Сиянье года

ЕВГ. БУЗНИ



















СИЯНЬЕ  ГОДА

























РАДУГА

Кажется синее…
Кажется красное…
Кажется розовое
и оранжевое…

Радуга!
Радуга!
В сердце радуга!
Буду ль радугой
этой радовать?

А ты в туманные рассветы
не опускай свои ресницы...
Она придёт,
Она примчится
От сердца самого поэта.

Радуга!
Радуга!
В сердце радуга!
Буду ль радугой
Этой радовать?



ЭХ, И ЗИМЫ В РОССИИ!

Заложить бы нам тройку
да погнать лошадей,
чтобы ночи короткие
становились длинней,

чтобы звёзды рассыпались
у тебя в волосах…
Эх, и кто ж это выдумал
поцелуи в санях?




Январь.
Скатился снежный ком
 в начале года.
Всё шутит надо мной тайком
моя природа.

Взметнулись звёзды к небесам
и разлетелись.
Как жаль, что не был в небе сам,
а так хотелось:

уйти в январских звёзд мороз,
в день непорочный.
Катить в санях веселий воз
вдоль всех обочин.

Скользить лыжнёй наискосок,
По самой крути.
Кровь нервно тикает в висок.
Мороз не шутит.

Белы грудастые холмы,
такие нежные,
любовью тёплых губ полны
и ветром свежим.

Январь.
Скатился снежный ком
в начале года.
А я служу проводником
в мою природу.




Обледенелые деревья
подняли свечи веток ввысь.
А ночь пришла -
без промедленья
все фитили луной зажглись
и расплескали свет по снегу,
рассыпав горсти серебра.
Я в эту сказочную небыль
пришёл и кое-что собрал,

и переплавил всё на строчки:
сидит замшелый пень в снегу,
зайчишка след неровный строчит,
кося глазами на бегу.

Запомню звон зимы морозной
в заиндевелых проводах.
Запомню и снежинок россыпь,
прохладой тающих в руках.




Запорошённые ресницы
деревьев нежны и белы.
Как хорошо, наверно, спится
в объятьях матушки зимы.

Когда деревья объяты снегом,
аллеи парка ещё пусты,
к ним входит темень в обнимку с негой,
и полон снега ночной пустырь.

Сомкнулись ветки белесой кровлей
узорных кружев над головой.
Чуть только кровлю я приоткрою,
и вьётся белый снежинок рой.

Никто не скажет, пришли откуда
в московских улиц затихший сон
узоров прелесть,
узоров чудо,
нарядно-белый зимы фасон.

Вот только тень скользнула клином
и вмиг исчезла,
и всё как прежде:
шатёр влюблённых аллеей длинной.
Ковры пушисты,
милы и нежны.




Белая шубка,
белая шапка,
на белой шее кашне.
Только щёки пылают жарко,
смеются - и, может, мне.

Метель кружится.
Мороз неймётся.
Снег в глаза зарябил.
Сквозь белое-белое
светят солнцем
Губы под цвет рябин.





Ты слышишь?
Слышишь, снег стучит
деревьям в щёки,
в их ресницы?
Давай немного помолчим.
Быть может, это только снится:
и теплота раскрытых губ,
и рук подлунное свеченье,
и этот снежный тихий стук,
щемящий в такт сердцебиенью?

Пока зима нам сыплет снежностью,
смешаем белый снег мы с нежностью.
Снега к лицу любой невесте.
Прекрасны жар и холод вместе.

Снежинки падают под арку.
Снежинки падают в мой стих.
Любовь мне кажется подарком
дороже самых дорогих.

Ты слышишь?
Слышишь, снег стучит
по ледяным озёрным блюдцам?
Давай немного помолчим.
И можно только улыбнуться.



НОЧЬ НА ШПИЦБЕРГЕНЕ ДЛИННА


Как странно, милая, как странно -
не в Гималаи и Тибет,
а в эти северные страны
меня забросило к тебе.

Как страшно, милая,
как страшно мне,
что мог не встретиться с тобой,
и в кровь любви закат окрашенный
вдруг растворился б сам собой.

Но мы увидели, увидели.
Он обнял нас красой своей.
И мы теперь вдвоём в обители
сиянья северных ночей.

Как страстно, милая,
как страстно
метель пылает белизной.
И, может, встречи не напрасны
те, что случаются зимой.

Как звёздно, милая,
как звёздно,
когда кончается пурга,
и как морозно, как морозно
и как же весело тогда!



О милая, всех зорей краше,
звезда, скатившаяся с неба,
среди распластанного снега
сжигаешь ты мой день вчерашний.

А он был жалким и угрюмым,
Мял и коверкал душу в теле.
И мне казалось – я не с теми,
Не те перебираю струны.

О, сколько надо мной смеялось
людей бездарных и никчёмных.
И день вдруг становился чёрным.
Так мне казалось.
Так казалось.

То день вчерашний.
Нынче милость
скатилась предо мною с неба
среди распластанного снега.
А, может, ты во сне приснилась?

И нет тебя, но есть сиянье.
Полярный круг его вознёс.
И среди мёрзлых белых слёз
любовь упала подаяньем

из чьих-то ласковых ладоней
теплом от чьих-то нежных щёк.
Как будто я за всё прощён,
и уж никто меня не гонит.

И я, быть может, тоже нужен
на жизнь
иль на вечерний чай.
Вчерашний горький день, прощай!
Прощай, души застывшей стужа!




Часы зимы полярной пробили.
Ушла морозная
и вот
льдов фантастические профили
собрались в белый хоровод.

В движеньях медленны.
Торжественны.
Телами холодно белы.
Дрожат,
волнуясь, отраженьями
Из океанской глубины.




Молчат снега, не тратя слов,
но полон тайного значенья
струящихся снежинок сноп.
Мне говорят они, зачем я

и почему сюда заброшен
в такие дивные места,
где снег ложится белой брошью,
и рядом - алые уста.

И как же дивны переходы,
и до чего же мир хорош,
когда целуются в восходы
и жарко тает снега брошь.




Я здесь закутываюсь в белые снега,
да ветер жгучий щёки мне морозит.
Но ты мне бесконечно дорога,
и память греет, растворяя слёзы.

Звоню в неделю раз, а то и чаще,
что б знала, что здоров и не пропащий.
Тогда сквозь вихрей сотни километров
ко мне тепло доходит, точно лето

лучи свои послало в небо тоннами.
И мне сугробы кажутся бутонами
Нераспустившихся огромных белых лилий…
Но тут помехи в разговор наш вклинились:

-Разъединяю!
Время ваше кончилось!
А мне тепла ещё немного хочется.
Ещё приятное я что-то недослышал.
Уж не услышу – время моё вышло.

Но пусть нас рвут с тобой на полуслове.
Я в белизне снегов прочту, как в книге
всё, что ты думала и повторила б снова
одним дыханьем и в едином миге.

В полях зима узоры вышивает,
натягивая белый холст на пяльцы.
Метель несётся озорно живая,
рассказывая о любви и Ялте.




А свечи гасли, тихонько тая,
в себе тая
то, что известно,
то, что я знаю –
ты не моя.

Зачем же снегом тебя окутал
наш Баренцбург?
Зачем он вызвал тебя оттуда
в мою пургу?

Зачем он вызвал тебя оттуда,
где лампы в ряд
в тебя влюблённые, в мою подругу,
всегда горят?



АХ, ДУМЫ, ДУМЫ, МОИ ДУМЫ

Стучат по крыше злые ветры,
роняя снежные комки,
а я спешу вложить в конверты
привет и дум моих полки.

Ах, думы, думы, мои думы,
не подчиняетесь вы мне.
Как будто ветры вас раздули
и разметали на волне.

И вот мечусь я, как кораблик.
Не поддаётся мыслей рать.
И руки в холоде озябли,
и голос я боюсь сорвать.

Так приключилось, так случилось,
такая стала наша жизнь:
плывём в волнах мы через силу,
хоть за соломинку держись.

Вот почему пусты конверты:
не отыщу свои полки.
Стучат по крыше злые ветры,
роняя снежные комки.



ШОК

Из прохудившейся кошёлки
под самый старый Новый год
снег сыпался как будто в шоке
на лица, на дома, на лёд.

Мы шли вперёд путями разными:
Он – вниз, а я – куда глаза вели.
А Новый год мы вместе празднуем.
Какие судьбы нас свели?

Его удел – засыпать набело
Шпицбергена Архипелаг,
а мой – идя кривой параболой,
уйти в ничто от передряг.

Но мир не рухнул, если сыплется
из чёрной прорвы белый снег.
Ведь это значит, что-то чистое
ещё осталось нам на всех.

Ах, как не только не испортить нам,
не запятнать его красу?
Как чистотой самим наполниться
и удержаться на весу?

