реверсия

Мы сидим, неподвижно, словно нанизанные на обманчиво тонкую нить, оплетенные ей, оплетенные или опутанные, связанные изнутри. Верно – концы ее тянутся из нас – концы – весьма условно, ни конца, ни края ей не видно, только обманчиво тонкие сети на манер паутины, потом они теряются в черном ночном воздух и уводят куда-то еще. Я не вижу лица человека, объятья которого естественны, словно вторая кожа, и даже с трудом понимаю: я ли это, настолько нереальны и гутаперчивы ощущения. Я сплю, отчетливо понимаю, что сплю, понимаю и сожалею, сон прекрасен, но я уже знаю – послевкусие будет горьким.
Я Смотрю свой обычный цветной сон. Красивая картинка: красивая я сижу на коленях красивого мужчины без лица. В шелковом мареве теней я не могу различить его глаз, но знаю, что люблю их. Не могу различить губ, целующих мои волосы. Волосы разметались по его груди, моя голова лежит на его плече. Тепло его тела, ритм его дыхания, трепет его сердца – я не чувствую ничего лишнего – только то, что так и должно быть. Мне тепло, даже кончики пальцев теплые, вопреки обычному. Потому что я обнимаю ими его шею. Тереблю теплые светлые волосы. О цвете можно только догадываться: просто я знаю – светлые волосы… они абсолютно особенные на ощупь. Мы просто сидим, ничего лишнего не происходит, вообще ничего не происходит – просто течет себе время, так медленно, что кажется, что можно лизнуть вечность, и бьются два сердца.
Антракт.
Я просыпаюсь взволнованной и опустошенной, словно осталась там, в этом ослепительном, полном сумерек сне. И это не метафора – это горькая правда – все мои чувства, все мое сердце, вся моя нежность – остались там, с незнакомым человеком без лица, который один знал, как правильно меня целовать. Вся я осталась Там, глажу его волосы теплыми пальцами.
Я целую спящую тебя, больше нелюбимую тебя. Обнимаю, ищу покой в твоем теле. Но ты спишь и не отвечаешь мне. Тогда я одеваюсь и иду на озеро. Одна. Темно. Небо безлунное и беззвездное, как твои глаза. Только шелест шелковой черной ночи, чуть сосборенной у серых сонных крыш, напоминает о существовании Мира. Мне не страшно, хотя я не вижу ровно ничего и пробираюсь сквозь густой черный шелк на ощупь.
Вода теплая, но совсем не такая Теплая, как поцелуи человека без лица. Вода нежная, но совсем не такая Нежная, как шепот его дыхания. Сомнений нет – я осталась во сне. А здесь – только скучающие осколки меня. Оставляю накидку на берегу и вхожу в воду, к сожалению, несоленую. Плыву, не зная куда. Не боюсь утонуть, не боюсь случайных свидетелей, не боюсь диковинных ископаемых животных. Если бы им вдумалось жить на дне озера, нам нашлось бы, о чем поговорить сейчас. И не было бы так одиноко.
Я возвращаюсь домой, в зачинающееся утро, еще пустынное и смутное. Обнимаю тебя и засыпаю. И даже засыпая, понимаю: уже не будет как раньше.
Просыпаюсь от твоего недовольного взгляда. Недовольные, твои глаза обретают жуткое неправдоподобное сходство с полными демонов глазами мультяшной Покохонтес.
- Где ты была?
- Купалась на озере
- Одна? Ночью? Ты же боишься темноты, - ты мне не веришь, я знаю. И то, что ты ревнуешь, тоже знаю. Хотя, не мешало бы уточнить:
- Ты ревнуешь?
- Нет, просто волнуюсь: с кем это ты вздумала шляться по ночам, - теперь ты смотришь на меня глазами испуганного ребенка, потом судорожно обнимаешь и тихо просишь:
- Ты ведь меня любишь, да?
- Зачем тебе моя любовь? - я стараюсь придать голосу безмятежность, но получается из рук вон плохо.
- Потому что я люблю тебя. Люблю так сильно как никого. И буду несчастной, если ты меня разлюбишь, - твои глаза обескураживающе, пугающе беззащитны. Они просят защит у меня, а я не знаю, чем им ответить.
- А как же С.?
- Хочешь, я его брошу?
Я не знаю, что ответить, загнанная в угол этой неожиданной сценой. Я целую твои волосы, и ничего не чувствую. Я соскальзываю пальцами вдоль гибких шелковых позвонков. И ничего не чувствую. Я больше не люблю свое отражение. Зеркало треснуло, не выдержав обжигающих потоков нелюбви.
Мне жаль, что я тебя больше не люблю.
Днем я иду в салон с твердым намерением вернуться без волос. Сажусь к первому свободному мастеру и коротко заявляю:
- Стригите.
Он, кажется, застигнут врасплох:
- Вы сошли с ума? Я не буду… не буду… они восхитительны.
Он прав, они прекрасны. Когда-то они были частью меня, а сейчас они касаются кожи, словно чужие. Или как мертвые. Они больше не имеют ко мне никакого отношения.
