Ещё горели наши свечи

февраль 2000

Сон

Мы продолжали предаваться греху в своих постелях мокрых
в обиде грязной и упорной слезами с небом говоря.
А под балконами играли виолончели без оркестра:
тремя высокими ночами мой дух холодный успокой.

Ещё горели наши свечи и целовали наши ноги,
но было поздно в этот вечер, и всем давно пора идти.
Мы вышли к морю, с нами дети и все знакомые из комнат.
Раскинув руки, мы летели, носочки в воду опустив.

Мы выплыли на дикий берег и среди ягод ежевики
наткнулись на ветвями скрытый, цветами спрятанный обрыв.
Ребёнок их в обрыв сорвался, и мы скатились на дорожку
и поползли, цепляя травы, чтобы вернуть его назад.

Вначале были только брёвна в тоннеле чёрном с серой пылью.
А после ты заметил школу: мы стали видеть в темноте.

Как могут дети жить так долго, ни разу не встречая света?
Торчат из них проводки с током, пустые лампочки – из глаз.
Да что вообще и ждать от школы для некрещеных для младенцев?
Никто не пишет за столами, на груде лампочек – возня.

И бегают они зачем-то, пытаясь вставить лампы в уши.
А девочка одна попалась – совсем лицом из жёлтых ламп.
Ох, как вздохнула я свободно, когда мы вышли из тоннеля.
И это был какой-то город: пятиэтажные дома.

Как будто все вокзалы мира сошлись в туман на эту площадь.
И были жёлтыми их стены, как жёлтым был – нависший смог.
«Какая скверная здесь осень, – сказала я. – и дождь холодный».
Но ты предупреждён был раньше, что то – весна для этих мест.

И мы с тобой ещё не знали, зайти ли в бар «У Сатаны».
Он был открыт, а мы устали и нам хотелось посидеть.
И я решила между прочим, что надпись всё же сократили:
могли бы написать «Infernal», а нацарапали «Infer».

Смотри: во сне и после смерти умеем мы не пить, не есть.
А мир большой, мне стало страшно: и бар, и город где-то есть.