Но грязь засыпала Россию,
всю Родину СССР.
Какие чёртовые силы,
какой там мистер или сэр?

Из-за каких кордонов вырвались,
народы дружные розня,
лжедемократия, лжеискренность,
раздоры, ссоры и грызня?

И чистый снег упал мне в сердце.
Сосуды схвачены в тиски.
Где та печурка, чтоб согреться
и не замёрзнуть от тоски?

Мне чашу горя дали выпить.
Не знаю, что за нею следом.
Сумею ль в этот холод выжить?
Или уйду за этим снегом?


Сугробы белыми медведями
уселись вкруг жилых домов
и смотрят грустно, не поделим ли
и здесь народ наш на врагов.

Тогда и им, сугробам белым,
как беднякам, несдобровать.
Ведь бедным от любой затеи
богатого -
всегда страдать...

Мы не медведи, не сугробы,
но ждём, чтоб кто-нибудь свалил,
чтоб этот кто-нибудь угробил.
И бьют уже своих свои.

Я не пойму, откуда злоба
на всё, что было и прошло?
Какая жадная утроба
меня сгрызает в порошок?

За то, что я люблю Россию?
Люблю весь бывший наш Союз?
Люблю страну такую сильную,
такую слабую мою?




Кругом снега, пурга, мороз,
а здесь свеча горит.
Не утешает нас прогноз,
ну а свеча горит.

Фиорд вмерзает в берега.
Свеча себе горит.
Ночь опустилась на века,
а свечка-то горит.

Сияют сполохи в ночи,
да и свеча горит.
Пронёсся смерч,
как чей-то чих.
Горит свеча, горит.

Но только солнце сгоряча
изгнало мрак и муть –
погасла мудрая свеча.
Пора и отдохнуть.




Слегка припудренная облаком,
луна румяно молодится.
Полярной ночью круглобокая
в заснеженных холмах искрится.

Им спать – не спать.
Висят задумчиво.
Ночь на Шпицбергене длинна.
Сегодня вьюгой не закручена,
не запелёнута Луна.

Вот потому она и пудрится:
моложе тоже хочет стать.
А я запудренною улицей
твою разыскиваю стать.

Среди морозов,
среди засыпей,
среди застуженных домов,
когда нет засветло, есть затемно,
хотя вокруг белым бело.

Закрытая по нос дублёнкой,
фигурка прячется во тьме.
И, может быть, луна мне только
раскроет тайну о тебе.

Но ей ли, ей меня подслушивать?
Моим ли ей внимать мольбам?
Мне самому бы ей прислуживать.
Луна ведь из высоких дам.

А ты мне даришь всё загадки,
и разгадать их не дано.
Я, как утёнок самый гадкий,
тобой отторгнутый давно.





Ночь день и ночь в моём оконце
на самом краешке земли,
и грустно сердце моё бьётся.
Ах, кто б его развеселил?

Ночь отпечаталась печатью
в окно
и мне молчит назло,
и душу рвёт мою на части.
Но всё же ей не повезло.

Не повезло ночи, пожалуй.
Моя душа не растеклась.
Найду я Таню, Валю, Жанну
и зацелую губы всласть.

Они согреют мою душу,
и ночь уйдёт из-под окна,
а утром солнышко осушит
слезу солёную до дна.




Когда-то ты уедешь со Шпицбергена,
тревоги тяжесть свалится с плеча,
и будет вспоминаться и не вериться,
что где-то в Баренцбурге есть причал
с летающими в небе альбатросами,
с туристами, ползущими толпой
и застывающими глупыми вопросами
о том, когда у нас закончится запой,
когда вернёмся мы к нормальному обличию:
не попрошайничать и побеждать в хоккей,
а ты кривила губы опрометчиво
и говорила: Всё идёт О’кей!
Всё вспомнится.



ТЫ ОСУШИ ФЕВРАЛЬ ПОЖАРОМ


Февраль вливается мне в душу
дождя тяжёлыми слезами.
Но ты пришла и их осушишь
огнём,
что на мгновенье замер
в глазах,
и вот уже пылает,
на щёки выплеснув румянец,
в руках,
что, жар свой скрыть пытаясь,
сминает страх твой под струями
волос,
слетающих на плечи.
А мне от них укрыться нечем.
Ты осуши февраль пожаром.
И сдамся я тебе, пожалуй.



Февраль.
Летит по небу конница
игривых белых снежных туч.
Мир пелериной белой кроется,
слетающей с небесных круч.

Февраль.
Снега морозом схвачены.
Как утра свет, снега белы.
Как много в жизни порастрачено
вот этой белой глубины.

Как много белого утеряно.
Как много смешано с тоской.
И жить приходится не с теми нам,
и ждём не тех, и спим не с той.

Все краски в душах перемешаны,
В болотном месиве слились,
как будто бы художник бешено
швырнул изломанную кисть.

И растерялась краска белая.
Там чёрный, бурый, жёлтый след.
И нас корит лишь совесть бедная:
Там, где должны быть, там нас нет.


Но на высоких кручах горных,
там, где людской не слышен гам,
февраль метелью дует в горны,
рождая белые снега.



В глаза всё снег и снег.
То синь, то ночь летит.
И чей-то звонкий смех
под дробный стук копыт.

Эх, сани!
Не догнать!
Звонче бубенцы!
Гони, чтоб не унять!
Гони во все концы!

Смотри, как кони мчат.
Э-гей, мои родные!
А ну, под снегопад!
А ну, вперёд, шальные!

В глаза всё снег и снег.
То синь летит, то ночь.
И чей-то звонкий смех
уносит ветер прочь.



Как заплачет сердце
под метельный стон,
ах, куда же деться,
если ты влюблён?

Зарыдает ясень,
разорвав тоску.
Разве ты на счастье
был когда-то скуп?

Как зажгутся свечи
да погаснут вновь,
ты бери покрепче
за руки любовь.

Уведи за вербы,
за терновый куст,
где не знают меры
переливам чувств.

Только ты уж помни:
в полуночный час
этот куст терновый
обманул не раз.




Я образ твой нарисовал заранее,
когда, поднявшись в это утро ранее,
увидел снег, носящийся по улицам,
и будто небо отчего-то хмурится.

Душа твоя,
не так ли она мечется?
То вся серьёзная,
то вдруг беспечная,
то расстилается,
то комья снега.
И чтобы всё узнать,
к тебе я еду.

Метель бросается
сосредоточенно.
Метель старается.
Прогноз был точен.
Она намечена
по телевизору.
Я сердце девичье
никак не вызволю.
Не разгадать его
за всеми путами.
Оно само меня
в себя запутает.
И я рисую лишь
глаза и губы.
Их сочетание
любого сгубит.

Халат - цвет зелени,
Горох-горошек,
как будто белый снег
в тебе порошит.
А может то свеча
разлилась воском,
когда струился свет
с твоей причёски?




Свет капал медленно
с твоих ресниц,
к губам катился
и падал ниц.
Расселись дивные
ночные птицы.
Им машут длинные
твои ресницы.

А что в душе твоей
метель-тревога,
на то зима у нас.
И ради бога!
Она, в конце концов,
проходит всё же.
За ней всегда весна
и лето тоже.




Совесть пусть будет твоя  чиста.
Я совершенно на тебя не в обиде.
Просто мы долго с тобой не виделись,
и я от этого очень устал.

Как скользко!
Мы оба едва не падаем.
Лёд хрипло скрипит, под ногой умирая.
А в сердце моём засветилась радуга,
одним концом в тебя упираясь.

Я знаю – ты мне никогда не скажешь,
что в душу твою набросал я хлопья
чего-то неясного.
И тебе кажется:
выходы все навсегда захлопнулись.

Мы долго молчим,
Как в те ночи когда-то:
к калитке подсматривать выбегал дядя Саша.
Сконфуженно и недовольно бурчал:
А я-то
думал ты всё ещё на занятиях ваших.

Хороший был человек.
Спасибо
ему за то, что тебя берёг он.
Совсем чужой, но в тебе, как видно,
ему, как и мне, что-то было дорого.

Мы соприкасались с тобою мыслями.
О разных материях вместе мыслили.
Надеялись тайно:
Любви избежали.
И всё же она оказалась меж нами.

Ничто в этой жизни не повторяется,
не исправляется,
не возвращается.
Сани твои и мои по дорогам
разным несутся,
врезаясь в сугробы.





Полозья скрипят, и звёзды катятся.
Проходит жизнь, а с нею и мы.
Для нашей любви очень мало, мне кажется,
Отведено времени и тишины.

И вот столкновение.
Миг священный.
Молю – подари мне одну свечу.
И я свою жизнь, как забытый отшельник,
от этой свечи для тебя засвечу.