- Тогда я сделаю это сама.
Беру первые попавшиеся ножницы в одну руку, по-прежнему черные и шелковые, но уже не мои волосы – в другую, и начинаю резать, быстро и неровно. Дальше все происходит в неловком молчании. Меня стригут под мальчика. Волосы, без которых я себя и не помню, хлесткими прядками падают на пол.
Я возвращаюсь в гостиницу совсем другой, такой же, как с озера, спящей и холодной, но не такой как вчера, до Сна.

Он застрял в жерновах ее глазах, вот уже 20 минут, растянувшихся до размеров вечности, он барахтается в них, *****, ***. И сам не рад своему пророчеству.
Они сидят друг напротив друга, ужин остыл, по тонкому стеклу бокалов, словно эхо перекатывается:
- Ты не понимаешь элементарных вещей. Знаешь, что такое элементарные вещи?
Она качает головой.
- Это когда не нужно спрашивать почему… ну как атом, понимаешь? – выдает он с усталой, и от того невозмутимой уверенностью.
- Ты хотел сказать, как квант? Вопрос «почему» к атому вполне применим
- Квантов не существует
- Но все о них говорят. И даже киношки снимают. Так и про элементарные вещи. Никто не знает, что собственно это, но кое-кто о них говорит, и снимает дурацкие моралистские киношки, и пишет тупые моралистские книжонки. А я по крайней мере не вру, что понимаю элементарные вещи. Понимаешь, сознание как фильтр, так вот, ячейки твоего сознания, они размером… ну… с черные дыры, и не особенно задумываясь, сжирают глыбы смысла. И эти глыбы кажутся тебе элементарными вещами.
- Я тебе разонравился?
- Нет
- Я тебе никогда не нравился? – он кажется расстроенным
- Ты мне нравишься. – Равнодушная или спокойная, он никак не может сообразить, к чему клонит ее улыбка.
- Судя по всему, не очень
- Очень, но мне не нравится, когда ты… ммм… на вечеринках с толпами пьяных девушек с тобой есть о чем поговорить,… а сегодня вечером… у меня нет желания тебя развлекать… ты уже не так весел, ты уже не кажешься интересным… я не понимаю, что делаю здесь с тобой, я жду не дождусь, когда мы наконец приземлимся. А если уж совсем честно ты меня раздражаешь, я стараюсь не подавать вида, кажется, у меня неплохо получается, семейная школа лжи и лицемерия не прошла даром, а я все-таки Хорошая ученица и дочь своих родителей. Короче, я не возражала бы, если бы стюардесса поменялась с тобой местами. Ну, или пилот на худой конец, или твой ассистент… все лучше, чем сидеть и думать, чем бы занять трезвеющего тебя.
Как здорово, что есть lotus feet, небо, еле слышный шелест моторов или как там они называются… и джаз, словно созданный для неловкого молчания и затянувшихся пауз, и ее лицо, достаточно натасканное на неловкое молчание … и загорелое (слово смуглое ей понравилось бы больше, но это было бы неправдой).
Именно, они молчат. Как же здорово, что они молчат. Как же здорово, что она не наговорила ему всяких глупостей. Это только он сказал глупость: ты не понимаешь элементарных вещей. ;;;;
Можно и забыть на пару часов друг о друге, подумаешь, и пить что-то, каждый свое – она микс из ягод Гойи и мангостинов, он – шампанское из черного винограда. Она кажется себе идеально функционирующим механизмом – красивым, об этом нежно шепчут блестящие панели напротив, равнодушным – по крайней мере, ей хочется так думать. Ему кажется, что его и она уже не спасет, она, вчера казавшаяся ангелом. Она спасла его вчера, она спасала его шесть недель к ряду, идеально функционирующий ангел, а сегодня потеряла к нему всякий интерес. Вчера он почти любил ее – достаточно несовершеннолетнюю и тощую;. А сегодня, она кутается в джаз, пялится на клочок сине-чернорго неба… И шампанское слишком теплое. Какая уж тут любовь. ;
Она думает о верблюдах, играющих в футбол. Их плюшевые двугорбые фигуры, гоняющие мяч, так явственно проносятся перед ее глазами, что она забыла уже и о нем, и разворачивающейся в ее же мыслях дискуссии. Ей даже не любопытно, сделает ли он предложение, хотя вчера случайно увидела, как он уронил красноречивую бархатную коробочку. Две недели назад она рассказывала, что не носит колец, никогда не носила и кольцо в ее жизни будет только одно. Или не будет, она не огорчится. Он слушал ее внимательными серьезными глазами. Две недели назад ей хотелось, чтобы он купил ей кольцо. Вчера – покупка кольца попадала под категорию «господи, плиз, только не это», а сегодня ей не хочется и не нехочется. Ей все равно.
Двумя часам позже он выбрасывает красноречивую бархатную коробочку в урну в аэропорту. Она равнодушно замечает это краем глаза и не испытывает ни облегчения, ни сожаления. Она забывает пожелать ему доброго утра. Или сладких снов. Она не знает, чего желать, ей кажется, что они прилетели во вчера, поэтому уместнее было бы пожелать каких-нибудь там снов, на его усмотрение. Но на самом деле, они прилетели в утро, не доброе и не сладкое, просто утро цвета черничного йогурта.
