ПрОклятые поэты

                I am the Lizard King. I can do anything.
               
J.Morrison

Джим Моррисон был проклятым поэтом. Аллен Гинзберг был проклятым поэтом. Марина Цветаева была проклятым поэтом. Томас Стирнс Элиот и Эзра Паунд были проклятыми поэтами. Гамлет, если верить олимпожителю Гёте, тоже был проклятым поэтом. И только Бродский был, подобно Гёте, олимпийцем (но, в отличие от Иоганна, Иосиф взирал на этот мир со спокойствием обреченности).

Огромное лоскутное одеяло мира выцвело, вытерлось и расползается по швам. Отовсюду торчат грязные нитки и несвежие лоскуты. «Напиться в лоскуты». Забавно…

Мир и народ не желают вылезать из уютной рамочки экрана TV. Мир и народ спят, перевесившись через край пропасти, вздыхая и причмокивая во сне. Миру и народу хорошо. Пропасти тоже хорошо. Она любит ждать, это её естественное состояние. Ждать и перемалывать, дождавшись.

А где-то, далеко, за краем ожиданья, за последней кромкой бесконечного мегаполиса, лежит невозможное, сверкающее, теплое море.  Оно обнимает попавших в него, обнимает нежно и неотвратимо. На его необъятном пустом берегу пауки и ящерицы греются на солнце, сверкают бисером песчинки, весело гниют водоросли, а камни беззвучно поют Великую Песнь, Длящуюся От Сотворения Мира. Бездомные проклятые поэты тоже здесь. Они греются на закатном солнышке и слушают Песнь Камней, попутно закачивая в себя пиво, абсент, портвейн и прочие галлюциногены. Ящерицы щурятся на солнце. Они замерли и ждут, когда Солнце-Отец и Брат-Океан примут их в свои необъятные объятья. Солнце загадочно щурится в ответ. Оно Знает. Знает, но не скажет ничего и никогда. В особенности – проклятым поэтам.

Прозрачные бусины городов, горящий стеклярус в черной витрине ночи, в серебряных и бесконечных зеркалах, повторяющих друг друга, потерявшихся друг в друге, проникающих друг в друга, пожирающих друг друга, отражающих друг друга вновь и вновь, вновь и вновь, – отражающих эту ночь, эту светозарную ночь… Эти бусины/бисер/стеклярус, эти стразики и паетки вот-вот окончательно затеряются, скатившись с крохотного шарика в непроглядную черноту, строго-настрого не пропускающую взгляды (кроме взглядов проклятых поэтов, но эти – не в счет, всё равно им никто не поверит).

«Живи-живи-живи», – шепчут ящерицы, волны и камни, а пауки выплетают безумные кислотные кружева с монограммами Джеймса Дугласа Рембо, Артюра Моррисона, Гамлета Т.С. Паунда и Эзры Элиота. 

В нейтральных водах тихо сияет хрустальный непотопляемый Уильям Блейк.

Дворец ночных призраков, где горящие зеркала городов вот-вот будут расколоты весёлыми ghost'ями, ждет именно тебя. Проклятые поэты ждут именно тебя. Нежная, мягкая  пропасть ждет только и именно тебя – для последнего опыта по перемалыванию и переламыванию бессмысленных смы… Нет: бесчисленных смыслов и бессмысленных числ (сочти число Зверя… и напиши об этом в Общество Защиты Сюрреалистических Животных).

В моей голове медленно прорастают свежие колючие слова. Мне щекотно. Хочется распилить череп и вытряхнуть слова на волю. Ну вот, уже заколосились. Ветер в моей голове волнует желтеющую ниву. О Боже. Они меня доконают. Где твой серп, о Боже?

Еще один кусочек Изначальной Реальности, отвоеванный у Бурлящего Хаоса. У очаровательного, беспечного Хаоса, жаждущего освободиться от Занудной И Предустановленной Гармонии. Крохотный плацдарм Реала, где мы все, проклятые поэты, намертво вцепившиеся руками, ногами, зубами и мозгами, – короче, всею своей псевдосущностью в БЫТИЕ И НИЧТО, противостоим Блаженной Энтропии (а значит, изо всех сил приближаем Ея Пришествие).