Ты сжата в комочек.
Ты вся осторожность.
Но ты забываешь – глаза не сдержать.
В их линзах читать, как по книге, можно
души твоей радость
и горе,
и страсть.

Ты чёрных полна обо мне подозрений:
Вдруг я, как и все, и совсем не гений.
Вдруг просто хочу я с тобой поиграться,
и добрыми кажутся только пальцы,
когда словно ветер
дыханием утра
касаются кожи и плачут как будто.
И если на щёки ложатся ладони,
В них током проходят сердечные боли.

А вдруг это кажется?
Вдруг только кажется?
И всё, чему веришь,
неправдой окажется.
Тогда вся земля вместе с нашими думами,
с солнцем и радостью
кем-то надумана.
Тогда это всё и полгроша не стоит…
А если всё правда?
А если достоин
я в дни,
когда льды под морозами нежатся,
капли тепла и немного нежности?




Падают льдинки звенящие наземь.
Сотни вопросов рождаются за день.
А кто-то решает проблемы так просто:
стол для бокалов, лампа и простынь.

И, может, так лучше?
Без промедленья,
без логарифмов и параллелей?
Перечеркнуть всё простым умноженьем?
Читаю в глазах твоих:
- Что ты, Женя?

Да, понимаю:
любовь и рассудок
не переставишь, как в кухне посуду.
Там, где рассудок,
любви мало места.
Там, где любовь,
мудрость вся бесполезна.




Зима.
Метель.
Снежинки крутятся.
Ты из снежинок родилась.
Но жизнь твоя цветком распустится
И пчёл накормит мёдом всласть.


МЕЖСЕЗОНЬЕ I


Вы знаете меня,
но очень мало.
И не виной тому ночная темень,
что, расправляя снега покрывала,
сама в сугробах тонет по колени.

Ночь Арктики, холодная и злая,
тисками вьюг захватывая горло,
меня пытает,
ничего не зная,
о том, что я пришёл из мест Тагора.

Из тех краёв, где кожа прокалилась,
дублёной стала под индийским жаром,
и никакая чёртовая сила
не в силах справиться со мной, пожалуй.

Но отчего же треснули суставы
моей души из стали и бетона?
И отчего смеяться перестали
мои хохочущие вечно камертоны?

Нет, не виной тому ночная темень,
что, расправляя снега покрывала,
сама в сугробах тонет по колени.
Вы знаете меня ещё так мало.

Не мог я развалиться от простуды,
не мог свалиться от удара ветра.
Но то, что Родину мою паук опутал
и отравил,
сломило жизнь поэта.

Я, признаюсь, упал,
хоть и не сразу.
Уверен – поднимусь,
хоть и не просто.
Встречал я в жизни много раз проказу.
Но эта пострашней – проказа роста.

Мы все росли на материнском чувстве,
на молоке российского единства.
Мы так гордились удалью и буйством
полотен алых,
кровью нашей быстрой.

Вы знаете меня, увы, так мало,
но не виной тому ночная темень,
что,  расправляя снега покрывала,
сама в сугробах тонет по колени.

Да, Родину порвали на кусочки,
и истекает кровью сытный колос.
Не дождались, когда он станет сочным,
впились зубами в зёрна,
злобно ссорясь.

Кляня былое,
но всё больше мучаясь
от нынешних бесправий и раздоров.
Страна моя,
за что же эта участь
былой державе,
матери народов?

Да, ошибались.
Кто не ошибался?
Так правьте крышу,
не ломая двери.
Полсотни лет я людям улыбался.
Как жаль, что многим
я теперь не верю.

Ошиблись мы,
когда на имя Ельцин
нанизывали сотни голосов.
Посыпались по всей России смерти.
То стебли скошенных до времени цветов.

То раскатившаяся под гору машина,
в которой отказали тормоза,
что миллионы судеб раскрошила
и развязала щупальца у зла.

Ну вот,
Вы знаете меня теперь не мало.
И виновата точно эта темень,
что, расправляя снега покрывала,
сама в сугробах тонет по колени.

Так будьте же здоровы
и не голодны!
Позор - пришлось об этом говорить.
Пусть ивы клонят перед Вами головы,
качая счастья шёлковую нить!

Боюсь, что будет это так не скоро,
когда поймут, что всё вокруг обман,
что Ельцин митинговым своим словом
стащил людей в болото и дурман.

И утопал в нём,
как в той самой речке,
в которую как будто бы упал,
и заслонял демократичной речью
своих стремлений
подрывной напалм.

Ну вот, Вы знаете меня теперь.
Спасибо!


НЕ УБЕЙ МОЮ УЛЫБКУ!

Не убей мою улыбку.
Горьким словом не убей.
Жизнь и так такая зыбкая,
хоть и неба голубей,

хоть и неба она шире,
хоть прекраснее земли.
Жизнь единственная в мире
среди вёсен и зимы.

Оттого я улыбаюсь,
чтобы жизнь мою спасти.
Как ей жить, увы, не знаю,
но готов её простить

за бурливые пороги
в горных реках в летний зной,
за заботы и тревоги,
ливни, льющие с грозой.

Улыбаюсь встрече с ветром,
что вбивает в осень дождь.
Улыбаюсь тьме и свету,
даже если в теле дрожь.

Я улыбкой крашу душу
у себя и у друзей.
Мне теплей с улыбкой в стужу.
Без улыбки жизнь грозней.

Я улыбкой прячу боли,
как за каменной стеной,
чтоб они не вышли в поле,
да по крыше жестяной

не гремели бы соседям,
не будили б по ночам.
Кто я? Что я? Как я? Где я?
Для кого ищу врача?

Жизнь – она такая зыбкая,
Как на речке тонкий лёд.
Не убей мою улыбку.
Без неё всё пропадёт.
СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ

Порознь нас растили,
но мы с тобой друзья.
Серёжа, ты - Россия.
Часть России - я.

В дальней дымной дали,
смяв страданий куст,
Серёжа, ты скандалил
восторженностью чувств.

В угаре опьянения -
Что больше? Не поймёшь -
вино или поэзия
тебя бросали в дрожь.

Вьются продолжения
из кружащей прялки,
а тебя, Есенина,
выкружило в парки,

выплакало в рощи
под берёзы тени.
Родина хорошая
у тебя, Есенин.

Не испортить только бы,
В горе б нам не быть.
Научиться б Родину
так, как ты, любить.



ЖИЗНЬ МЧИТ РУЧЬЁМ


Все преграды осиливая,
длинной узкой косой
тянут птицы в Россию
самой ранней весной.

Птицы тянутся к северу,
где родятся птенцы,
где, в любовь свою веруя,
мам любили отцы,

ничего не просили,
наслаждаясь росой…
Птицы тянут в Россию
каждой новой весной.

Пусть в России с тревогами
часто ночи без сна,
но зато это Родина,
но на то и весна.



Подняв голубую крышку,
локти сгибая круто,
словно матрос из люка,
солнце на небо вышло.

Сев на небесный ялик -
розовый свет под парусом -
выплыло в небо, радуясь,
солёную рыбу вялить.


ВЕСЕННИЙ ДИПТИХ

I
Увы, не ходят пароходы,
когда зима сковала льды.
Так, если молодость проходит,
не быть уж, значит, молодым.

Но вот зимы пробиты бреши.
Мороз, как видно, подустал.
И свет весны зарёй забрезжил,
и снег валиться перестал.

И уж не кажется суровой,
хоть задержалась до весны,
зима.
За ней осталось слово,
но жизнь-то мчит ручьём своим.

II

И весна, собираясь с силами,
расплывается лужами синими,
и сбегает ручьями журчащими,
вырастая зелёными чащами.

Солнце выплыло грудью полной.
Час от часу всё больше лучей.
Воздух жаром весенним полон,
распаляя сердца горячей.

И какая тут, к чёрту, старость?!
До неё ли?
Когда, рыча,
вылез мишка, со сна качаясь,
и валя молодняк с плеча.

В травы сок у берёзы льётся.
И твоя кровь играет всласть.
И душе отчего-то неймётся.
Видно точно – весна началась.



У пала капля плавно наземь
и распласталась, растеклась.
За нею сотни, как на праздник,
с лица земли смывая грязь.

Весна.
Не может быть иначе.
Зимы-старушки сходит лень.
Жизнь возрождается к удаче.
И ты явилась в этот день.

Когда дожди успели счистить
земли застывшую тоску,
твои глаза луч первый чистый
застали на своём посту.

Весна явила зелень  ласково.
Вот строки книги потекли
сначала медленною сказкой,
затем, как ветры по степи.



В  который раз я из вагона
оглядываю жизнь России.
Мальчишка коровёнку гонит,
свернуть её на гору силясь,
где на макушке над рекою
рассыпались горохом хатки.
Весна.
И снова крыши кроют,
сметая снежные заплатки.

