Другая Сторона

 
               

   Шел человек по улице. Шел с  работы. Как водится, вечером. Разумеется, уставший.  Передвигался  еле-еле. И если бы не мысль о том, что дома его  ждут горячий душ, мягкие тапки, просиженный, но весьма удобный диван да  ящик с цветными картинками, дающий кратковременную иллюзию сопричастности  ко всему тому, что в мире происходит, - если б не это – он бы рухнул от усталости прямо на улице. Шлепнулся бы, безжалостно подмяв под себя младую зелень, едва-едва пробившуюся из-под слякотно пузырящегося  глинозема. И наступил бы  ПОКОЙ! Но ноги продолжали нести его туловище привычной тропой, не слушаясь сигналов утомленного мозга. О чем обычно думают,  возвращаясь с работы? Да, собственно, о ерунде всякой…  Вот и наш герой брел бездумно вперед. Так бы и шагал по лужам  - лень обходить – если бы не…
На его пути,  наглым образом,  вырос люк. Пропасть люка, как старая пьяная проститутка, широко зевнув своей  пастью, разящей гнилью и плесенью, поманила за собой, похотливо жмурясь. «Что за гадость!» - помыслил Человек, намереваясь свернуть с дороги. Сделал шаг в сторону. Но, как ему показалось, не слишком удачно – дыра люка вновь оказалась прямо перед ним.  «Непорядок! Пора в отпуск!» – заволновалось в его голове. Отпрыгнув  далеко влево, хотя вбок ему еще никогда  не доводилось прыгать, он с ужасом отметил, что колодец снова  оказался в шаге от него. Человек развернулся, удрученно потер затылок и пошел назад. Разумеется, по закону подлости, люк опять воззиял на его пути.   «Была – не была!» - засвербила, заметалась шальная мысль в голове. И, зажмурившись, сделал он шаг. В ПУСТОТУ.
Бесконечно долог был этот затяжной прыжок. Бездна лениво всасывала его в себя, медленно пережевывая, наконец, со свистом  выплюнула его как неразгрызенную, потому - бесполезную, косточку от вишни. Он вылетел пулей с Другой Стороны Земли. Из такого же люка. Стукнувшись головой о кирпичный тент Неба Другой Стороны Земли, упал на разъеденный язвами небесных водоподтеков асфальт и разлетелся на тысячи круглых стеклянных осколков. Разлетаясь вдребезги, он успел улыбнуться собственному искаженному  отражению в кривых зеркалах луж…
         Она любила ходить босиком по оголенным проводам. По бьющей током паутине людской зависти. «Ненормальная!» - шипели ей вслед.
Жизнь ее была наполнена  бездельем (с точки зрения обывателей): целыми днями слонялась она по городу в поисках всякого хлама: вещей -  деталей для театра. Собственного Театра. В котором жили все 34 ее куклы, тоже подобранные на улицах, в помойках, канавах этого города. Ее никогда не бывшая на этом свете Дочь очень любила молчаливо расчесывать куклам спутанные волосы деревянным гребешком. Дочь не была рождена, ее даже не довелось зачать, но, все-таки, она жила…
Правда, совсем смутно, едва-едва  выбликовываясь тонким силуэтом из сонмища теней. Теней, густо заселявших квартиру ее сумасшедшей матери…
Квартира эта, находившаяся в весьма плачевном состоянии, и, скорее, напоминавшая древнюю афишную тумбу пестротой заплат – выцветших кусочков картинок, повествовавших о лучшей жизни, притягивала к себе все необычное. Время и пространство ширились, размыкая стены, являя на свет оживший и  во сто крат увеличенный детский калейдоскоп во всем великолепии и многообразии своих цветных узоров. И это была ЕЕ ЖИЗНЬ!  Непонятная, казавшаяся вычурно-дикой, неуютной для посторонних потому, что как только кто-либо осмеливался заглянуть за шторку повседневности (из чувства праздного любопытства) в ЕЕ МИР, его тут же сдувало вызванным ею штормовым ветром отчуждения так далеко, что забывал тот, кто он и зачем…
В этом мире, как ни странно, царило гармоническое равновесие. Равновесие между ней внутренней и ей же внешней. Кому из сильных мира сего подвластна эта гармония?
Каждый вечер, стоило лишь красной вишне солнца упасть с ветки неба в расшитый подол горизонта, оживал Театр. Странно-уродливые днем куклы, с разными глазами, искореженными телами, облаченные в пестрые лоскутки балахонов, оживали, преображаясь в прекрасных, гордо-великодушных повелительниц и предводителей.
Оживала игра. Игра с определенными правилами. Законы кукольного мира чудны и  противоречивы, но всегда справедливы. Кукольная любовь трагичнее, нежели человечья отсутствием перспективы и полным уходом от реальности в мир собственных домыслов и фантазий…  Кукольная боль нема. Страх наивен и потому – всеобъемлющ.
Ей не были чужды кукольные переживания. Она  обладала особенным даром – отогревать  маленькие тельца и вдыхать в их  доселе сомкнутые уста надежду на новую, чудную жизнь.
         В то утро она, как обычно отправилась на поиски сюжета для  пьесы (дочь накануне просила придумать новую  маленькую комедию). Утро не предвещало ничего чрезвычайного. Разве, что хляби вокруг стало поменьше, подсохла, что ли?
Она ступала осторожно,  проходя дворы-колодцы, как  будто боялась спугнуть затаившийся диким птенчиком  в ближайшей подворотне сюжет кукольной жизни – основу для будущей  импровизации. Но дворы – говоруны доселе – были странно немы, явно не желая делиться с мимо проходящими своими историями.   