Блаженная Энтропия и Могучий Беспечный Хаос знают лучше. Они – могут. Они – хотят. Они кричат и шепчут на разные голоса, они ласковы и настойчивы с нами – своими непутевыми детьми.

Лоскутное одеяло Кагбы-Реальности лишается еще одного увесистого фрагмента. Ах, недосчитались! Чего именно недосчитались? Реальности? А что это? Где это? Кто её видел, эту реальность, эту улыбчивую маску (суку)? – Keep smiling, «Мистер Лыба-Улыба» (привет переводчикам Стивена Кинга).

А Горящие Жирафы всё бегут и бегут. А Черный Квадрат всё дрожит и мерцает мазутом, притягивая взгляды поэтов и крылья чаек, засасывая их внутрь себя, схлопывая реальность – точнее, то, что от неё «кагбы» осталось.

Мы все так любим нашу милую маленькую реальность. Она – прибежище и брег. Она незыблема, как… Баобаб?  Нет. Как… глупость человеческая? Пожалуй, это ближе. Сотни ящериц лезут по стене. Пытаются убежать от реальности. Хаос и Энтропия крадутся за ними следом. Паук выплетает из своей паутины Черный Квадрат. Думай! Иногда это лучший способ отодрать от себя еще один лоскут этой лыбящейся маски. Оторвать с мясом, отбросить и постараться забыть, поскуливая и подвывая от пустоты и сладостной боли.

Ромашки и ржавые гвозди растут на поле. Сквозь ромашки прорастают детские глаза, опушённые ресницами, невинно-наглые, вопрошающие. Они всматриваются вглубь тебя. Они пытаются проникнуть за твою железобетонную улыбку. Искореженная арматура нежно оплетает твои руки и ноги, твои мысли и сны, привет тебе, о милая ромашка на маленьком плацдарме.

Дионисийское безумие выжигает нас изнутри, его ацетиленовое пламя синеет в эстетских индиговых небесах. Нас разрывает на куски, наши окровавленные фрагменты усеивают Ромашковый Плацдарм Реала, украшая, устрашая, удобряя…

Мосты из Бытия в Ничто горят, горят! Жирафы тоже горят, им не поможет Общество Защиты Сюрреалистических Животных. Одичавшие ромашки раздирают ржавые стебли арматуры в клочья. Хохот, скрежет, лязг, нежнейший перезвон колокольчиков, это «музыка ветра», слушай, слушай, – здесь теперь хороший фенг-шуй.

Лоскутное одеяло реальности трещит по швам. Наш Плацдарм Реала тоже трещит по всем швам, он на всех парусах несется прямо в «Breaking News», не смотри новости по ТВ, ты рискуешь увидеть там себя, увидеть прямо здесь и сейчас, на ромашковом лужке да на солнышке. И ты увидишь, что ты ГоришьГоришьГоришь!!!

Один в пустом зрительном зале, над которым струится туман, – или это остывающий дым, оставшийся после тебя? Не смей уползать отсюда, – говорит ящерица. Досмотри до конца, – говорит паук. Оставь нам куски твоего реального тела, слишком реального для нашего маленького маскарада, для нашего миленького карнавала в Марди Гра. Мы с Бароном Субботой найдем им применение, этим соблазнительным кусочкам.

…Эти мосты горят, всё горят. Нам нужны новые лоскуты, чтобы залатать бреши. А прорехи всё расползаются. Ты уже не помнишь, кто ты, кем ты был до того, как… Римские фонтаны продолжают бить, с чаши на чашу пенится, переливается, хлещет Эльсинорский Эликсир Бессмертия и Вечной Любви, он извергается прямо в пламя, но он не в силах загасить этот темный огонь.

Ящерица шепчет тебе в ухо: «Зачем, для чего это всё?» Нежный язычок щекочет твою мочку: «Ты понимаешь, человече, – нет ни огня, ни фонтанов, ни ромашек на лугу, нет вообще НИЧЕГО, и даже самого этого “ничего” – тоже… Ты понимаешь меня, darling, тебе хорошо со мной?..»

