Этьену де Виньолю, капитану Ла Гиру, Гневу Божьему

Сегодня я  лишился величайшего воина, равного которому я никогда не видел и уже  не увижу.

Карл VII при известии о смерти Ла Гира, 1442 год


– Пойдёшь ли ты за мной? – спросила Жанна.
– В огонь и воду, – ответил он.
– Верю, – сказала Жанна. – Вот тебе моё знамя. Бери! Ты должен следовать за мной во всех походах и боях и, когда Франция будет спасена, вернёшь его мне обратно.
Он взял знамя, являющееся сейчас самой драгоценной реликвией, сохранившейся от Жанны, и произнёс дрожащим от волнения голосом:
– Если я когда-нибудь не оправдаю этого высокого доверия, пусть тогда мои товарищи покарают меня. Это право я оставляю за ними, зная, что у них не будет оснований воспользоваться им.

М. Твен, Жанна д’Арк


Зимой 1430 года капитан Ла Гир постоянно беспокоил англичан, действуя вблизи Руана, где содержалась в плену переданная бургундцами Жанна. Известно о нескольких компаниях против Руана, предпринятых им, и одна из них якобы была инициирована и оплачена королём. Но, несмотря на все усилия, вызволить Орлеанскую Деву не удалось.
30 мая 1431 года в возрасте девятнадцати лет Жана д’Арк была казнена.
В сентябре 1435 года Франция и Бургундия подписали Аррасский мирный договор, покончивший с кровопролитием и разрушивший союз бургундцев с англичанами.
…И только капитан Ла Гир продолжал вести свою собственную войну, тревожа  земли герцогства постоянными набегами, для чего он нанялся к Рене Анжуйскому, не подпадавшему под действие договора.
Некоторые склонны объяснять это его местью бургундцам за выдачу англичанам Жанны…


Ярость схватки внезапно сменилась глубоким затишьем:
Горожане бежали, оставив защиту ворот.
Ты кричал им вдогонку, от стычки ещё не остывший,
Проклиная свою хромоту и бургундский народ.

Твои латники стаей хорьков растеклись в переулки,
Звоном стали тревожа привычный для местных покой.
Ты устало снял шлем, обессиленный пешей прогулкой,
И горсть снега растёр по лицу безоружной рукой.

Взор скользнул по телам, так похожим недвижностью линий,
И неистовой болью уткнулся в ряд флагов у рвов:
Ненавистные полосы герцогства, золото с синим,   
Тех, кто Лилию Франции передал в руки врагов.

Почему же Всевышний, которому верила Жанна,
Не спешит покарать негодяев лавиной огня?   
Может, Бог в своей мудрости выбрал мечом капитана –   
Ведь не зря Гневом Божьим прозвали враги и друзья!

Может, Он пожелал взять с них виру гасконским железом
И признал, что на месть ты имеешь не менее прав?
Если так – ты готов поручиться и честью, и жезлом,
Что бургундцы сполна испытают твой яростный нрав.

Помнишь встречу в Блуа, где впервые узрел Деву Жанну,
И тот яркий огонь, что горел в глубине её глаз?
Ту горячую веру, что стала ключом к Орлеану
А в сраженьях внушала надежду в решающий час.

Что в ней было, Ла Гир? Чем сумела задеть твою душу?
Почему взял её под опеку и жаждал помочь?
Может, это отцовские чувства прорвались наружу,
И в смышлёной девчонке увидел не Деву, а дочь?

Потому и пытался смягчить непривычную долю,
Оградить от походных невзгод и жестокости битв?
Стал следить за собой, как пристало следить Де Виньолю,
А в твоих просьбах к Богу прорезалась страстность молитв.

Ты решил, что война не должна в сердце Жанны пробиться,   
И взял кровь на себя, чтоб от скверны спасти Девы суть,
И страдал вместе с ней от английской стрелы под ключицу –   
Ведь, боясь сделать больно, самой предоставил тянуть…

Помнишь собственный крик при словах, что ударили громом: 
Будто б Жанну пленили бургундцы в бою за Компьен?
И упрямый вопрос, что надолго ночь сделал бессонной –
Почему в этот миг не был рядом… Не так ли, Этьен?

И уже никогда не забыть долгих сумерек мая,
Когда чёрный столб дыма разрезал темнеющий свод…
Как рвалось в груди сердце, навек вместе с ней умирая,
И как полнилось болью, которою ныне живёт…