Лирика

«Доброта»

Была от века
непроста
людская доброта.

Она встречала
по старинке,
как бы ни хмур был,
как ни зол,
и клала хлеб на стол
и в кринке
парное ставила
на стол.

И много-много лет назад,
от пепелищ черным-черна,
сквозь леденящий
лязг и смрад
она –
от ярости слепа –
вбив ноги в сапоги,
в цепи пехотного полка
бессмертно шла в штыки!

***
Быть беспредельной
жаждет красота.
И всё вокруг
ту жажду утоляет…
Вот хлынул дождь,
и звёздная вода
нам лодочки ладоней
наполняет.

Её не пить,
её послушать надо,
вдохнуть,
грибное утро ощутя,
омыть лицо,
не прерывая взгляда,
еловым шёпотом дождя…

И не припомнить –
просто оглядеть
подробности
привычной тишины.
И прислониться –
как прозреть –
к теплу
берёзовой страны,
чьим бережным дыханием
наполнен
кумач намокнувшей листвы…

А дождь бежит,
и тонут в нём ладони,
чуть зачерпнув
от тайны красоты.

***

Она была короткой –
остановка.
А вот поди ж ты –
помнится досель
того загара
лёгкая обновка
и моря
голубая акварель…

Как блеск дарила
дальняя вершина,
как никого
теплом не обделя,
с нас будто кожуру
от мандарина
сдирала злость
абхазская земля.

«Музыка»

Внезапно музыка вошла
сквозь воркотню
и треск настройки
и снова
снегом замела
в заснувшей комнате
потёмки.

И захотелось, как тогда,
твоих волос и рук
коснуться,
сказать «прощай!»
и оглянуться,
чтобы запомнить
навсегда

подъезда гулкие пролёты…
дрожь каблуков,
летящих вниз…
плафон расколотый у входа…
и гром дверей…
Вернись! Вернись!
Там мокрый снег
стекает косо
через окно в пустой трамвай.
Его оглохшие колёса…
Я не вернусь.
Прощай! Прощай!

И только вспыхнет Забайкалье
рдяным багульником впотьмах!
И только ветер, только скалы
в моих останутся глазах!

И будет длинный
промельк станций…
И только лучший друг
поймёт:
я там, в том городе
остался,
где снег,
где музыка живёт.

«Тбилиси»

Тбилиси. Зной.
Гряда горячих гор.
Твоё письмо
во внутреннем кармане.
И полный тайн
гортанный разговор,
как тёмное вино в стакане.

Он будоражит,
тот язык чужой.
Душе лишь внятен,
слуху еле-еле…
Вокруг меня,
во мне,
во сне,
со мной
грохочут
тротуары Руставели.

Всё впитывает память.
Но порой
в неё стучится
почта на рассвете.
И вновь тогда
наедине с тобой
я остаюсь
на тротуарах этих…

Когда-нибудь,
припомнив этот день,
я вновь вкушу
озноб речений тайных,
шум тополей,
даривших в полдень тень,
и блеск вершин,
и горечь
странствий давних.

И снова мне
плеснёт через окно
в янтарных брызгах
горное светило,
что о тебе
так близко и давно
со мною
по-грузински
говорило.

«Хатынь»

Нас гид по улице водил.
Одной-единственной.
Недлинной.
Но не хватало сил пройти
её до половины…

Водил по травам, по камням,
по ручейкам, журчащим где-то,
по лопухам и колеям,
проложенным к воротам.

Он нас по горницам водил,
по земляным полам холодным.
Но перемешан с гарью был
там хлебный дух
и с брехом злобным.

Там бились чьи-то голоса
и грохотали по порогам,
по рушникам и по слезам
металлом кованные ноги …

Колокола без звонарей
во все концы пронзали, били –
четыре года шла по ней,
по это улице, Россия.

Здесь на берёзах
рвётся крона.
Цвети, земля. Цвети! Остынь.
Из раскалённого бетона
встаёт сожжённая Хатынь.

Автор Владимир Гельбтух. 1970 год