Зима в расщелины сползает,
и по местами обнажённой
земле
расщедрившийся за день
луч солнца распалил жаровни.

Дымок над лесом вырос синий.
Отчизны милой дым России.
И сколь ни быстро мчится поезд,
поля, как бесконечный пояс.

Мне затянуться б им покрепче,
чтобы в далёкой  стороне
не быть без Родины:
без речек,
без пашен,
без российской речи,
без гор,
в которых кличет кречет,
и чтоб под этот дымный вечер
сюда вернуться поскорей.



СОТНИ РАДУЖНЫХ ЗНАМЁН


МАЙ

Растолкали май.
Разбужен.
Раскрывает май глаза.
Май, смотри:
над светлой лужей
светит зеленью лоза.

Бей по кручам!
Бей по сучьям!
Бей по лужам в перезвон!
И бросай в рассвет плакучий
сотни радужных знамён!

Май,
гори в глазах любимой!
Май,
дари букеты роз
и со всей своею силой
рассыпай раскаты гроз!
Будут песни,
будет солнце,
выйдут зори на карниз.
На деревьях у околицы
мой зелёный плащ повис.

Май,
гори огнями яркими!
К чёрту зимнюю тоску!
На гармонике наяривай!
Дай улыбку шире скул!

Бей по сучьям!
Бей по кручам!
Бей по лужам в перезвон!
И бросай в рассвет плакучий
сотни радужных знамён!


Солнце розовые блики
разбросало там и тут…
То на улицах гвоздики
продают.
То на улицах улыбки
алых губ.
Солнца розовые блики
мне покоя не дают.

…Ты опускаешься, сидя на весле.
Протягиваешь мне руки и улыбаешься,
вся освещённая солнцем.
И гвоздики…
Нет, губы…
И то, и другое.
Как они красивы рядом!
Но почему гвоздики?
Целую губы…
А гвоздики?
Зачем они?
Губы что-то шепчут… «Люблю»
А гвоздики?

Солнца уже нет, но светло.
Это светят гвоздики.
Я беру их и прячу в сердце.
Буду всегда помнить солнце и губы.

Солнце розовые блики
разбросало там и тут,
А на улицах гвоздики
продают.



И горят под окнами гвоздики.
Их рассвет случайно разбудил.
А на окнах розовые блики
звёздочками тают на груди.

Капельками крови разогретой,
не хладеющих от холода разлук,
с каждым набегающим рассветом
мне гвоздики
счастье берегут.



А горят в небе по ночам
звёзды.
Как прекрасны глаза твои
в вёсны!

Не растут в зиму ландыши
белые.
Круглый год твои губы
спелые.

Напоила ты их,
наполнила.
А моя-то вся жизнь –
ты, любовь моя.

А моя-то вся жизнь
горячая.
Разливай же себя,
растрачивая.

И сгорим мы
огромным факелом.
Так и надо нам.
Так и надо нам.



У нежности свои законы:
быть ветром утренним,
любимым словом,
зарёй вечерней,
что пришла ласкать…
А ты сумеешь
эту нежность дать?
У нежности свои законы.

У нежности свои заслуги:
Она ласкает
кого любит,
и никого другого никогда.
Кого жалеет,
нежит иногда.
У нежности свои заслуги.

У нежности на всех свои права:
будь девственница
или вдова,
будь разведенная
или замужняя -
для всех она!
Или ненужная.
У нежности на всех свои права.

И каждый имеет право на эту нежность.



Уставшим
ночь перины застелила.
Луна зажгла над озером ночник.
И осторожно
возле губ любимой
закат взволнованно
к щеке земли приник.



Только глазастые звёзды заметили,
только орешник узнал,
как на подстеленной травушке-зелени
милую я целовал.

Только почувствовал тоненький стебель,
как загорелась щека.
И улыбнулась луна на небе
издалека.



Ты любовь, любовь моя.
Распустились косы.
У берёзы тополя
поцелуи просят.

Невдомёк им, тополям,
им ли не заметить:
у берёзы только я,
я один на свете.

Не стращай меня, туман,
не мочите, росы.
Никому я не отдам
поцелуй берёзы.



СЧАСТЛИВАЯ

Веселятся, пляшут тени,
разбредаются по роще,
а в ручье, поджав колени,
ива платьице полощет.

На слепых разбитых клячах,
подгоняемых апрелем,
то стоят, то снова скачут
то сомненья, то веселья.

Выдыхая перегаром,
вечер катит облака.
Всю любовь рассыпал даром,
всех искавших обласкал.

Вечер выплакал в романсах
отзвеневшую зарю.
Звёзды выпали в неясность
за восток или за юг.

Сомневаются сомненья
в день плохой и в день хороший,
а в ручье, поджав колени,
ива платьице полощет.

Счастливая.




По наитию,
по наитию
мы связали друг друга
нитями.

Только нити те
не запутать бы.
Не назвать бы те нити
путами.





Ива рассыпала косы нарядом.
Грущу,
когда нет тебя, милая, рядом.
Грущу –
это солнце уходит за тучу.
Грущу –
рвутся струны у скрипки певучей.
Это ночь опускает растерянно руки,
и в сердце врываются странные стуки:

Это грусть.
Это грусть.
Ну и пусть.
Ну и пусть.

Я грущу о тебе –
это значит - так надо,
чтобы встреча не веяла
лёгкой прохладой.

Но только зачем же
всё время разлуки
и в сердце тревожные
странные стуки:

Зачем?
Зачем?
Зачем?



МЕЖСЕЗОНЬЕ II


Не бойся правду рассказать –
Она всевластна.
Не бойся тело показать –
Оно прекрасно.
Не бойся душу развернуть,
Возьми и выложи.
Но бойся сердце обмануть –
Оно не выдержит.


ГЛАЗА


В них такая темень!
В них такая ночь!
Больше б захотели,
да уже невмочь.

Глубина,
что космос,
в тех глазах.
Взгляд бросаю косо.
Прямо – страх.

Утону и баста.
Что тогда?
Никому ту сладость
не отдам.

Не могу решиться
в них взглянуть:
могут чёрной птицей
упорхнуть.


ВЕНГЕРОЧКЕ ПАТОЧКЕ


Я с тобой никогда не увижусь.
Я к тебе никогда не прижмусь.
Ты живёшь ближе к Парижу.
Я - в местах, что зовутся  Русь.

Ты из Венгрии.
Я из Ялты.
Но однажды опять и опять
мы кружились с тобою в танце.
Только ты не могла меня знать.

Но, быть может, тебе казалось,
как и мне,
что твоя рука
поднимает в спортивном зале
лентой пышные облака.
Каждый взмах – и они летели.
Мы одни их с тобою видели.
Облака изумительно белые,
облака недоступные зрителю.

Ты смеялась.
Никто так искренно
своих глаз мне давно нее распахивал.
Я смотрел в лицо телевизора,
пепел с сердца тихонько стряхивая.
Если б мог я вот так же честно
где-то встать на защиту Родины,
и чтоб рядом моя невеста
так же честно поднимала брови.

Стояла девушка с осанкой гордой.
Слегка дрожали смешные чёлки.
Играли Гимн любимой Родины.
Сползали слёзы к ногам девчонки.

И что же? Что же?
Пусть они катятся.
Не шелохнуться – играют Гимн.
Пусть мир весь видит те слёзы памяти.
И пусть он с ними сравнит свои.

Я хочу тебе, Паточка,
тихо-тихо шептать
И с конвертами
пачками
шёпот свой отсылать.

Что бы в шёпоте том
ты услышала радость.
Не тоскуй, что любовь
нам с тобой не досталась.
Это буду уж я.
Дай ты мне эту тяжесть.
Без неё никогда
просто жить не отважусь.

Очень я в тебя верую:
за озёрами синими
любишь ты свою Венгрию
так,
как я здесь Россию.


ПРИМОРСКОЕ ЛЕТО

Ялта тоже часть России,
только, может быть, над ней
больше слёз пролито синих
стаей серых журавлей.

И порою летней кажется:
в самых лунных вечерах
голубые слёзы катятся,
рассыпаясь на камнях.

Это слёзы о России,
эти слёзы обо мне.
Я бы тоже их рассеял,
если б плакать бы умел.

Я бы горе всё рассыпал
на забеленном снегу.
Я бы сам снежинкой выпал,
но теперь уж не смогу.

Нет уж граней непорочных.
Нет уж белой белизны.
В небе колокол грохочет,
от ударов весь изныл.

Ялта тоже часть России,
только, может быть, над ней
больше слёз пролито синих
стаей серых журавлей.




Я иду всё по той же набережной.
Разлетаются волны в дым.
Коромысло сияний радужных
приподняло над морем Крым.

