нет, ты не понимаешь

Завести парижского любовника мне не хватает духу. Ему, кажется, везет больше...Он не возвращается долго, куда дольше, чем можно было бы предположить.
В квартире не остается ничего кроме молчаливых лунных теней, ее запаха - она время от времени навещает свое старое жилище - и пары кусков сахара. А больше и не нужно. На них так восхитительно (ловко) налипает горькое пахучее масло. Сахар крадет его нечаянно и без умысла, и только самую суть. И прогорклое пахучее масло, такое терпкое и непреклонное раньше, позволяет ему препарировать себя. Что мне, безусловно, на руку. Я только сейчас улавливаю сущность благовония, забытого ей: запах, тлеющий и сладкий, запах тоски.

-Я жила здесь раньше - так уверенно и нагло, словно до сих пор живет!
- Раньше нас? - говорю я чтобы хоть как-то поддержать разговор. Ежу понятно - отмазка - липовая, даже безродным примятым иголкам и выпачканному в молоке носу все ясно, что уж говорить о надменных птичьих глазах
- А догадаться так сложо?
и она. не обращая внимания на мои жалкие потуги идет дальше, так быстро, что устлая тень едва не теряет след...меня нет. Для нее меня не существует, равно что пыли, которую я смахнула с подоконников. даже не придав этому значения.
- Вот черт, куда же она могла деться - выдает ее сокрушенный затылок - и у меня вспыхивают щеки. Под ребрами, под сердцем, чуть выше примятого тяжестью исповеди желудка - как я умудрилась запихать ее столь глубоко!?
Никто не отказывает птичьим глазм в пророчествах, но проницательности в них напрочь нет. Она смотрит и не видит, или это действует сахарный оберег из горького пахучего масла?!
А потом уходит: сначала тень, тоже вещая и птичья, чтобы не остать, а потом - смятенный разочарованный затылок девятнадцатилетней дивчонки, в котором мои глаза, затуманенные эфирной, горькой и приторной оторопью масла обнаруживают прогорклую лунную проседь...
Она приходит еще пару раз, но снова не замечает ничего.
Ни то, как из меня сыпится сусальный морокканский песок. Ни легкого запаха шафрана, который светится в темноте. Ни то, как изменилось мое тело, ставшее точной копией песочных часов. Ни метаморфоз. произошедших с моими волосами, теперь не безмятежно блондинистых - а цвета густого горького и жирного дегтя. Ни глаз, порыжевших, чуть белесых - подобно разреженному воздуху, словно на моем лице нашли приют два содранных с неба клочка. Она не замечает меня, она смотрится в меня как в зеркало, поправляя растрепавшиеся, перепачкавшиеся в лунном смоге пряди волос. И только девять отличий.
Болотная жижа моих зрачков, едва присыпанная песком.
Ее терновая тень, которой у меня не было никогда.
Ее угольно-серый, тусклый и присыпанный сединой затылок.
Ее бронзово-рыжие птичьи глаза - мои-то умаслены нежным липовым медом.
Липовый мед, приторный и нежный, который путается в моих волосах лунным свечением.
Песок, который изрядно состарил ее, казалось бы, такую же девятнадцатилетнюю, как у меня, кожу.
Погрешности освещения - свет, отражающийся от моих липово-лунных волос пускается во все тяжкие.
Роза ветров, которая всегда доставлась мне.
Имя.
Три часа разницы.
Три часа судорог, утомивших Мать и разжалобивших Отца, Бог ведь любит троицу...
Тоскливая умирающая тень, набитая грошами и песком, плетется за ней, глумливое отражение маячит впереди, выбор не так уж велик. К тому же она устала вечно опережать меня на 3 шага, и безумно устала дожидаться своей тени.
Я подхожу к ней сама, протягиваю руки, а она все так же смотрится в меня, свое непохожее отражение. И поддается ему, делает первый шаг и вязнет в болотной жиже чужих, совсем не ее, зрачков... Птичьи глаза вздрагивают, по ним проходит едва уловимая рябь, рябь или тень - луна слепит глаза - не разберешь. Ее собственная тень переступает через нее. И присягает мне. Тихо клацают легковесные, легковерные. легкомысленные птичьи кости. погрешности освещения сжирают тени. С запястий слущивается песок. С затылка соскабливается, словно пепел, седина, и по ее волосам стекают липкими потоками обольстительная лунная патока. а нежнейший липовый мед, которого уж никто бы не заподозрил в пороке, скрепляет наши губы.
Липовый мед, почти телесный, почти сусальный, липовый лунный мед моих губ+мельнично-красные ее губы...
нас не узнать. кровопускание творит чудеса.
Медные волосы, легкомысленная рябь кричаще-ярких серо-зеленых глаз, тонкое и легкое войлочное тело - она уже не чайка, ни дать, ни взять, бродяжка из кабаре - и роза ветров легко и нежно подхватывает ее, чтобы унести на авеню красных фонарей - поразвлечь ангелов и шлюх.