Ткани

от Вагнера пахнет расстрелянным порохом вермахта,
верой в ревущий мотор геноцид-центрифуги;
запуганный слушатель на электрических нервах
извертится, словно еврей, словно реющий флюгер;

в желудочном бункере зреют железные мысли
о самоубийстве в безлунную ночь, в обезлюдевшей камере
парковых запахов пыток, и в кислой
палитре пейзажа зажжётся кадильница с варевом
рваного мозга, распятого под респиратором
на удушающих щупальцах слёз;
метастазы истерзанной язвы ума в инкубаторе
матричных страхов рождают исчадия грёз;

реконструкция боли любимыми бритвами, ложе
из талого мёда и ложечка с липовым льдом –
это всё, что душе для спасения плоти положено,
всё, что останется до преисподней; потом…

рассвело; калькулятор считает пора засыпать;
постулат Моисея содержит рецепт иисусства:
терновые вены короной запёкшейся святости
вянущим нимбом венчают сознание Густава
Юнга; простой архетип одуванчика
с верой в архангелов и обезумевший ветер;
потеряны свет и зеницы моргающих лампочек,
свечи заоблачных сфер обращаются в сети
вокруг полутёмной планеты, в латентную рампу;

отец-экзекутор, помолимся ломаной свастике,
вспять прочертившей запястья штандарта
над нашей кроватью, где сложены части
запятнанной плоти колодой червовых карт;

отец-экзекутор, помолимся плётке и тлену,
слетевшему с мокрой от крови спины;
я в плену беззаботных фантазий о теле
из латекса, хрома и сердца-луны;