Камнем падают альбатросы,
вмиг срываются за кормой,
и несётся наш полуостров,
покидая свой шар земной.

Я – космической эры штурман.
Я глазами ищу штурвал.
Обрывается небо штормом
на просоленный мой пьедестал.

Крым несётся большой планетой.
Под ногами колокольный звон.
И стою я, счастьем согретый.
Солнце...
Ночь...
И уходит сон.

Но когда я иду по набережной,
разлетаются волны в дым,
я всё жду,
что поднимет радужным
коромыслом
над морем Крым.


АВТОБУС


День раздвигается солнечным кругом.
Колёса меряют длину шоссе.
Ворона, отделавшись лёгким испугом,
каркнув, метнулась к лесной полосе.

Шофёру в лицо вентилятор ветром.
Дорога длинной лентой бежит.
Жары хоть нет.
Спасибо на этом.
Пускай пассажир мой спокойно спит.

Колхоз впереди.
Комочки рассыпаны –
белые домики,
трубы торчат.
Один охраняется стройными липами.
Другой окружает
Весёлый сад.

Храп раздаётся.
Спит старикашка.
Он и не думает,
мил человек, -
в мире большом
тот автобус – букашка,
но на букашке той
движется век.



Вылили яичницу
прямо на закат.
По берёзе -
Слышите?
из ружья палят!

Это кто ж осмелился?
Треск со всех сторон.
Это в сучьях мечется
ветер – Робинзон.

Погоди!
Не бейся!
Не гони туман!
У меня есть песня.
Я тебе отдам.

Не ломай берёзу!
Я в своей тоске
оставляю слёзы
на её щеке.


РИФМЫ


Кружка пеной рифмовалась
с переполненностью неба,
с жизнью той, что с нами сталась,
с разливающейся негой.

А душа
на поля кромке
возле летнего привала
с непокорным вечно роком
губы в губы рифмовала.

Зарифмованные строки,
зарифмованные рифмы,
зарифмованы пороки
на устах прекрасной Нимфы.

В рифмы катятся печали нам.
Зарифмована весёлость.
Только я в себе отчаянном
сам с собой не зарифмован.



И упала озёрная синь
среди елей, берёз и осин.

Смявши травы у самой ели,
мы с тобой в синеву смотрели.

И твои разбирая косы,
я рассказывал про берёзы.

И про то,
как у наших осин
на поляне родился сын.

Ты однажды
слова сказала,
попросив обо всём с начала.

И опять я начал рассказ
о любви - у берёз
и у нас.

И, вздыхая в небесную стынь,
улыбалась
озёрная синь.



Я хочу тебе присниться
русским полем и травой,
чтобы ты, идя проститься,
поняла: я только твой.

Поняла в одно мгновенье,
встретив в море - море лун,
в том, одном прикосновении -
сердца к сердцу моему.

Бьют по тропке дробь копытца:
жеребёнок мчит домой.
Я хочу тебе присниться
русским полем и травой.




Тебе, если жить,
ты не знаешь зачем.
Страдать и любить
от грачей до грачей.
Метели простуженной
слышишь ответ:
Тебе это нужно,
но, может, и нет.

Ночь увязалась
одна за другой.
Кому нужна старость,
а с нею покой?
Море натужно
рыдает в ответ:
Тебе это нужно,
а, может, и нет.

Но если бы ночь
обломала края,
и в мире остался
один только я,
последние звёзды
сорвались звеня,
о, я прошептал бы:
Живи для меня.

Живи для меня,
если ночь коротка.
Живи для меня,
если даль далека.
Живи, непослушная
вечной судьбе,
а я подарю
своё сердце тебе,

что б больше никто
это сердце не крал,
что б больше никто
его жертвой не стал.
И только когда
я пойду на врага,
как меч, на ладони
дашь сердце тогда.



Небо с утра голубеет рассеянно.
Ты не смотри на меня так растерянно.
Ласками я проливался обильными
и не обидел ни разу обидами.

Но отошло это время хорошее.
Студень ворвался нам в сердце непрошенно.
И отошли по предутренней мороси
наши слова,
наши чувства влюблённости.

Ливни отхлынули.
Будем же честными!
Были мы счастливы?
Были, наверное.
Так сохраним же в душе перебежчице
то, что ещё в нашей памяти держится.

А целоваться нам больше не надо.
Не отзовётся томящая радость.
Не загорится дыханье пожаром.
Нет, целоваться не стоит, пожалуй.

Лучше, избрав себе снова пути,
тихо прошепчем друг другу: «Прости!»
Небо с утра голубеет рассеянно.
Ты не смотри на меня так растеряно.




Я в большом, неоплатном долгу у тебя.
Ты косу моих бед расплети.
Ветер плачет, берёзовый лист теребя,
только капля за каплей летит.

Эти слёзы не тронь.
И не думай, что дождь.
Я не всё рассказал, что хотел.
Пусть опять надо мной
ночь тревожится в дрожь
и луна рассыпает мел.

Натяну тетиву и под небо пущу
в золотом оперенье стрелу.
Без тебя среди моря опять я грущу.
Прокатилась слеза по веслу.

О, не надо смеяться над логикой, друг.
Кто-то в ночь простилает жуть.
Кто разрубит очерченный в небе круг?
И куда этот Млечный путь?

Может, сказки?
И лучше не трогать себя?
Нет тебя – и свеча не горит.
Ветер плачет,
берёзовый лист теребя,
только капля за каплей летит.

А не будет ли день
на три меры темней,
если я успокоюсь на час?
И не будут ли слёзы
в сто раз тяжелей
для тебя,
для меня,
для нас?

Утонула луна в набежавшую хмарь.
Скоро утро засветит синь.
А пока для меня светит в небе фонарь.
Если что не сказал,
прости!




Самой бледной бледностью,
белизною белою,
балуются бедные
девушки неверные,
тянутся берёзками,
вырастают парами,
к утру губы розами
расцветают алыми.
Только грудь колышется
волнами подводными,
белыми и пышными,
жаркими, холодными.

Жалко по нетронутому
снегу проходить.
Страшно непорочную
девушку губить.

Но срывают парни
белизну любви.
Подплывают пани,
милые на миг.

Их потом бросают,
души в стужи пряча.
Брошенные тайно
на подушках плачут.
Слёзы обнажённые
тайну выдают.
Как ужасно жёнами
быть на пять минут.

Так зачем же бледностью,
белизною белою,
балуетесь бедные
девушки неверные?




Не говори «Люблю»
так часто –
вдруг кто-нибудь тебе поверит,
и тут заплещется несчастье
в распахнутые настежь двери.

Не говори "Люблю"
так плоско,
как будто ты с любовью шутишь.
Любовь не мыло, не напёрсток -
за золото её не купишь.

Не говори "Люблю"
без чувства,
которое и не родилось.
Любовь такое безрассудство,
Что к нам нисходит
словно милость,

Когда и хочешь, но не можешь
ни спать,
ни есть,
ни просто жить
без мыслей, что тебя тревожат,
боясь любви порушить нить.

Когда ты ждёшь того, что любишь.
Когда живёшь вдали иль рядом
для той любви одной,
что люди
вдруг получают,
как награду.

Когда любовь тебя сжигает,
огнём охватывая душу.
Но ты огня того желаешь.
И губ твоих огонь не сушит.

Тогда приди любви навстречу,
средь голубых озёрных блюд,
где лунные сияют свечи,
и прошепчи:
- Люблю, люблю.




И ты ушла, а всё осталось:
не выпитый до дна бокал,
любви растерзанная малость
и сердца гаснущий накал.

В окно вползает непогода
туманов синей бородой.
Ни на кого ты не похожа
в раздетой комнате шальной.

И не пытай меня вопросом,
люблю ли я? за что? зачем?
Жить в этом мире так не просто
в обманной россыпи речей.

От них устал,
печалью полон.
Улыбку выставил щитом.
Боюсь обманов, как уколов.
Я весь отравлен пищей той.

Люби, как любишь.
Пой, как знаешь.
Живи не завтра,
а теперь.
И, может быть, счастливой станешь,
и грусть не скатится к тебе.




Если когда-нибудь будет трудно,
выйди в холодное белое утро
и растворись в его дымке рассветной,
и пронесись над землёю кометой,
встань на колени,
руки раскинь,
вместе с росою возьми голубинь,
выпей по капле…

Издалека
в небе помашет тебе рука
и пролетит над тобою ветер,
и на вопросы твои ответит.

Если ж совсем тебе невмоготу,
кликни тихонько –
я тут, как тут.



ЗВЁЗДНЫЕ ДОЖДИ

Не целуй меня так жадно.
Ты с любовью подожди.
Видишь,
льются беспощадно,
льются звёздные дожди?

