Память о зиме

А.А.

I


В те дни я только привыкала к чужим местам и новой жизни.
Была зима, и во дворце, который звали институтом,
сверкали лестницы и кельи от света снега за окном.
Я только что дала обет довериться всему, что встречу,
всему, что встречу, удивляться и ничего не ждать от рук.
Весь мир висел на волоске: я думала – судьба и тайна,
а было – занесённый молот над заражённою душой.
Дворцовый воздух был опасен: туда на бал ходило много
красивых юношей и женщин, я всем завидовала им.
Я согрешила невысокой нетерпеливой красотой,
но это был лишь сон, конечно: хрусталь и сумеречный зал,
и тишина пустыни жёлтой: поскольку сон влюбился в смерть,
и башня у ночной дороги; но можно ли меня простить?

II

Ты был учителем во храме, который звали институтом.
Светились лестницы и залы от мессы вьюги за окном.
Стоял февраль, и все ходили в мохнатых и тяжёлых шубах,
а у тебя тогда, я помню, был серый свитер шерстяной.

И ты нам показал с усмешкой великий сон восточных мифов,
и сам ужасно испугался: ведь это был соблазн царей.
Ты говорил о нём со страстью; как, впрочем, и всегда: со страстью.
Твоё лицо серьёзно было, ты рассмеялся невпопад.

Как я тебя тогда любила, теперь никто уже не помнит,
и даже стены позабыли, как к ним прижался тёплый свет.
Доска и мел; студентки пишут; в морозных солнечных потоках
твоё запястие так тонко, что невозможно мне смотреть.

И знаешь ли, твоя улыбка мне страшно грустною казалась,
твоя отчаянная вера была куда понятней мне,
чем та огромная влюблённость в Того, кого я не встречала.
Прости за то, что оскорбила я взглядом эту чистоту.

Гостила осень в той тюрьме, что называли институтом.
Стонали стены и подвалы от плена тлена моего.
Потом – распятая любовь, предательство, моя сестричка
и святость – вещий сон и ужас – потом опять пришла зима.
О святость – слёзы по тебе – сухой и смертный грех отказа,
Стонали стены и подвалы от плена тлена моего.

февраль 2000