Его ждут деловые встречи и вечеринки без нее.
Ее ждет незнакомый город, незнакомые люди, в которых она уже влюблена, и тени архетипов, которые она всегда любила, на каждом шагу.
Она благодарит его за приятное путешествие, она тянется, полуобнимает его за шею и рассеянно целует в щеку. Прощальный поцелуй в щечку должен быть именно таким – удивленным и безмятежным, думает он. Он хотел бы ее подвезти, но ее уже ждет машина. Он не знает, кто прислал машину. Он ловит себя на мысли, что ничего о ней не знает. Все, что он разузнал о ней – не более чем ничего. Так, мышиная возня, робкие заигрывания с собственным хвостом, грезы на бортиках бассейна. Он ловит себя на мысли, что ухаживал за ней полгода, но так и не трахнул. Смешно. Ему смешно. И легко, легко в духе какой-нибудь незамысловатой песенки. Он даже почти счастлив, его идеально функционирующий ангел спасает его в последний раз:
- Love me. Love me. Say that you love me, - напевает она, оборачивается, улыбается ему в последний раз, а потом уже машет рукой водителю, направляясь в сторону автомобиля.
Ей хотелось бы оказаться голой. Ей хотелось бы станцевать что-нибудь. Просто так, чтобы спасти его еще раз. Но она обещала: без выходок. Ок, без выходок, так без выходок. Она садится в машину без приключений, машет ему на прощанье рукой. Забавно, но сейчас он кажется ей куда более симпатичным, обретая привлекательность воспоминания. Она уже любит его совсем по-другому, любовью, от которой никогда и ни за что не дойти до ненависти. Не отходит тропинок, ведущих к ненависти.
Она снимает босоножки, поднимает вверх ноги. Она думает, что здорово было бы умереть till twenty. Она думает, как же это до невозможности здорово быть teen. Или the river between, на худой конец, но быть the river between она никогда не пробовала. И еще она думает, что у нее не получится стать ничем другим, сначала – teen, потом - the river between, и все. А потом закрывает глаза, закрывает глаза чтобы увидеть огромные оранжевые шары. В одном из них находится местечко и для нее. Шар полон чего-то оранжевого, душистого и воздушного. Шар полон оранжевой безмятежной пустоты. Она мысленно прощается с оранжевыми верблюдами, гоняющими мяч по пустому полю, отпускает огромные оранжевые шары в свободное плавание. В ее огромном оранжевом сердце лопаются мириады (кто-нибудь знает, что значит это слово?) оранжевых пузырьков. А потом сердце, готовое разорваться от безысходности, влюбленности, теней, миражей, воспоминаний, иллюзий, успокаивается в порыве налетающей безмятежной и вечной пустоты. Она засыпает, свернувшись калачиком на заднем сиденье.
Следующие три дня он мучается угрызениями совести. Это так кажется ей, что угрызениями совести. И присылает ** в качестве отступных. Это так кажется ей, что в качестве отступных. Иначе, с какой стати ему присылать ей **? А может быть это попытка примирения? Хотя, с чего бы это им мириться, если они и не ссорились? Или он счел, что простился с ней неподобающим образом, и без ** никак не обойтись? Или он снова хочет, чтобы она была его гостью? Она укладывает ** в ящик комода, повезет же горничной;. Она и не прикасается к **, и никогда не увидит записку. Разве что краем глаза, заметит, но не узнает, что он хотел ей сказать. Прощание ли это или single ticket? Лучше уж тут же на месте умереть от любопытства, чем узнать.
Она хотела бы отправить ему с посыльным свою улыбку в качестве ответного жеста. Жаль, это невозможно. Она хотела бы, чтобы он сейчас, сию же минуту, все понял: она на него не злится и не обижена, по двум причинам: ей не за что на него обижаться, во-первых. Она никогда ни на кого не обижается, это глупо, во-вторых. Она хочет сделать его счастливым, но, увы, она не ангел. Она не хочет снова его видеть, ну разве что, исключая очаровательные случайные столкновения, жаль, они невозможны. Он нигде и никогда не оказывается случайно. А она скоро превратится в the river between.

расползается по телу
блажь тернового венца
этой ночью мн приснился
мой любимый без лица
так похожиена правду
танец пальцев, сказка губ
так похожие на счастье
кто влюблен, тот глуп
в сотни раз нежней, чем в жизни
шелк переплетенных рук
запах тела, тени линий
аромат волос и роз
сна и безмятежных слез
лгут и будто бы не лгут
кто влюблен - тот глуп
цепь янтарных откровений
позвоночек к позвонку
путь покоя, путь сомнений
после сотни исступлений
превратившийся в игру
озерца ключиц-камелий
тонкое золото колений
все что так в тебе люблю
лгут и будто бы не лгут
кто влюблен
тот глуп