На кого они наденут
золотистую фату?
На Татьяну?
Ольгу?
Лену?
Или, может быть,
на ту,
что стоит за поворотом,
окропив глаза росой?
Вот ещё целует кто-то,
Может, ей?
Да нет,
постой.

На груди у мирозданья
струи тонут в небесах.
Я ищу свои исканья
не в девичьих волосах.
Я ищу свои исканья,
где гуляет ураган,
где берёзоньки страданья
от любви жестоких ран.

Может стать – звезда какая
мне дорогу осветит,
и пойду, в любовь играя,
и любовью буду сбит.

Проливаются созвездья,
нарушая тишину,
И тебя сегодня
здесь я
об одном пока прошу:
не целуй меня так жадно.
Ты с любовью подожди.
Видишь, льются беспощадно,
льются звёздные дожди?



У вас на ресницах, кажется,
висят голубые звёзды.
Найдётся ли,
кто отважится
сказать вам, что это
слёзы?

Я не хочу,
поверьте.
Можно, я вас поцелую?
Больше всего на свете
люблю звезду голубую.

Но, ради бога, не плачьте.
Я так далёк от прозы.
Лучше снимите пальчиком
мне голубые звёзды

и подарите навечно.
Много прождал я лет.
Может быть,
в этот вечер
я не скажу вам «нет».

Может, случится чудо:
поверю я сам себе.
Тогда сказать не забудьте
«Спасибо!»
голубой звезде.





Ты слезой звенящей
тишину не трогай.
Знай - приходит счастье
к людям ненадолго.

Милая, смотри ты:
в небе зазвонили
звонкие копыта,
удила стальные.

Конь крылатый мчится,
вьются тучи-гривы.
Старые волчицы
на луну завыли.

Стихло...
Не тревожит
ветер тел сосновых:
нам с тобою можно
целоваться снова.

Но слезой звенящей
тишину не трогай.
Знай – приходит счастье
к людям ненадолго.



Не гадай, не думай:
сердце неподвластно.
День бывает будний –
ночь промчится сказкой.

А и я не знаю.
Август дышит мятой.
Пролетают стаи
над травой измятой.

Пролетают мимо,
стон в стога роняя.
Не уйди за ними
от меня, родная.

Месяц зажигает
на озёрах свечи.
Месяц ожидает
новой нашей встречи.

Не гадай, не думай:
сердце неподвластно.
День бывает будний –
ночь промчится сказкой.




Ты прости меня,
хорошая!
Ты прости,
что нехороший я.
Ты прости,
уж мне так хочется
вдруг услышать:
Не прощу!

А над озером с туманами,
где плывут мои страдания,
ты протянешь руки жалобно
и прошепчешь:
Не пущу!

Что ж душе моей так хочется?
То ли радости?
То ль горечи?
Ах, любое,
только сильное…
Ты прости меня!
Прости меня!


МЕЖСЕЗОНЬЕ III


Вся жизнь – рыдающая радость.
На смех нанизана печаль.
Белесым сумраком осталась
рыдать смеющаяся даль.

По необъятности веселий,
срываясь грохотом лавин,
разнообразьем парфюмерий
рассвет печалью повалил.

И взбунтовавшееся племя
разудалых весельчаков,
слезами лист к груди приклея,
стихи писало про любовь.

И даже в маленькую малость
не струсит истинный певец.
Вся жизнь –
рыдающая радость.
И в этом смысл её вконец.



Бокалы разбиты на брудершафт.
Плевать –
мы допьём из осколков.
Губы порезанные целовать
хочу я судьбой своей горькой.

Кровь и вино -
то редчайший коктейль.
Смешаем его в поцелуе.
Пою и рыдаю:
все слёзы – тебе.
Все песни тебе дарю я.



Волна сменяется волною,
горбатясь, пеной осерчав,
и чайки вырвались на волю,
тоскливым голосом крича.

И мы, озябнув в этой жизни,
как чайки рвёмся и кричим.
А ветер рвёт и пеной брызжет,
и волны бьют нас без причин.



Я упаду в тот час,
когда останусь
и в сердце,
и в душе
совсем один.
Тогда и вспомнится,
и вызнается сразу,
что я
почти что каждого любил.

Тогда откроется,
что в вечер непогожий
я для того родился на земле,
чтоб каждый слабый
ставил ногу твёрже
с моею помощью,
коль повстречался мне.




КОРРЕСПОНДЕНТУ «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ»
ВИКЕ САГАЛОВОЙ

Вика, Вам очень и очень трудно:
Вас обнимает слякотью утро,
пред Вами на шпалах дождливая осень.
Я понимаю –
Вам трудно
очень.

И карандаш над блокнотом растерян.
Жизнь трудновата для нашего времени.
Но Вы задумались:
Что же верно?
И Вы узнаете.
Я Вам верю.

Быть прокурором человеческих судеб
Трудно, но здорово,
и Вы им будьте.
Я сам растерян.
Одни вопросы.
В душе – Есенин.
В делах – Маяковский.

Вика, Вика, мне вот что странно.
Вам бы сейчас целовать тюльпаны.
Вам бы охапками целыми розы
получать от влюблённых смущённо розовых.
И Вам бы слушать рулады весенние,
Подаренные, может, самим Есениным.

Мне очень жаль, Вика,
что, встретив поэта,
у Вас
одни беспокойства от этого.

Меня Вы назвали идеалистом.
Но тот не поэт,
чья душа не искриста.
И тот не поэт,
чья строка боится
смело, не спрашивая,
в жизнь протиснуться.

В жизни всегда нужно быть героем
простым и честным,
живя для боя.
И если Вы пишете,
каждое слово
должно быть шагом
смелым и новым.

Вика, поверьте:
в душе я Есенин.
Я очень люблю закаты, капели.
Луна побледнела,
любовью полная,
я чуял телом
и сердцем понял я.

Кричу я ветру:
Сильнее дуй!
А ночью любимой шепчу:
Целуй!

И эта влюблённость совсем не мешает
мне в лузу вгонять биллиардный шарик,
чтоб каждый взрывался,
летя ракетой…
Хочу я быть
и борцом,
и поэтом.

Вика, Вам очень и очень трудно:
Вас обнимает слякотью утро.
Пред Вами на шпалах дождливая осень.
Я понимаю:
Вам трудно
очень.

И всё же, Вика, я верю -
когда-то
Вы скажете:
- Женя, ты прав. Так надо.

Иначе, зачем мы живём на свете?
Ведь будут у каждого из нас дети.
И будем учить их
во всём быть правдивыми.
Пишите, Вика!
Путь Вам счастливый!





Что лаешь, пёс?
Я так же точно беден
и так же нищ в своей судьбе,
как ты,
но никому не жалуюсь на свете,
не вою воем в чёрные кусты.

Твои глаза
печальными звездами
в меня впились,
тоскливо голося.
Поверь, что легче
нам с тобой не станет,
когда в тоске
Залаю вдруг и я.

Но если б знать,
что голос сиротливый
услышан будет сердцем дорогим,
я б голову на спину запрокинул
И зарыдал бы лаем
в неба синь.

Что лаешь, пёс?
Я так же точно беден
и так же нищ в своей судьбе,
как ты,
но никому не жалуюсь на свете,
не вою воем в чёрные кусты.


ЛИНЗЫ ОСЕНИ

У клёна лист опал.
Сними с плеча гитару.
Мотив уходит старый:
последний лист опал.

Пусть реквием поёт
опавшим листьям ветер,
прощальной нотой метя
последний их полёт.

А нам ещё идти.
Гитару ты не трогай.
Неровная дорога,
да некому светить.

Пока ещё луна
в дорогу пальцем тычет,
пойдём путём привычным,
пока ещё луна.

Искать и находить -
такое дело наше.
Пора ускорить марши
и время заводить.

В небесное окно
едва заря забрезжит,
и снова луч надежды
нас вырвет из оков.

Но не забыть бы нам,
как клёна лист последний,
ненужный и безвредный,
окоченев, упал.




Тетрадь дождя в косую линию
открыта:
осень началась.
Слова сплетаются под ливнями
в стихов таинственную вязь.

В душе им тесно,
им не можется.
Они танцуют под дождём.
Они кривят смешные рожицы.
А я смеюсь.
Что ж, подождём,

Когда слова родят
заветную,
свободную от всех оков
поэму,
сотканную ветками
лесов,
познавших суть веков.


А.Н.Б.

Отзвучал ещё один аккорд.
Ветры над яйлою пролетают.
Журавлей опять поплыли стаи.
Отзвучал ещё один аккорд.

То сильнее, то слабее он,
помогал и сам искал ответа.
В этой гамме музыки и света
и слабее, и сильнее он.

То в ногах берёзы в тишине,
то грохочет барабанным боем,
словно только так играть и стоит…
То в ногах берёзы в тишине.

