Cлавяне

                СЛ А В Я Н Е
«Идут они, идут! Зеленый славя гул,
Купая тело в ветре и пыли»
                Сергей Есенин.

Славяне, славяне, славяне!
Могучая белая кость.
Европа пронизана вами
И духом, и плотью насквозь.
Вам меч и копье с колыбели
Дарили волхвы, как цветы.
И песни баяна звенели
Священным напевом густым.
И девы дарили улыбки,
Кричали вам вслед: «Исполать!».
Раскинувши руки, как крылья,
Победу пророчила мать.
И кланялись идолу вои,
Перун молчаливо внимал,
Как зреют и крепнут изгои,
Как правят на камне кинжал.
И сердце спесивой Европы,
Её красота и оплот,
Дрожало под натиском копий,
Стремившихся к морю вперед.
Не раз Византия рыдала,
Склонивши под варваром стан.
Столетняя крепость не стала
Преградой для диких славян.
И земли Днестра, и Дуная,
И горы зеленых Карпат
Великое братство познали
Под топот копыт и набат.
И теплые воды Итиля
Качали ладьи на волнах,
Развернутых резаным килем
Булгарам в зажиточный пах.
И жадный кочевник в испуге
Бежал, чуть прослышав о них.
Жестоки славянские руки,
Быстры, как полуденный вихрь.
Великое белое племя!
Всяк в нем, как глазаст, так и рус.
Не зря на славянское стремя
Вскочила крещеная Русь.
     *     *     *
Я вижу, как тихо и скрытно, в тумане,
Три сотни суровых мужей, все о конь,
Наметом и рысью идут… Гей, славяне!
Бегите быстрее, тушите огонь.
Мужи те в шеломах, о копьях, с мечами,
На конях попоны и сбруя в ремне.
Идут они в ногу, на ощупь, ночами.
Идут они к цели, идти надо мне.
Мужи – это вои особого рода.
И все на подбор, как один к одному.
Без прищура взглянешь, - узнаешь породу,
А взглянешь не так, то хребет изогнут.
Ни страха на лицах, ни тени сомнений.
Ступает уверенно скифский рысак.
Любого поставят они на колени,
О чем давно знает отважный степняк.
Славяне дерутся, как серые волки,
С улыбкой отходят, коль смерть позовет.
Кострища с телами горят ещё долго,
Пока их не примет к себе небосвод.
И ходят легко между жизнью и смертью,
Как будто и нет между ними границ.
Мне так хорошо с ними биться и верить,
Что я существую во множестве лиц.
Что царство теней меня ласково встретит.
И руку мне друг откровенный подаст.
И буду с живыми и мертвыми вместе
Славянский и дальше распахивать пласт.
     *     *     *
Ах! Вспрянул рассвет с осторожностью зверя.
Прошлась небесами живая волна.
Зафыркали кони, с рассветом поверив,
Что время пришло для кормежки и сна.
Большая река заклубилась дыханьем,
Под ветер запел переросший ковыль.
И тихо встряхнула, как девичьей дланью,
Листва над тропою ночную с плеч пыль.
Славяне дневали на скифском кургане,
В котором покоился прах их вождя.
Сурово смотрел на них идол из камня,
Поблекший от ветра, мороза, дождя.
Была в нем какая-то дикая сила.
О чем-то хотел он как будто сказать.
А рядом гнездо даже птица не свила,
Но вои обвыклись и с идолом спать.
И спали мужи, как безгрешные дети,
Тяжелые руки на меч положив.
Гулял по кургану забористый ветер,
Да в небе орел над добычей кружил.
Смотрел и не видел отдельно их лица,
А видел я в целом славянский народ,
Который, успев ещё только родиться,
Ушел за судьбою в опасный поход.
По варварски скоро и щедро, с размаху
Святым сотворил свой болотистый кров.
И вырубил строгого бога из плахи
Под песни Баяна и вопли волхвов.
Не им ли сейчас благоволило небо,
Когда степняки затевали обман.
Горячим лучом, словно вешнею вербой,
Хлестнуло смертельно уставших славян.

К кургану скакали в молчании скифы,
Сжимая живое кольцо, как аркан.
Ватага ждала наступающих тихо,
Как словно безлюден был скифский курган.
Славяне расчетливо скрылись от глаза.
Внезапный удар – он как выпад змеи.
Исчезнуть и снова явиться. И сразу
В железных тисках чужестранца сдавить.
Испытаны каждый огнем и водою,
Они не уронят славянскую честь.
Умеют сражаться славянские вои,
Сшибать с чужестранцев браваду и спесь.
Ватага вломилась не зря за кордоны.
В ковыльных степях есть большой интерес.
Кто в силе, тот правит и ставит законы,
Имеет средь варваров слово и вес.
Для них межевые с отметиной плиты
Не там и не так, побелевши, лежат.
Соседями скифы недавно разбиты.
Их край процветающий готами сжат.

