Манифест Группы Поэтического Сопротивления 3

      Разъясняя неподатливые тексты, приходится пользоваться податливым языком. И в этом нет ничего странного: всякое разъяснение податливо по своей сути.
      Всякая коммуникация податлива - исключая тот случай, когда поэт коммуницирует с неподатливым языком.

      К метафорам самим по себе – как элементам поэтического языка – обычные читатели и поэты относятся терпимо и даже с неприкрытой любовью.

                Мне плохо, горько, одиноко
                друг предал... рухнула броня...

                ...расцвеченный берег
                заморгал в чудо-красках.

                в дни, когда разверзла пасть
                ломка вековых традиций...

     Три примера, наугад взятых из интернета, показывают, какого рода метафоры ценят и употребляют обычные читатели и поэты. Того, кто говорит о «рухнувшей броне», «моргающем береге» и «ломке, разверзшей пасть» обычные читатели и обычные поэты не обвинят в сочинении бессмысленных стихов. Они хорошо знают: «разверзнуть» в некотором смысле – то же самое что «раскрыть», а раскрыть пасть может что угодно – собака, дракон, сосед, болезнь... («и вдруг незаметно подкралась к нему страшная и отвратительная болезнь, но не убила его сразу, а только открыла пред ним свою всепоглощающую пасть» – этой «пасти» больше ста лет). Они знают, что можно «облечься в броню праведности», броня может разрушиться, а «разрушиться» в некотором смысле – то же самое что и «рухнуть». Они знают, что лампочки мигают, а мигание в некотором смысле – то же самое, что моргание, поэтому иллюминированный берег может моргать.
     Все эти ассоциативные ряды стары, как Везувий, и просты, как детская резинка или чикли-гумми. И прилипчивы, как она. Эти метафоры можно жевать и приклеивать к чему угодно. Этим и занимаются обычные читатели и поэты.

     А теперь прочитаем стихотворение Пифагора Майкопа «Тьма»:

                флейта пела в опытной колокольне
                которую я поднял бы
                фрагменты не познают время
                всей своей тенью
                они засыпают
                перестают двигаться
                приобретают спокойствие столба

     Этот текст можно воспринимать и разбирать по-разному. Например, можно попытаться истолковать его как метафорический. А можно, напротив, отказать во всякой метафоричности и рассматривать как образец «конкретной поэзии» (по аналогии с «конкретной живописью»).
     Испробуем сначала первый способ – как наиболее близкий к обычному восприятию «поэтического». При этом будет отведено обвинение в бессмысленности такого рода стихов. Смысл тексту придает интерпретатор. И если читатель не в состоянии наделить смыслом подобный стих, пусть купит зеркало.

                флейта пела в опытной колокольне
               
      «Флейта пела в колокольне» – фраза вполне вразумительная. Если решено искать ключ в метафорах, то «флейту», видимо, надо понимать иносказательно как «призывный голос» – что-то вроде пения сирен или лонгфелловского Excelsior («А с неба, в мир камней и льда // Неслось, как падает звезда: Excelsior!»).
     Если здесь и возникает вопрос, то лишь такой: почему в неподатливом языке используется такое податливое выражение? Если набрать в искалке гугля «флейта пела», то получим около 40 000 страниц с поющей флейтой – от китайской народной сказки до стихов Инны Лиснянской (стих Пифагора при этом не попадет, наверное, и в последнюю сотню). Так почему же такой необычный поэт как Пифагор начинает стих с такого обычного выражения? И почему это выражение ничуть не портит стиха, а укладывается в него очень удобно, как пуля в барабан или пистолет в кобуру?
     Ответ ждет читателя в конце этого продолжения.
     Определение «опытная» в применение к колокольне звучит непривычно. «Опытная колокольня» – это озадачивает. И очаровывает того, кому наскучило читать о колокольнях «высоких», «монастырских», «старых», «трехярусных», «восьмигранных», «каменных», «красивых», «белых», «рухнувших» и т.д. Очаровывает настолько, что не хочется искать в этих словах отчетливого смысла. Но если потребуется, его можно и представить: опытная колокольня – это необычная колокольня, построенная в виде опыта. Колокольня, какой еще не было.
     И тут начитанному читателю вспомнится, конечно, роман «Шпиль» – ведь там говорится о постройке необычайно высокого церковного шпиля. Зодчему приходится использовать различные ухищрения, чтобы фундамент и стены церкви выдержали такой груз. Постройка действительно оказывается рискованным делом, опасным опытом.
     Так странное на первый взгляд выражение обретает разумный смысл.
     С сюжетом «Шпиля» можно связать и вторую строчку стиха:

                которую я поднял бы

     Оказывается, колокольня еще не построена. И некто «я» лишь мечтает о ней. Голос флейты, вероятно, призывает его возвести эту колокольню – как видение отца Джослина побуждало его строить шпиль.
    