Отзвучал ещё один аккорд.
Разошлись разливы на равнины,
содрогнулись гнущиеся спины.
Отзвучал ещё один аккорд.

Что оставит Родина себе?
Будет ли он памятью ей вечной?
Или будет вовсе незамечен?
Что оставит Родина себе?

Пожелтел хурмы зелёный плод,
Покраснел
и вот уже он спеет.
Каждый звук в мелодии важнее,
чем другие…
Отзвучал аккорд.




На родной стороне от ветра –
не знаю, как сейчас, правда ли –
начиная с самого лета,
листья в осень западали.

Разбудил гром раскатами,
зашуршало под кедами,
и полился, раскаявшись,
ливень, ждавший за кедрами.

И промокли булыжники
от слезы накатившейся.
И скользишь, как на лыжах ты,
и свалиться боишься сам.

Но по лужам, как по полю,
где веселье лишь начато,
ты бежишь, громко шлёпая,
шаловливо дурачась.




Сентябрём залиты переулки.
Сентябрём засыпаны дома.
И пекут сентябрьские булки
с позднего до раннего утра.

Переполнены соками сливы,
дождь срывается наперекосяк.
Надвигаются снова разливы
под утиный взволнованный кряк.

Собираются ожидания
на углах площадей и улиц,
и, сказав «до свиданья» свиданиям,
убегают, чтоб снова вернуться.

Это флейты моей симфонии.
Это первые скрипки мои.
И стучат для полной гармонии
барабанами сентябри.

И взрываются капли по площади.
Тучи выгрохотали набат.
И на мощных ветрах полощутся,
багровея, знамёна горят.

Вот уже и ливни линули.
Эй, оркестр, сильнее жарь!
Надвигается грозный,
счастливый,
золотистый месяц
Октябрь.




Расставаясь с летом,
ароматов стая
пролетела, слепо
ели огибая.

Юбкой разукрашенной –
разноцветны листья –
осень прихорашивается.
Жаль, некому жениться.

Косо глядя в лужи
осенних круглых линз,
дождь кричит:
- Подружимся!
Не бойсь!
Посторонись!

Да пусть поплачет осень!
Если даже катятся
непрерывно слёзы,
за них потом в морозы
белый снег расплатится.


ОСЕННЯЯ ДИССЕРТАЦИЯ

Ты хандришь.
Ты сегодня в миноре.
Ты под властью зелёных мистик.
А не ты ли со мной у моря
смеялась: «Мы оптимисты»?

Дважды два, плюс четыре – восемь.
Делим, множим, кроим и шьём…
Расползается лужами осень.
Ты измерь-ка её объём.

Что в ней радостно?
А что проклято?
Кто допущен?
Кто запрещён?
Сколько осени в души пролито?
Сколько выльется в них ещё?

Девяносто девять процентов -
крупным почерком запиши -
выливается в души поэтов –
оптимистов от всей души.

И эпиграфом к диссертации
набросаю я росчерком быстрым:
«Да, собрать мы всю осень стараемся,
потому что мы все - оптимисты».

Ты хандришь.
Ты сегодня в миноре.
Ты под властью зелёных мистик.
Но шумит за спиною море
и грохочет:
Мы оптимисты!




Когда курлыкают печально журавли,
позёмкой листьев выползает осень,
ты на меня, любимая, взгляни,
чтоб не пропал я одиноким лосем.

Ты на меня, любимая, смотри!
Мне быть с тобою постоянно хочется:
и сердце переполнено любви,
и смерть как не терплю я
одиночества.




Пролился дождь.
И вот уже угас.
Фонтаны брызг не светят больше.
Не знаю, но кому-нибудь из нас
от этого, наверно, горше.

Мне кажется:
пролилась чья-то жизнь,
пожертвовав мгновенно многим.
Как будто строки вдруг оборвались,
не додышав на полуслоге.

Ведь что такое дождь?
Переполненье,
когда не в силах тяжесть удержать,
когда крепленья все перегорели,
и полным каплям некуда бежать.

Тогда срываешься и очищаешь душу:
любовь – так вся,
а ненависть – до дна.
Но ливня нет,
и стало суше,
исчезли струйки у окна.

И горько оттого кому-то,
а может быть, обоим вместе,
что разорвались наши путы,
не дозвучали наши песни.




Да, все мы в чём-то виноваты,
когда надломленная ива
вдруг зарыдает над измятой
судьбой,
а мы проходим мимо.

Её обнять бы и приветить,
но мы задумчиво грустны.
Быть может, в наших душах ветер
сорвал последние листы.

И не угнаться нам за ними.
И нам удачу не схватить.
Сверчки тягучие заныли.
И выпи громче стали ныть.

Мы все росли из колыбели,
дурманов, заводей, болот,
откуда выбраться хотели,
пройдя сквозь тысячи забот.

Но оказались снова в чаще,
без указателей и троп.
И ливень кажется пропащим,
как будто начался потоп.

И всё же все мы виноваты,
когда надломленная ива
вдруг зарыдает над измятой
судьбой,
а мы проходим мимо.





Проснулся лес и задышал,
пахнув предутренней прохладой.
Октябрь!
Какая русская душа
Твоей красе не будет рада,
когда созрел рябины плод,
багрянцем дерево украсив,
когда ажины куст, и тот
уже давно стыдливо красен.

Запел, защебетал, зацокал
народ пернатый у реки,
и ветер трогает осоку,
свивая стебли в парики.
И гримируя дуб и липу –
У каждого своя краса -
Он, мастер,
красок  всю палитру
весёлой кистью разбросал.

Здесь можно жить года без счёта.
Пусть тропы изредка трудны.
О лесе том моя забота.
И он воздаст мне за труды.



РУСЬ ОСЕННЯЯ

Рыжеет осень постепенно,
снимая зелени окраску
и принося в леса на смену
всех красок лиственную сказку.

Задует ветер, оживляя
едва прилёгший наземь лист,
и вот уж их несётся стая.
Ты не мешай.
Посторонись.

Они танцуют, и понятно:
у них веселье началось.
Им так приятна неопрятность,
растрёпанность осенних кос.

Кружатся, вьются и хохочут.
Не удержать веселья прыть.
И кто же с ними не захочет
в обнимку тоже закружить?

Но стихло.
Только раз последний
прорвался ветер в лес и сник.
И словно осени наследник,
шурша листвой, идёт лесник.

Кружились листья не напрасно.
Леса в порядке и поля.
Разнообразна и прекрасна
ты, Русь осенняя моя.





Мне хорошо с тобой
и грустно.
Я ничего бы не менял,
но шар земной
огромным грузом
взвалился кем-то на меня.

И даже под твоей рукою
его я ощущаю боль.
Пойму ль её
и успокою ль,
пусть даже жертвуя собой?

Мне хорошо с тобой,
но должен
в который раз я уходить,
как будто я -
осенний дождик.
Пришёл на время
погрустить.




Умереть бы в поле,
в поле -
чтоб никто-никто не знал,
и чтоб после,
после,
после
кто-то любящий искал.

И нашёл бы ветер в травах,
и вздохнул бы от него,
и почувствовал бы славу,
всей России волшебство.




Люблю Есенина
назло невзгодам.
Хожу по строчкам
в его же стиле,
в том стиле,
в котором
любят природу,
небо,
звёзды
и всю Россию.


БЫТЬ НОВОЙ ПЕСНЕ


Рука ударила по клавишам,
а я прошу:
играй нежней.
Ты на судьбу свою не жалуйся
и всё-таки их пожалей.

Пусть волосы сольются с музыкой,
стекая с неприкрытых плеч.
Как ты, пусть будет она русская.
Прошу я душу в ней сберечь.

Просыплет снег ночной порошею,
пройдёт под пальцами мороз…
Играй!
Играй, моя хорошая,
под шёпот елей и берёз.

Запой ветрами моря Чёрного,
плесни холодною волной,
пусти коня разгорячённого
и тихой музыкой умой.

Душа живёт в моей мелодии.
И ты по клавишам не бей.
Она очистится
и вроде бы
немного станет голубей.

С душою вместе я очищусь.
Твои глаза войдут в мои.
Ты только дай мне эту пищу
и всё тяжёлое сними.

Не бей, любимая, по клавишам!
Прошу тебя:
играй нежней.
Ты на судьбу свою не жалуйся
и всё-таки их пожалей.





Тебя я, женщина, люблю -
ты знаешь –
за то, что искренность мою
ты понимаешь,
за то, что нежность у тебя
без края,
за то, что любишь ты меня
такая,
за то, что любишь ты порой
так сильно,
что устоять перед тобой
не в силах.





Мы с тобой к тишине приколоты.
Только белое пламя свечи
разрывает темноту твоей комнаты,
что-то хочет сказать,
но молчит.