А скифы все ближе, и ближе, и ближе.
Не вздрогнуть ватажникам просто грешно.
Уж видно, как рыжие бороды лижет
Осанистых всадников ветер встречной.
Остался лишь вздох до полуденной сечи,
Вот-вот разразится разбойничий свист.
Но скифы не в крови нуждались – во встрече,
Зазвать чтоб незваных гостей на кумыс.
На всякий, на случай в запазухе камень,
А ноги шершавой ступнею назад.
Нажиться разбоем и скиф, и славянин
Готовы, о мире долдоня в глаза.
Век дикий, кровавый. Безжалостны нравы.
Не знаешь, что будет с тобой наперед.
Укроют ли кости весенние травы,
Шакал ли их в поле, визжа, подберет.

И пили, и ели от самого пуза.
Трудились меж тем на пиру толмачи.
Соседи не против большого союза,
Но кто кого будет разумно учить.
А разве не даст человеку слабинку
Зеленой закваски янтарный кумыс.
Старейшина что-то глаголет с запинкой,
Его воевода давно уже скис.
А скифы по проще ударились в пляску,
 Кривляясь, гогочут они у костра.
И бороды скифов единой окраски,
Сожгла и, наверно, степная жара.
О деле грядущем не сказано слово,
Да скифы не лезли по пьяни в расспрос.
Славянин трапезничал с ними сурово,
Хмелея, остался загадочным росс.

Уж затемно встали, коней обиходя,
Ступая уверенно, шли по тропе,
Небрежно накинув на плечи поводья,
Беспечно ловили гортанный напев.
Но руки сжимали до стонущей боли
Кузнечной чеканки большие мечи.
Уж лучше бы смерть, чем чужбина, неволя,
Где некому будет, как воев, их чтить.
Ватага ушла по лесистому склону
В кровавый удариться где-нибудь пляс.
А скифы за нею охотничьим гоном
Тащились в молчанье под строгий приказ.
Приказ был следить за ватагою строго,
Куда же славяне отныне пойдут.
И что говорят деревянные боги,
Когда они этих скитальцев уймут.
Косили глазами гривастые кони,
Копытами рыли упругую степь.
А в дальнем улусе сородичи стонут,
Уводит коней косяками сосед.
На скифов свалились большие напасти,
Скудеет сейчас расторопный народ.
И кони пропали, не этой ли масти,
Сличить бы сейчас на загривке тавро.

Набили ватажники пузо на славу,
С улыбкой ушли в непроглядную ночь.
Степные известны им правила, нравы,
Зачем тогда в ступе водицу толочь.

И вои открылись в глубоком ущелье.
Где им надлежало увидеть врага,
Который, болея до коликов мщеньем,
Европе о рыцарской доблести лгал.
Откуда опять эти Белые Россы?
Не просто кочевье, а целая рать.
Славяне по духу и нравам несносны,
Их псами цепными бы надобно рвать.
Не быть Византии, однажды разбитой,
У варвара снова под грязной пятой.
Пусть дальше едят их в болотах москиты,
А этих в загробную жизнь на постой.
Сердясь, византийцы стояли на круче.
Внизу же славяне с белесым вождем
Сошлись грозовой, неизверженной тучей,
Пролиться чтоб ярым, кровавым дождем.

Старейшины их отослали со смыслом,
Изведав характер чванливых особ,
Ударом меча и разбойничьим свистом
Прощупать балованный рыцарский лоб.

Отчетливо вижу – славяне погибнут.
Гудит и трезвонит удачливый враг.
Прощаясь, ватажники строятся клином,
Чтоб вбить этот клин в занесенный кулак.
Молю заступиться Еврога, Дажбога.
А где наш всесильный, могучий Перун?
Не вам ли на пахоте, в битве, дороге
Слагаются песни в славянском миру.
Полудница, милая, выброси сети
На головы тех, кто замыслил разбой.
Шура и Чура, не пора ли ответить,
Увидят ли вои родительский дом.

Отважные вои построились клином.
Из белого мрамора лица светлы.
Мечты и надежды на чудо отринув,
На небо сподобились, буйствуя, плыть.
Но прежде они устрашающим махом
Ворвутся в литые из бронзы ряды.
Не ведая боли, смятения, страха,
Оставят на память им пламя и дым.

Качались под воями, фыркая, кони,
Дорога обратно вилась между скал.
Осталось ущелье за розовым склоном,
Стучал где зубами голодный шакал.
Воители ныне не сдвинулись с места.
Они, видно, помнили прошлый набег,
Когда каждый рыцарь лишился невесты,
А вдовами жены остались на век.
Три сотни пришельцев держались сурово,
Как будто за ними таились полки,
В атаку готовые броситься снова
На рыцарей с правой и с левой руки.
Ещё не забыты набат и пожары,
А памятный столб ещё в землю не врос.
И виделось всем, как безжалостный варвар
Над крепостью снова секиру занес.
Погубишь вот этих, восстанут болота.
Славянский обычай пощады неймет.
И доблестный рыцарь кровавою рвотой
Под острым дрекольем, хрипя, изойдет.
Не след Византии, однажды разбитой,
Устраивать с варваром новую сечь.
И разве от бога чужого стихию
Разрубит погнувшийся рыцарский меч?
В долине под сумраком вои пропали.
Они подтвердили родительский сказ,
Что боги славянам все сущее дали,
Что пробил славян торжествующий час.