                фрагменты не познают время
                всей своей тенью
                они засыпают
                перестают двигаться
                приобретают спокойствие столба

     Проще всего увидеть в этих строчках оцепенение прохладного вечера. В горизонтальном свете заходящего солнца каждый предмет становится отчетливее, отделяется от других, пейзаж (сельский или городской) распадается на фрагменты – это знает каждый наблюдательный человек. Но можно представить, что «я» уже забралось мысленно на еще не воздвигнутую колокольню и там ощутило веяние вечности («Здесь мы свободны от всяческой суеты» – радостно восклицает голдинговский персонаж, поднявшись на верх башни).
     «Спокойствие столба» – это многозначительно, или, по крайней мере, двусмысленно: здесь веет не только вечностью, но и смертью (так же, как веет смертью на протяжении всего романа Голдинга, хотя у Голдинга в конце стоит «яблоня», а не «столб»).
      «Вся жизнь наша – шаткое здание» (в том же романе), но когда она перестает шататься, наступает смерть.

     Если аналогий со «Шпилем» недостаточно, можно пустить в ход «Строителя Сольнеса».

     Сольнес  (серьезно).   Разве  вы  никогда   не  замечали,  Хильда,  что невозможное... всегда как будто манит и зовет нас?
     Хильда (задумчиво). Невозможное?.. (Оживленно.) Да, да! Так и с вами то же?..
     Сольнес. И со мной.

     Хильда. (глядя в окно). Итак, туда, наверх, на самый верх...

     Хильда (глаза ее мало-помалу точно заволакиваются туманом,  и  она  как будто смотрит внутрь  себя; медленно). Мой замок  должен стоять  на высоте. Страшно высоко. И на полном просторе. Чтобы можно было видеть  далеко-далеко вокруг... во все стороны.
     Сольнес. И, верно, с высокой башней?
     Хильда. С ужасно  высокой.  А на самом верху башни-балкон.  Там хочу  я стоять...

     Начитанный читатель знает: Сольнес построил для Хильды башню, но не удержался на высоте – добравшись до флюгера, он рухнул, как броня, – кто-то наверху не любит, когда строят башни.

     Вспомним еще «Выше жизни» Жоржа Роденбаха. Там речь идет именно о колокольне. Главный персонаж романа – мастер колокольного звона. В своей башне он ищет спасения от трудностей и неприятностей обычной жизни.

      «Добрые, верные колокола, послушные его призыву!... Это были его друзья, его верные утешители.. Ах, как хорошо было оставаться среди них! Борлют почти забыл о настоящем; он стал современником колоколов, и ему начало казаться, что горе, от которого он страдал, случилось с ним очень давно, быть может, несколько веков тому назад...»

      Играя, Борлют как бы выпадает из времени. Но можно сказать иначе, применив поэтическую инверсию: фрагменты его повседневной жизни погружаются в прошлое или уходят из жизни, выпадают из времени; в них больше нет ничего раздражающего, они столь же малозначительны и спокойны, как столб.
      Борлют тоже слышит призыв: «...каждый раз у него кружилась голова, являлось желание потерять равновесие, броситься, – но не по направлению к земле, к пропасти, к спиралям колоколен и крыш... Нет, он чувствовал притяжение ПРОПАСТИ ВЫСОТЫ».

    Как видим, тема «манящей высоты» и связанной с ней опасности – заигранная тема. Она нуждается в новой аранжировке. И миниатюра Майкопа – удачный пример такого обновления.
    А теперь ответ на десерт. Если бы Майкоп ограничился метафорами вроде «флейта пела», ничего бы примечательного у него не вышло. Но он тут же подбрасывает нам «опытную колокольню», неожиданное сослагательное «поднял бы», столь же неожиданные «фрагменты», а под конец еще и неожиданный «столб». И добивается успеха.
    Строить стих на одних неожиданностях вряд ли возможно. Во всяком случае Майкоп не столь радикален в своих экспериментах. Умное сочетание привычного и неожиданного – вот на чем он строит свой стих.

    Все это было сказано с одной целью – показать, что при желании темный, бессвязный (на первый взгляд текст) можно представить как наполненный смыслом. Но это, возможно, не самый подходящий способ обращения с такими текстами.

    О других способах обращения с неподатливыми стихами – в следующем продолжении.