Тишина разлеглась на скатерти
среди чашек с кофейной гущей.
Я боюсь: 
вот-вот она скатится,
Упадёт
и тишину нарушит.

Тишина на тахте,
на стуле...
От неё никуда не деться.
Я бы умер от тишины этой,
умер,
Если бы не колокол
твоего сердца.





Правда ль, что день короче,
если пришла зима?
Правда ли, что не хочет
девушка быть одна?

Правда ли, что не любит,
если её любить?
Правда ли, что забудет,
если её забыть?

Ах, это всё неправда.
А в водопаде лет
есть только горе и радость.
Права на выбор нет.



КАК ВОЛОСЫ ТВОИ РОСКОШНЫ!

I

Для чего у девушки волосы
шёлком скользят на плечи?

Чтобы спрятать лицо от любимого.

Для чего ресницы –
ты спросишь –
взлетают и опускаются
вечером?

Чтобы спрятать глаза от любимого.

А руки зачем?

Если хочешь,
буду отвечать тебе вечно:
чтобы крепко обнять любимого,
чтобы долго потом стоять,
целуя опять и опять
губы любимого.

II

Волосы,
катящиеся с твоих плеч,
могут от смерти меня уберечь.

Глаза
с мольбою из-под ресниц
подняли бы,
если бы падал я ниц.

Губы
с пылающим в них огнём
жизнь пробудили бы в теле моём.

А всё это вместе…
Прости, прости,
не может меня
от любви спасти
к тебе, милая.

III

Как волосы твои роскошны!
Их блеск ночной неутомим.
Небрежно на плечи наброшены.
Себя ты в них не утаи.

В волну волос я руки спрячу,
сольюсь с застывшей тишиной.
И только сердца стук горячий
свой стук в блокнот запишет мой.

Я расшифрую и раскрою,
откуда грусть твоя, печаль.
Позволь погладить мне рукою
волос раскидистую шаль.





Неужели всё так упростилось?
Ты со мной действительно простилась?
Ты со мной на целый век рассталась?
Лишь тепло щеки твоей осталось.
Да тревожат память эти пальцы,
что боялись в чём-нибудь признаться,
балуясь со мной, как с инструментом,
всю тебя мне выдали при этом.

Ты и ты – две разные подруги,
Спрячетесь и явитесь друг в друге.
То одна:
смеясь, глазами косо,
губ движенье -
словно что-то просит.
То другая:
сразу настороже,
задышала чаще и тревожней,
напряглась и вся вдруг стала строже.
До чего ж вы обе не похожи!

Первая актриса.
Ей бы сцену –
набивать у кавалеров цену.
А вторая – падчерица сказок.
Принца и любовь ей - только сразу.

Я увидел и не смог сдержаться,
и поднёс к губам прохладу пальцев,
прикоснулся к белизне ладоней
и, целуя, угадал о стоне,
спрятавшемся среди многих линий,
тех, что от тебя всю правду скрыли.

Покачнулся свет свечи устало.
Ты мне дорогой и милой стала.
Ты и ты живёте, вечно споря.

Ну, а кто ж из вас
меня не понял?

Неужели всё так упростилось?
Ты со мной
действительно
простилась?




Была бы вся жизнь
поцелуями выткана,
мягкостью женских губ,
Я бы судьбу себе лучше
не выкликал
даже на пять минут.

Пусть эта жизнь коротка
до безумия.
Только бы губы одни.
Только бы губы
ругаться не вздумали
в эти счастливые дни.





Пришла, ушла –
такая малость,
Но что-то родилось
и что-то сталось
С тобой и мной,
и с нами вместе.
Быть новой песне.




В столице Осло фестиваль:
гремят фанфары.
Я их не вижу, и не жаль,
ведь я у Лары.

Она не взрослая ещё,
но уж принцесса.
Как величава бледность щёк –
успех прогресса.

Какой надменно строгий шаг
точёной ножки.
Как мал земной огромный шар
для этой крошки.

Ей плюнуть раз - и перейти
к другой планете.
Никто не может запретить
ничто на свете.

Бровей изогнутых полёт
взгляд строгий чертят.
В нём мыслей целый хоровод
и рядом черти.

Любовь и страх,
восторг,
печаль,
и ум, и глупость –
в моей душе всё невзначай
перевернулось.

В столице Осло фестиваль –
гремят фанфары.
А я сижу,
и мне не жаль,
в гостях у Лары.



СОДЕРЖАНИЕ
Радуга
Обл.


ЭХ, И ЗИМЫ В РОССИИ!

«Заложить бы нам тройку...»
«Январь. Скатился снежный ком...»
«Обледенелые деревья подняли свечи веток ввысь...»
«Запорошённые ресницы...»
«Белая шубка, белая шапка...»
«Ты слышишь? Слышишь, снег стучит...»

НОЧЬ НА ШПИЦБЕРГЕНЕ ДЛИННА

«Как странно, милая, как странно...»
«О, милая, всех зорей краше...»
«Часы зимы полярной пробили...»
«Молчат снега, не тратя слов...»
«Я здесь закутываюсь в белые снега...»
«А свечи гасли, тихонько тая...»
«Ах, думы, думы, мои думы...»
Шок
«Сугробы белыми медведями...»
«Кругом снега, пурга, мороз...»
«Слегка припудренная облаком...»
«Ночь день и ночь в моём оконце...»
«Когда-то ты уедешь со Шпицбергена...»

ТЫ ОСУШИ ФЕВРАЛЬ ПОЖАРОМ

«Февраль вливается мне в душу...»
«Февраль. Летит по небу конница...»
«В глаза всё снег и снег...»
«Как заплачет сердце...»
«Я образ твой нарисовал заранее...»
«Совесть пусть будет твоя чиста...»
«Зима. Метель. Снежинки крутятся...»

МЕЖСЕЗОНЬЕ I

«Вы знаете меня, но очень мало...»
Не убей мою улыбку!
Сергею Есенину

ЖИЗНЬ МЧИТ РУЧЬЁМ

«Все преграды осиливая...»
«Подняв голубую крышку...»
Весенний диптих
«Упала капля плавно наземь...»
«В который раз я из вагона...»

СОТНИ РАДУЖНЫХ ЗНАМЁН

Май
«Солнце розовые блики...»
«И горят под окнами гвоздики...»
«А горят в небе по ночам звёзды...»
«У нежности свои законы...»
«Уставшим ночь перины застелила...»
«Только глазастые звёзды заметили...»
«Ты любовь, любовь моя...»
Счастливая
«По наитию, по наитию...»
«Ива рассыпала косы нарядом...»

МЕЖСЕЗОНЬЕ II

«Не бойся правду рассказать...»
Глаза
Венгерочке Паточке

ПРИМОРСКОЕ ЛЕТО

«Ялта тоже часть России...»
«Я иду всё по той же набережной...»
«День раздвигается солнечным кругом...»
«Вылили яичницу...»
Рифмы
«И упала озёрная синь...»
«Я хочу тебе присниться...»
«Тебе, если жить...»
«Небо с утра голубеет рассеянно...»
«Я в большом неоплатном долгу у тебя...»
«Самой бледной бледностью...»
«Не говори «Люблю» так часто...»
«И ты ушла, а всё осталось...»
«Если когда-нибудь будет трудно...»
Звёздные дожди
«У Вас на ресницах, кажется...»
«Ты слезой звенящей...»
«Ты прости меня, хорошая...»

МЕЖСЕЗОНЬЕ III

«Вся жизнь – рыдающая радость...»
«Бокалы разбиты на брудершафт...»
«Волна сменяется волною...»
«Я упаду в тот час, когда останусь...»
Корреспонденту «Комсомольской правды» Вике Сагаловой
«Что лаешь, пёс?»

ЛИНЗЫ ОСЕНИ

«У клёна лист опал...»
«Тетрадь дождя в косую линию...»
А.Н.Б.
«На родной стороне от ветра...»
«Сентябрём залиты переулки...»
«Расставаясь с летом...»
Осенняя диссертация
«Когда курлыкают печально журавли...»
«Пролился дождь. И вот уже угас...»
«Да, все мы в чём-то виноваты...»
«Проснулся лес и задышал...»
Русь осенняя
«Мне хорошо с тобой и грустно...»
«Умереть бы в поле, в поле...»
«Люблю Есенина назло невзгодам...»

БЫТЬ НОВОЙ ПЕСНЕ

«Рука ударила по клавишам...»
«Тебя я, женщина, люблю...»
«Мы с тобой к тишине приколоты...»
«Правда ль, что день короче...»
Как волосы твои роскошны!
«Неужели всё так упростилось?»
«Была бы вся жизнь поцелуями выткана...»
«Пришла, ушла – такая малость...»
«В столице Осло фестиваль...»