел,
В прок молча славу жадно пожинал:
-«Но Кеа, ты меня не мало не обидел,
Вот только я давно не ужинал!»
-«Сейчас, сейчас, возьмите, сколько есть, здесь двести…
А я, пожалуй, мне позволите домой?»
«нет, принеси обед сюда, на это место
И быстро, быстро, ты ведь не хромой!?...

В птичьей голове кишели мириады,
Безраздельно пользуя сосуд!
Дорога ровная была, но не мешала падать,
И даже забежать по пояс в пруд...
Вар стал визжать, как собачонка,
Которой хлеба кинут вдруг;
Ну, а копеечки ближе к мошонке,
От сильных рук, от длинных рук...!
Ваар с заносчивым презреньем глянул,
С ухмылкой собачонку пнул,
И не присуще вытянулся прямо,
И порцию слюны сглотнул.

-«Ясный день! Желаю ясных мыслей!»
Послышалось теченье со спины;
«Пророк» почувствовал себя на кухне крысой,
С хвостом невиданно-нечаянной длины.
-«Я ничего не сделал ваша милость,
Запел репертуар дуэт, и мелочью звеня,
Оттуда, где сердечко ныне билось,
Я только так, не буду я, я извиня….»

Додо поняв, что не заколосившись,
Беседа с незнакомцем отцвела, пошел
А Вар спектакль продолжал, упал заголосивши,
И в образе в экстаз вошел…
Едва успел Додо сто метров отойти,
Взволнованный значением, гонец вернулся;
Покрылся пятнами, не смеет подойти,
Совсем сдурел, разделся и разулся…

Гранит науки нерушим и очень прочен.
Наука Кеа состояла в том,
Что слышал он, а значит, знал, («бывает так пророчат,
Не помнят, правда, ничего потом…»)
Разделся ж, дух момента ощущая;
Само собою как-то вышло, жар объял;
И пламя синее, шары вращая,
Так сперло грудь, что чуть последнее не снял…

«Ты кто?» «Я Кеа, твой слуга, мой повелитель!»
«Зачем ты голый?» «Я это, А-А Ы…!
Вы изменились видом, вы спаситель?»
«С чего ты взял? Фу черт с лопатой, это ты?»
«Не черт я! Я покорный ваш посланник!»
«Замолкни! Ты принес теперь поесть?»
«Конечно, здесь перепела в сметане,
Позвольте мне у ног присесть?»

«Нет, не позволю, прочь ступай, ты более не нужен,
И обо мне не смей нигде болтать…!»
Не слышал Кеа слов, побрел, звездой разбужен…
Не даст она теперь ему спокойно спать…






Заключение.
Течет источник, но предпочитают жажду
Не утолять, герои наших дней и лет;
Они хотят увидеть белой сажу,
Они хотят оставить чистый след….
Ллея
Додо страну покинул той же ночью,
Карим собрал всё серебро свое,
Ллея еще течет, но всё короче,
С Мидо о чем-то часто шепчутся вдвоем…
Нет разногласий между ними, всё спокойно;
Как прежде, так всегда, любя глядят на Код.
А степь огнем горит, от крови воин двойни,
Роты' за рот, на род идет народ….



P.S.
Вот слова Луны великого провидца,
Который видит: «если крыльев нет, то пасть…
Придется, удивиться, но разбиться!
И если сердце не растет, то шире пасть…»

Плохое предвещая юной Ллее,
Он не скрывал хорошего, и не молчал:
Земли дороги отражают, те аллеи,
Которые всем светят от начал….

Кусакаmix + Демоверсия + пулибу'с
Заключение сечения (Кесаря)
«…я До…, до… Vito…, он запнулся
Тот, поклонившись, отошел
-Дон Vito Я, Я только, что вернулся,
Вернись, возьми лечебный порошок…»
Код.
«…я встретил на дороге «Ядовито»;
Он очень скромный, даже для людей,
Красива нищета его, Ракита…
Куст…,  или как это, - Сельдерей….!?»
Карим.
В начале дней, в степи, он мир накрыл собой;
Мелькая гадами узоров, меж цветов;
На землю устремляет свой прибой;
Познать стремятся дивный смысл слов.

Не все пасут стада, покоясь в мире;
К тому же, как идти против nature?
Их лица- натюрморт в графине!
Сложны характеры и сложная структура.

Всё капало и наполнялось,
Края ровнялись и ровнялись.
И по не многу даже, шо потом пророчил!?
Был странник, то есть странник ночи…

Под можжевеловым кустом, раскинув вольно руки,
И только руки, спал бродячий пес;
Картины грез его терзали муки,
Пытаясь тщетно получить, каких ни будь там слез.

