Паралельные

I 45 калибр, тонкая струйка дыма, выстрел из ниоткуда

Платон писал, что любовь это- благо, это невообразимая аура, которая окутывает человеческое бытие, взрывая его чувственные рефлекторы на миллион ощущений. Но стоит упустить это чувство, как ты пойман, в лапы самого «благого» паука. Словно наркоман ты тыкаешься в телефонные записи, но найти телефон Дилера уже почти невозможно.
Я один из многих самодовольных, ленивых представителей поколения цветных калейдоскопов. Я сомневаюсь, то ли мне 23, то ли уже 24, мой мир вмещавший в себя 5% Сюрреализма под давлением Дали, 15% Латинского Джаза, 30% Кубинского мистицизма под флагами Сера Гарсия, и Великана Кортасара, Остальные проценты это друзья, и немного свободы, марихуана и алкогольные впечатления. Но когда взорвался мой кропотливый мир, остался только один процент, по-моему, имя ему Любовь.


I.I Платон, проценты, любовь
 

Позади меня кирпичная кладка клеймёная компанией Bornholm, отличительный для них жёлтый цвет резко контрастирует с подтёками багровой органики.
Стена, на высоте полтора метра от персидского ковра, усеяна цилиндрическими  углублениями, я невольно вспоминаю пчелиные соты, наполненные густым, липким мёдом.
Из одной из сот вырывается сгусток серебра, пересекая затылочную и тёмную долю мозга,  сгусток вывинчивается из отверстия в моей лобной кости, стягивая мимические мышцы и заживляя пористую структуру кожи. Углекислый газ, некогда освободившийся из меня по средствам выдоха, снова наполняет мои лёгкие.
 Сгусток серебра, продолживший свой путь, рассекает воздух, и  уходит в глубину дула Silver Mauser-а, отжимая одновременно баёк и пружину, возвращается в родное гнездо к своим братьям 45 – го калибра. Тонкие пальцы с кричаще-алым маникюром ослабляют давление на курок.
Я вспоминаю дивное лето 1939 года, Хрустящий хлеб который пекла моя мать, долгий ливень в Москве, смывший пыль с мостовых и наши обиды друг к другу.

II Тонкие пальцы, Silver Mauser, не прочтённый договор

Ненавижу зиму в этом городе, серое небо, бесконечно серое небо обмороженные спирали грязи испещряют плоскость асфальта, словно изображения пустыни Наско. Дикое и чуждое настроение тысячелетней тоски, щемит, словно имплантированное инородное тело в области грудной клетки...
- Ну, Так ты согласен поехать?.., голос отца вытащил меня из поволоки мыслей.
- Значит Сибирь, тайга?! Это там где много снега и медведи пьют огненную воду в компании косматых геологов, с юмором у меня всегда были проблемы.
Мне хотелось этого, в тот момент мне безумно хотелось убежать хоть в Сибирь, хоть в жерло вулкана, но только если я буду, уверен, что Она поймёт.
Вот уже лето, осень, зима как мы вместе, до этого был ещё один год оставивший за собой шрамы и вертикали боли, которые я причинял, не задумываясь о последствиях. Шесть разрывов это уже не смешно, даже опытный хирург усомнится, сколько швов понадобится наложить. Я должен был понять, может ли она доверять мне в моих чувствах, могу ли я сам доверять себе. Я слишком много и слишком часто говорил «Я»…
И «Я» уехал…

II.I Зима, поволока мыслей, отъезд

Напротив меня стоит деревянный антикварный стол,  покрытый белой кружевной скатертью, капли крови на персидском ковре взмывают в воздух к моему большому пальцу и заползают вверх по фаланге. Я подхожу к столу и опускаю взгляд на изящный каллиграфический почерк, наполняющий нитями смысла белый лист бумаги, сразу за текстом стоит кровавый отпечаток. Я не пытаюсь читать, я итак знаю суть, я просто опускаю свой большой палец на кровавую печать.
Её нежные руки опускают Silver Mauser в футляр, обитый красным сукном, она закрывает крышку, я успеваю заметить гравировку на красном дереве «euthanasia injection».
Моя плоть поглощает первую каплю крови, я отвожу острую английскую булавку от своего большого пальца.

III Vodka, Martini смешанный, но не взболтанный, два кусочка льда.

Она всегда любила дарить подарки.
Осеннее утро. Я никогда не думал, что солнце может светить так ярко. Переломившиеся, в глубине стекла, лучи рассеивались и наполняли мою комнату чувством предвкушения. Я уловил её запах, аромат в котором отсутствовало всё лишнее, нежный и притягательный, ветер, дующий через паутину покрытую росой, я никогда не говорил ей, как она пахнет…
Знание того, что она рядом не спасло меня от секундной дрожи, при звуке дверного звонка. Взрыв, конфетти, огромные воздушные шары, мысль в голове - «как же она их надувала», крик поздравлений, глупый колпачок на голове и огромная улыбка, заполнившая всё пустое пространство между нами, мне никто и никогда не делал таких подарков. Мы смеялись, она всё время рассказывала про шары, а я незаметно забежал в ванную, потому что почувствовал, как накатывает ком к горлу, как скатывается слеза, слеза детского счастья.
Она всегда любила дарить подарки.
Но самым большим подарком для меня был блеск, её бесконечно голубых глаз.