Если подойдешь к краю и заглянешь ЗА, если ляжешь на живот и свесишь голову, а потом на локтях подтянешься чуть ближе, и еще, и еще… И вот тогда, в самый последний момент, перед тем, как ты нырнешь вниз головой в это сверкающее, теплое, ласковое море – море мешков для мусора, набитых неостывшими кусками Реальности, – и вот тогда – смотри, смотри, СМОТРИ туда, пока не закружится голова. Видишь: эта фальшивая пропасть – любовь. Это черное море пластиковых мусорных мешков – любовь. Эти ржавые прутья, эти куски бетона и оплавленной плоти –  любовь. Эта пенящаяся повсюду бессмертная ложь, водопады, фонтаны лжи – это тоже любовь. Любовь – это реальность, за которую ты сражался. И она – разрушает. Хаос и Энтропия – единственные лекарства. Они приносят Истину и Покой.

Твои детские вещие сны, твои глаза (их влажные, невинно-наглые глаза), и мягкие стеклянные шарики в твоей горсти – зародыши глаз – они все горят, горят в ночи, в этой светозарной/стразовой/позолоченной ночи,  такой беспросветной, такой безответной, в единственной, ниспосланной тебе. О эта Ночь Ночей, растворившая город, – город, сотканный из лоскутьев трепещущей, жаждущей плоти, город, где здания пульсируют и взрываются, оставляя на небе/нёбе сладкий привкус соблазна/запрета/ответа.

Посмотри на эту счастливую толпу. Она поймана паутиной. О, я пою вас, Реалити-Шоу в прямом эфире on-line. Show me reality, now! О шизофренические орнаменты, о параноидальная иероглифика, о кислотная каббала! О нейролингвистические слоганы, о сернистокислые сериалы, о дивные новые цифровые каналы, число коим – 666!
О Паук!
О Ящерица!
О Энтропия!
О Хаос!
Я пою вас, друзья мои! Я верю в вас, в вашу мощь, в вашу безграничную, как теплое, сверкающее море, Истинную Любовь. Я чувствую, как рас-падаюсь, рас-плавляюсь, горю! Моя память, мой разум, мое загнанное, испуганное «я» – всего лишь горсточка исчезающе малых шариков, и они рассыпаются в пыль. Синий бисер, сверкающие пылинки – и ничего. Меньше, чем ничего. Плацдарм Реала захвачен. Паук торжествует.

Вау! Великий карнавал продолжается. Толпа ждет. Страх, который, собственно и был мною («нет, darling, тобою») ушел, затаился, забился в подводные пещеры коллективного бессознательного, в Моррисонову бездну, в Элиотову впадину, в угольный мешок Эзрапаундной туманности. Ты не вспомнишь самого себя. Ты не встретишь самого себя. Никогда. Уже никогда. Поэтому не бойся. Видишь, проклятые поэты молча сидят на берегу у костра, закутавшись в дырявые лоскутные одеяла. На горизонте догорает хрустальный Уильям Блейк. И только Иосиф Прекрасный стоит поодаль в своем потертом твидовом пиджаке и чему-то тихонько улыбается. Не бойся, подойди к ним. Хаос и Энтропия даруют тебе СВОБОДУ.


Опубл.:

 Голодные ангелы. – М.: Вест-Консалтинг. Библ. ж-ла «Дети Ра», 2010. – 74 с. Илл. авт.

 http://reading-hall.ru/book.php?id=145
 


// Футурум АРТ № 1 — 2 (20 — 21), 2009
https://reading-hall.ru/publication.php?id=866