Уже наступало, вернее, опаздывало, лето. Обычное северное холодное лето. С маленькими промежутками жары в редкие дни, когда, спохватившись, вспоминало оно, для чего, собственно, и пришло…  Тополиный пух, прибитый ночным дождем, силился  подняться с асфальта. Эти попытки были почти безуспешны, потому как, едва поднявшись, в предчувствии полета, бело-серые хлопья оказывались растоптанными ботинками вечно снующих прохожих, двигавшихся в каком-то  едином, кем-то раз и навсегда негласно заданном ритме.
Влажный воздух поднимался с земли к крышам. Парило. На город двигался теплый день…
             Она всегда что-нибудь напевала, прогуливаясь по улицам. И какое было ей дело до того, что прохожие провожали ее изумленными взглядами… Ее, как «естественного» человека, нисколько не смущали такие мелочи, как общественное мнение.
Внутреннее чутье шептало ей, что сегодняшний день принесет ей несколько больше, чем просто обретение нового сюжетного опыта. Она почувствовала в утреннем запахе улиц свою будущую НАХОДКУ. Только где, когда и как это произойдет, она  знать не могла. Колокольчик на ее рюкзачке звонко побрякивал в такт легким ее шагам.
Неожиданно солнечные зайчики запрыгали в ее глазах. Что-то упорно смотрело на нее с земли, бликуя и  искрясь. Что-то упорно притягивало ее взгляд своей нарочитой игривостью. Она поняла не сразу, в чем дело. Остановившись, прикрыв на миг глаза от прыгающего света, она внезапно почувствовала: «Вот ОНО!» «ОНО»  при ближайшем рассмотрении оказалось горстью цветных стекляшек, искрившихся как драгоценные камешки. С трепещущим сердцем она собрала все осколочки в ладонь и бережно пересыпала их в свой рюкзак, который мгновенно осветился изнутри, а снаружи стал выглядеть так, будто внутрь него провели электрическое освещение. Радужные волны цветного излучения расходились по всем сторонам… Она внезапно осознала: то, что находится теперь внутри ее рюкзачка  - и есть  долгожданная и таинственная ее НАХОДКА, то, что непременно станет частичкой ее самой, то, разгадке чего она и посвятит свою, прежде пустяковую, жизнь.
Дорога  домой – дальняя и прежде утомительная, растворилась в мгновение, явив взору родную парадную. Дом ждал ИХ.
… Прошло время.
Потом еще время прошло…
              Осколочки были уже давно любовно склеены, подогнаны  друг к другу так тщательно, что даже трещинкам не оставалось никакого шанса явить себя свету. Стекляшки, слившись, образовали ЛИЦО. Симпатичное такое, вполне нормальное мужское лицо. С вздернутым подбородком, хищным разлетом крыльев носа, тяжелыми надбровными дугами и … застывшими в странном оцепенении ироничными стеклянными глазами.
Глаза были восхитительны.  Темный хрусталь зрачка казалось, вобрал в себя все оттенки земной и небесной палитр. Взгляд этих, в сущности, неживых глаз то бликовал грустью предвечернего горизонта, то смеялся фонтаном брызг утренней росы, то матово хмурился октябрьским глиноземом.
Она давно уже примерила на себя одеянье  Пигмалиона, практически сразу же, чуть ли не в момент нахождения осколков, осознав, что будет лепить только ЕГО. ЕГО! Того, чей вымученный одиноко-холодными годами облик лелеяло ее помраченное  сознание. Того, кто всегда спасал ее от беды и молвы в дремотных дневно-ночных видениях. Того, кого искала она по всему белому свету, стаптывая башмаки лет, стирая подошвы дней. Того, к кому она стремилась из любой точки земного шара, спотыкаясь, бредя ощупью… Того…
Вылепив драгоценное лицо, она принялась за туловище.
Ей пришлось научиться работать ножовкой -  была без сожаления спилена любимая, ею же и посаженая вишня. Ствол дерева был гладок, мягок и ровен…  Она в совершенстве освоила работу скульптора. Будни и праздники летели стремительно мимо нее, словно сговорившись. Ей не хотелось торопиться – она уже столько ждала прежде, что сознательно оттягивала этот радостный момент воссоединения  мечты и реальности. Ей нужно было собрать воедино все разбалансированные детали своей сущности, дабы в момент последнего ваятельского штриха превратиться из Творца в любящего человека. В Женщину.
Детали его костюма не имели самостоятельного значения, главное уже было сделано.  Уффф…
И вот – Он ожил.
      А далее – заструилось их совместное Время. Улавливая нити мыслей и связывая воедино пучки нервных окончаний, повели они славное общее повествование. И все-то было в едином клубке…
И прошлое смущенно отошло в сторону. Не любил вспоминать Он, как вел свое прежнее существование там, на другой стороне земли, до спасительной своей гибели. До НЕЕ. Ни к чему и ей было помнить о том, как ходила  по раскаленным углям людского презрения.  В свой мир они благосклонно впускали кукольную жизнь с ее подробностями и маету теней, населявших ИХ квартиру. Дочь не росла. Она оставалась прежней, и, перестав быть призраком воплотилась в весьма  подвижного и озорного ребенка.
Их земной шарик крутился в отличную от того, Большого Шара сторону.
Мир их взаимолелеемого чувства набирал обороты…
Значит, Время пришло.
Бесконечное Время Другой Стороны Земли…