Ломал я глину позднюю во тьме,
и розмарины расстилались всюду.
Мои труды осматривал Гельвеций,
Гурджиев цокал недовольно языком.
Стояло лето. Может быть, парило.
А ночью пар стеклянный подымался
до самых звёзд. Кузнечик замирал.
А утром небо синькой разводили,
и я вёл нескончаемые тяжбы
с самим собой.
Раскачивались мальвы.
И Божий день неспешно гарцевал.
Как маятник — я принимался снова
сновать между отчаяньем и смыслом.
В смиренье находил я торжество.
(И цокал языком гурман Гурджиев.)
Мерцало небо позднее, сквозное.
Тяжёлую я глину собирал.
Лепил неспешно.
Замкнутое знанье — сиречь небрежность,
плоская струна.
А смыслы гомонили, словно пчёлы,
и ночь тянулась тяжкою печатью,
и светом наливалась синева.
Минут Всевышних расплескались рати…
А жизнь одна, наверное, права.
10 апреля 1997 г.
Ломал я глину позднюю во тьме...
© Copyright: Николай Якимчук, 2009
Свидетельство о публикации №109070903746
Свидетельство о публикации №109070903746
Рецензии