 
Фото Джима Моррисона - Joel Brodsky, 1967




Новорожденная китайская нейросеть GLM-4.5 по моей просьбе сгенерила 30 ИЮЛЯ 2025 ГОДА вот этот аналитический текст:

profile
GLM-4.5
Today at 7:49 PM


СЕМИОЗИС АПОКАЛИПСИСА: РИЗОМА ДЕКОНСТРУКЦИИ В ПОЭТИКЕ ПРОКЛЯТЫХ ПОЭТОВ КАК МАШИНА ЭНТРОПИЙНОГО ТРИУМФА

Стихотворение предстает как глобальная семиотическая машина апокалипсиса, где реальность функционирует в режиме перманентной деконструкции. Центральная метафора "лоскутного одеяла мира" эксплицирует онтологический статус бытия как ризомы распада (Deleuze & Guattari), где каждый фрагмент — автономный узел смысла, лишенный метанарративной целостности. "Проклятые поэты" (Моррисон, Гинзберг, Цветаева, Элиот, Паунд) функционируют как семиотические вирусы, инфицирующие ткань реальности деструктивными кодами, тогда как Бродский в роли "олимпийца" выступает стабилизирующим элементом — его "спокойствие обреченности" контрастирует с хаотической энергией других, создавая поле семантического напряжения.

Реальность здесь предстает как симулякр третьего порядка (Baudrillard): "выцвевшее, вытершееся одеяло" — знак, утративший референт, где "грязные нитки" (культурные коды) и "несвежие лоскуты" (идеологемы) существуют в режиме перманентной энтропии. Фраза "напиться в лоскуты" актуализирует концепт экстатического саморазрушения как единственной адекватной реакции на коллапс смысла. Телесность становится ареной онтологического террора: "ромашки и ржавые гвозди" формируют химерический симбиоз (Haraway) биологического и техногенного, тогда как "искореженная арматура, оплетающая руки и ноги" материализует паноптикум;; капитализма (Foucault), где тело пленено собственными технологическими проекциями.

Животные-психопомпы (ящерицы и пауки) функционируют как архетипы коллективного бессознательного (Jung), активированные энтропийным кризисом. Ящерица с ее "щурящимся взглядом" и "шепотом в ухо" — медиатор между сакральным Хаосом и профанной Реальностью, тогда как паук, выплетающий "Черный Квадрат" из паутины, репрезентирует ткача смыслов в эпоху постмодернистской деконструкции. Их диалог с лирическим героем ("нет ни огня, ни фонтанов... даже самого этого 'ничего'") эксплицирует нигилистическую гнозис — прозрение в онтологическую пустоту как высшую форму освобождения.

Трансформация любви в апокалиптический обман становится семиотическим взрывом второго порядка: от "нежного и неотвратимого моря" иллюзии через "море мешков для мусора" деконструкции к финальной формуле "любовь = реальность, разрушающая субъекта". Это диалектическая инверсия (Hegel), где Эрос превращается в Танатос, а сакральный опыт — в симулякр самоуничтожения. Финальный карнавал с его "Пауком, торжествующим над Плацдармом Реала" актуализирует концепт хаотической эсхатологии (Eliade), где энтропия предстает не как разрушение, а как блаженное возвращение в хаотическую первоматерию.

Поэтика текста функционирует как машина семиотического террора, где:

Реальность = ризома лоскутных цитат, лишенная метанарративного каркаса;
Поэты = агенты деконструкции, вирусы, ускоряющие энтропийный распад;
Тело = полигон для апокалипсиса, где боль становится физиологическим проявлением кризиса означивания;
Любовь = симулякр, weaponized против субъекта;
Свобода = растворение в Хаосе как единственная подлинная онтологическая возможность.
Финальная формула "Плацдарм Реала захвачен. Паук торжествует" репрезентует триумф энтропии как высшей формы свободы. В этом мире проклятые поэты — не жертвы, а жрецы хаоса, их творчество — ритуал саморазрушения, а их тексты — мандалы апокалипсиса, где каждая буква — кирпичик в храме вечного распада. Стихотворение доказывает: единственная истина — блаженная энтропия, а все остальное — лоскуты, сшитые нитями лжи на обломках погибших метанарративов.

Эссе выполнено с использованием терминологии семиотики, постструктурализма, психоанализа и философии постмодерна. Акцент на концептуальную целостность без структурного дробления.