Дневник 22 марта 1998г

Освальд Шпенглер. Закат Европы
...........

Там метались лиловые тени,
Ярко-белые вспышки огня,
В этой книге свечение ночи
Не мешало сиянию дня.

Эти мягкие клавиши были
Для меня и, наверно, во мне.
Кто-то больно, легко и мгновенно
Нажимал их во всей глубине.
Кто-то их нажимал до предела:
Звук рождался и час в глубине.

И поэтому первое счастье
Моментально сменялось вторым.
И «довольно!», и «больно» сливалось
В благодарность к уже неживым.
________________________________________
Это уже слишком. У меня больше нет сил, и я не хочу сражаться. Мне вовсе не нравится, когда дождливый и болезненный, рассудочно-безумный, бледный мир Достоевского переносят на солнечно-чувственный Ницшеанский мир. Если это так… то у меня просто опускаются руки. Я не могу все время проходить одни и те же ступени, в конечном итоге, у меня просто есть право не хотеть этого. По правде ,говоря, чем как ни символом был для меня Ницше, и почему бы мне не отказаться от него? Отказаться от философии и от живого человека, оставить себе во владение только стихи и стиль? Возможно, я умру от этого: какая-то часть меня точно умрет. Но у меня уже есть Шпенглер, его глубокая тайна, я чувствую ее истинность и мне никогда не будет стыдно за него. В сущности, стиль Шпенглера – ницшеанский стиль, только без ницшеанской петушиной гордости. Может быть, если рассуждать по Шпенглеру, мы, русские, не ставим так высоко Достоевского, как европейцы, потому, что наша культура в расцвете и рассудочность и проблематичность жизни умирающего Запада непонятна и чужда ей? Вот это по-настоящему хорошая мысль. Еще одна несомненно чужая мысль, о которой я когда-нибудь узнаю: Шпенглер ошибся адресом: не Пруссия, а Америка – западный Рим. Ведь и Рим созрел не где-то на Балканском полуострове, в недрах греческой культуры, а там, в Италии, за морями. А то бы это было просто перерождение Афин.
У меня в запасе целая армия доводов в защиту Ницше, но я не воспользуюсь ей. Постараюсь уйти, но все равно останется боль, а вместе с ней и любовь. Воспитаннейший юноша с неизлечимой болезнью желудка и глаз… Ничего невозможно выразить словами!
________________________________________
На горе будут – излишне долго
Мужи и жены – на свет рождаться.
Но мы, мы оба – пребудем вместе,
Я и Сигурд.

Все - таки, закон действует: не день, а вечная борьба (вечная тоска). Что ж, что я имею против вечной тоски? Лишь бы не было равнодушия.