Кремень был путник, сантименты презирал,
Огня,  пожалуйста, сколько угодно, через трение;
На быт земной с луны, полуоткрыв взирал,
Но кушал, даже как-то жадно, тем не менее.

Проклятое устройство человека,
Обязывало тяготить мозги заботой
Мыслителя, философа, а может даже Грека,
Сводя его с ума простой икотой.

Не раз он истязал жестоко тело-бренность,
Испытывая наслаждение поступком.
Затем ужас прозрения, смирения степенность,
От созерцания алеющих зарубков.

Никак звезда за пазухой жить не хотела,
Не мог никак изыск ума мир оценить;
Сколько не пробовал, всё как-то снизу в низ летела
Душа с храминой вместе, плакал горько: как же быть?

Или не быть уж, нет, но это слишком,
Зачем же философыствать, горя!?
Да смерть красна, но умирать то лишне…
боязно, всё же, между нами говоря.

Сном с голодом борясь, усердно мучась,
Терпения лепя из обстоятельств скудных,
Здесь тавтология: случился случай,
И сон вдруг превратился в беспробудный…

Три пастуха, идущие на праздник,
К четвертому, наткнулись на предмет,
И речи деловые вместо праздных
Цок(а)причмокивали языками на предмет:

Что ж он живой, аль как? Спросил Азим Такахе
Да кто его… это хоть человек, не зверь?
А если нож?! Скрипнуло мнение ниже рубахи
«Видать ты трусишь Гази, так иди проверь?»

«Один не двинусь с места, хоть убейте!»
Здесь пауза не лишнею была
«Вернее, бороду мою хоть сбрейте»
Улыбка под усами проплыла….

Ну тя-а к черту с бородой твоею,
Он тоже бородатый, видно брат тебе,
Клянусь я лысой головой своею…
Не попадем сегодня к Кеа на обет.

«Сафон бы мимо не прошел, узнал причину,
А о Додо и говорить не смей!»
«Сэ Ля Vita, а значит жить, не сгинуть,
Так-то оно, пойдем отсель скорей!»

И группа двинулась, но не без напряженья
Держались вместе, почти за руки взялись,
Как вдруг, увидели предметовы движенья,
И звук, о ужас, хоть под землю провались!


«О люди, братья, помогите ради неба!»
Но братьев к людям ноги понесли, да так,
Что просьбу типа: Дайте ж гады хлеба!
Возможным слышать не представилось ни как.

«Случилось что-то дядя с вами, может?
Может быть, пить хотите, у меня вода.
Может быть, вы хотите кушать тоже?»
«Конечно мальчик. Да!»

«А как зовут тебя?» «Меня? Каримом!
Как ветер, знаете, отец назвал»
«Да знаю, это мандарины?»
«Берите, я вчера в саду нарвал».

«А Вас? Я раньше вас не видел, здесь живете?»
«Да, здесь. И ты меня не знал?»
«Нет, я хожу в Код к тете,
Но я вас что-то не признал».

«Но ты слыхал про До…? Про Vito, про Сафона?»
«Да слышал, но не видел никого».
«Так это я и есть, эх ты ворона!
Баранья голова, нет лишь рогов».

«Простите мне, я мальчик и не много
Встречал Великих в жизнь свою.
Совсем недавно я хожу один дорогой
И знаю мало, я же говорю…

Я знаю, вы провидец, мне ответьте:
Взойдет ли кукуруза у меня?»
«Прошу тебя Карим заметить,
Великий, ну тебя я извиня!»

«Прошу у вас прощения До Vito».
«Дон Vito, будет правильно сказать!
Ты кукурузу сеял через сито?»
«Конечно, нет! Но как же мог я знать?!»

«Запомни, зерна нужно мыть и сеять!
Так и запомни: мой и сей!
Тогда взойдет их много, много и скорее!
И будет много у тебя полей!»

«Да, я запомню всё, но мне пора в дорогу,
До вечера до Кода не дойду,
А я вчера еще не так ступил на ногу,
Хромаю чуть, пойду! Пока дойду….»

Историю о путнике с Афона,
Карим разнес, как нищим серебро
А образ странника, по-гречески, икона,
Чего только веками наскребло…

Его слова записывали в книги
«Ты мой и сей!», о зернах говорил!
И сколько войн, и сколько игр,
И сколько тел котел переварил…!

Слова скажу вам: Я Давид! Услышав,
Вы имя моё знаете теперь.
И звуки те же, но не дышат,
Для «Ядовит», закройте дверь!

Слова последние слова Карима
Ветра, несущего нам лета дней тепло;
В сердце, не мимо, Ллея зрима,
Тебя всегда туда влекло???

Продолжение (пре)следует…