Дневник 23 марта 1998г

23 марта
Так о чем же мне писать сначала: о «Заратустре» или о сущности жизни? Лучше о втором. Так вот: этот вид религии исповедовали Ницше (сад, где философ узнавал бы себя в камнях и деревьях) и Голсуорси ,а когда умрешь, как «старик», ляжешь на покой под дикой яблоней – что же, это только минутный отдых Начала в твоем затихшем теле. Нет, даже не отдых – это опять движение в таинственном ритме, который зовется жизнью. Но я спрашиваю: разве? Не на лицо ли здесь подмена понятий: сущность и структура – это вовсе не одно и то же. И как можно примирить их? Моя логика и мое воображение восстают против этой поэтической грезы: что «можно примирить их». Нет, они не терпят друг друга, между ними надо выбирать. И увековечить структуру можно только, убив сущность: если предположить, что в основе всего живого лежит мертвое, если трактовать дух как нейрофизические процессы – и только. Тогда, конечно, никакой смерти нет, и жизнь – обман. Это и есть «пошлый материализм»: я всегда его немножко исповедую: он комфортен, это да. Но это призрачная власть над вещами и жизнью; она, как говорит Шпенглер, убивает жизнь и вот, нам приходится теперь жить в мертвом мире. К тому же, это не есть последняя достоверность «про запас», и эта истина может оказаться обманом. Можно выбрать и сущность: известно, как ее зовут: Бог. Мы ищем Бога, оставляя «пошлый материализм» про запас, и уверены, что играем в беспроигрышную лотерею. Воистину, хорошо устроился каждый, кто поступил так. Но честность и гордость будут смеяться: «зачем лишать себя духа или обманываться несбыточными надеждами?» Смеясь, они укажут третий путь,и тут-то стоит посмотреть, у кого хватит силы принять этот лучший из вариантов. Умирающая сущность, преходящий (не вечный) дух называется третий вариант. Не только страх смерти можем преодолеть мы, но и многое другое: отчего же здесь останавливаемся мы? И я останавливаюсь и говорю себе: «И правда,  познание – есть власть над смертью и вещами, легко ли отказаться от этой власти ради жизни? – нет, нелегко!» – и я  не отказываюсь. Но мудрость, но смелость, но счастье – только в этом отказе: только в этом стремлении: «полюбить и умереть!».
Еще я хотела возмутиться своим временем. О, это ужас! Одни слова: «постиндустриальное и информационное общество» – чего стоят только эти слова! И, правда, ужасно странно, я многое могу понять, но это для меня непостижимо. Я уж молчу про людей, которые, как сказал Ницше, гордятся тем, что они неверующие и неуверенны, но у самих нет просто сил и возможностей поверить, не то чтобы отвергнуть веру! Скучающие и пресыщенные, они стремятся к теплу и уюту, и не знают ничего лучшего; даже на то, чтобы испугаться смерти не хватает духа у них, поэтому они и не говорят о «высоких материях». И верующие представляют собой  жалкую картину всего лишь только страха. А те, кто не знают, верят они или нет, стремятся, скорее забыться: неудивительно, что возрос и интерес к театру и живописи; но поздно, слишком поздно, и теперь уже ничего нельзя изменить. Это безысходность, но есть еще и безумие, старое безумие Запада: карьера, деньги и самоутверждение называется оно: и правда, что может быть абсурднее этого? Но что такое спрос на интеллектуалов, на личное творчество и инициативу? Это уже не творчество, это нечто выродившееся и теперь оно зовется компьютером. Люди всегда боятся нового: я чувствую какую-то жуткую угрозу в нем. Наука дана нам, чтобы властвовать над вещами, но здесь компьютер властвует над нами, и в чем же заключается самообман? Нам кажется. Что мы управляем им, но сами мы попадаем в его мир и растворяемся в нем: неужели вы не чувствуете, как его власть и его представление о мире распространяются теперь и на нас? Разум наш превращается в некое подобие счетно-вычислительной машины, впрочем, это есть техническое мышление, так, может быть, было всегда. Но вот самозабвение не такой уж незначительный признак: что может быть опаснее утраты собственного «Я» и чувства мира, в котором живет «Я» и взгляда «Я» на себя со стороны?
Ах! Разве я хочу осуждать? Разве я не знаю, что это уже истрепанная проблема? Я знаю, но глубокая ложь моего учебника вынудила меня писать это «Все хорошо!». Но может ли быть так? И хочу ли я  этого?
Я часто думала, кто бы добровольно выбрал мое время? Тот, кто стремится к смерти, ибо бессмыслие и саморазрушение – лучшая услада для него. Но я не знаю, стремлюсь ли я к жизни или смерти. Но иногда мне так хочется, чтобы этот мир имел смысл (и цель, и будущее), наверное, поэтому я еще верю в этот смысл, и в такие минуты я негодую на судьбу. Но иногда мне хочется послать всех к…, и увидеть разрушение собственными глазами. Но разве я не люблю землю? Нет, я люблю ее и никогда не стану богохульствовать и не предам смысл земли и красоту ее. Но разве я и не люблю людей сейчас больше земли? Бог свидетель: я ненавижу то же, что и все (они): обыденность и толпу. От этого я бегу, только это вызывает у меня отвращение.
И еще я подумала, что мы могли бы быть вполне счастливыми (счастливее всех других). Если история и была нужна когда-нибудь, то только в наше время: она являет нам ценности, от которых мы свободны отныне. Прогресс и равенство (имущественное) – не ценности более: их практические следствия обжалованию не подлежат. Но это значит освобождение от труда и от нудной борьбы. К тому же, все жемчужины прошлого лежат у наших ног. А также весь прошлый опыт и поражения (Ницше): отныне мы вправе не поступать так. А также – границы науки (Далее – уже не нужно нам?). А также – надежду на Бога ,как грубо еще слова обманывают нас. Это слово (Бог) скрывает в своем смысле только «кумир» и «идол», что бы было, если бы его заменить на «Дух»?. Так почему бы нам ни быть счастливыми, а?
Теперь «Заратустра» (обрывки и воспоминание)

Эта оранжевая книга – как обещание.
Эта черная книга – как поражение.

Отчего же нам обязательно предполагать Бога как ставшее, а не как становление (как образ, который стремится к завершению)? И отчего же тогда не рассматривать смерть как завершение этого образа? Продолжение в ином становлении? Переход в другие формы материи и духа (при условии всей иллюзорности материального мира). Отчего, действительно, не отождествлять себя и Бога в образе, причем путями, далекими от познания (знания). Не на веру, но хотя бы на предложение, мы ведь имеем право?
Все.